Дядя Лёша - Мария Семенова

— Ну конечно серьезно, — перебил он. — Я хочу, чтобы ты была моя. И к черту Германию! — сказал он уже во весь голос.

Валерия засмеялась. В этот момент на лице у нее вместо привычной загадочности и таинственности появилось откровенно довольное выражение человека, который наконец-то добился исполнения заветного желания.

— Вадик, ты прелесть! Придется мне стать женой великого теннисиста.

Вадим довольно улыбнулся, пододвинул свой стул поближе; они сидели теперь рядом, почти касаясь коленями.

— Ну, насчет великого ты, пожалуй, поторопилась. Но постараюсь сделать все, что в моих силах, синьорита.

— Такое дело надо отметить. Давай возьмем шампанского.

Вадим вскочил и направился к стойке бара. Через минуту вино уже искрилось и пенилось в высоких бокалах.

— Слушай, теперь столько забот навалится, — сказала Валерия. — Свадьба, платье, потом надо решить куда поедем в свадебное путешествие.

Вадим несколько растерянно взглянул на нее. Он едва успел ощутить торжество победителя, мужчины, завоевавшего такую изысканную женщину, и наслаждался своим триумфом, как вдруг его спустили с небес на землю прозаическими вопросами о свадьбе и платье. Но, взглянув в горящие глаза Валерии, он понял, что для нее эти вопросы отнюдь не прозаические.

«Женщины! Что с них возьмешь?» — мысленно сказал себе Вадим и заставил себя прислушаться к тому, что говорила Валерия.

К удивлению Вадима, вместо того чтобы потребовать немедленно вернуться в город, Валерия отправилась на экскурсию во дворец.

— Ну что ты, Вадик, конечно, пойдем, раз мы уже здесь. Я так давно сюда собиралась. Обожаю этот дворец.

Валерии было неловко признаться, что она здесь впервые. Удивительное дело, когда-то в Днепродзержинске она мечтала увидеть настоящие дворцы, а когда приехала в Ленинград, на это никогда не хватало времени.

Вадим лениво и немного снисходительно шел за разношерстной толпой в музейных тапочках, которая послушно следовала за восторженной женщиной-экскурсоводом. Но его поразило, каким восторгом горели глаза Валерии, как она ловила каждое ее слово.

При переходе из зала в зал она иногда успевала шепнуть Вадиму:

— Да, я бы не отказалась пожить в таком месте. Смотри, какой ковер. Вот бы такой в квартиру. — Или, увидев туалетный прибор императрицы из севрского фарфора: — Ты посмотри, какая вещь. Сразу видно, что из Франции.

Иначе Валерия просто не умела выражать своего восхищения прекрасными интерьерами.

Экскурсовод меж тем перешла к описанию свадьбы великой княжны.

Голландский принц сделал предложение Анне Павловне, и венчание состоялось в Павловске… Молодые ехали в свадебном поезде из церкви, и их приветствовали крестьяне с цветами в руках… Был дан парадный обед и костюмированный бал в парке… Лицеист Александр Пушкин написал оду в честь этого события, которую одобрила сама императрица… Празднества продолжались несколько дней…

Вадим взглянул на Валерию и увидел, что она слушает как зачарованная. Похоже было, что она мысленно видит перед собой этот сверкающий зал, заставленный золотой и серебряной посудой, музыкантов в напудренных париках, нарядно одетых гостей, окруживших новобрачных.

Валерия обернулась и перехватила его взгляд:

— Вадим, ты слышишь? Представляешь, как всё было! Вот это свадьба!

Вадим искренне умилился провинциальной наивности, которую проявила невеста, и ободряюще улыбнулся.

— Вадик, а шелк, шелк-то какой. И картина. Смотри, рама точно такая, как у вас в большой комнате…

— П-пожалуй, — слегка запнулся Вадим, продолжая улыбаться. Как ни далек он был от искусства, обсуждение взаимных достоинств рам слегка царапнуло его.

Вадим безропотно шагал по наборному паркету. Разумеется, здесь было очень красиво и поглядеть интересно, но весь этот дворец воспринимался как прекрасные декорации к волшебной сказке, не имеющие никакого отношения к реальной жизни. Гораздо больше его занимал вопрос, как это он, Вадим Воронов, вдруг ни с того ни с сего превратится в женатого человека.

Ловушка

Дни тянулись за днями, кончился март, и настал столь же безрадостный апрель. Теперь Кристина могла даже не искать предлог, чтобы не ходить в институт — у нее болела бабушка. Долгими часами она просиживала рядом со старушкой, а в остальное время сидела в своей комнате и рисовала. Из-под кисти, угля и сангины выходили наброски мрачноватой природы конца зимы — мокрые черные кустики, деревья на фоне побуревшего снега, прогалины, являющие на свет полусгнившую жухлую прошлогоднюю траву, где сидит я чешется линяющий бродячий пес. И небо в тучах, и просвета не предвидится.

В один из таких одиноких дней раздался настойчивый телефонный звонок.

— Кристина! — послышался взволнованный голое Лидии. — Ты слышишь меня?! Со мной такое случилось! Здесь происходит неизвестно что! Ты можешь приехать? Сейчас же! Я в отчаянии. Приезжай, пожалуйста. Я умоляю! Почему не можешь? Ну что бабушка, ничего же с ней не случится за два часа. Я тебя прошу. Только не по телефону. Это очень серьезно. Ужасно! Если ты не приедешь, я покончу с собой. Слышишь! Я отравлюсь газом, я прыгну вниз, я, я не знаю, что я сделаю! Что?! Я совершенно трезвая, с чего ты взяла?! Ни капли! Ты должна, должна приехать, обещай. Короче, я тебя жду.

Лидия говорила возбужденно и как-то необычно сбивчиво, и Кристине снова показалось, что та находится в каком-то странном состоянии. Но в том, что подруга в отчаянии, никаких сомнений не было. Бабушку действительно можно было оставить — последнее время ей стало немного лучше, и Кристина решила, что съездит к Лидии, выяснит, что там такое, и после этого немедленно вернется домой.

Она села в метро, и только теперь поняла, что успела отвыкнуть от людей. Она смотрела на пассажиров как человек, который провел несколько месяцев в тайге, а теперь внезапно вернулся в родной большой город, и все кажется новым, как будто запылившееся зрение протерли чистой тряпочкой.

И еще. Прежней боли как будто не было, вернее, она ушла куда-то далеко внутрь, и можно было начинать новую жизнь, совсем не такую, как раньше, не безмятежную, не спокойную, но все-таки жизнь. Люди вокруг двигались, разговаривали, читали газеты, разглядывали рекламу в вагонах — и им совершенно не было дела до того, что неизвестный им Вадим предпочел некой Кристине какую-то Валерию. Это же старо как мир. Мало ли таких историй. Почему же кому-то должно быть до этого дело? Только потому, что она сама и есть та самая Кристина? Это еще не основание.

Кристина вышла на Сенной, не стала ждать трамвая и пошла к дому Лидии. У самой парадной она увидела припаркованный «мерседес» цвета сафари. Почему-то вид этой машины ей очень не понравился. Кристине на миг показалось, что она уже замечала ее и, возможно, не раз. И с ней было связано что-то очень неприятное, но что именно, она никак не могла вспомнить, равно как и обстоятельства, при которых она могла видеть этот автомобиль. У нее была очень хорошая зрительная память, и «мерседес», безусловно, был запечатлен в ней, но все сопровождавшие его обстоятельства совершенно стерлись. Как бы там ни было, вид «мерседеса» так встревожил Кристину, что она была готова даже повернуть обратно домой. Но вмешался голос разума, вечно спорящий с интуицией и предчувствиями и подвергающий их сомнению и осмеянию.

Подумаешь, машина, сказал он, ты ведь даже не можешь объяснить, почему она тебе не нравится. И какое отношение может иметь ЭТОТ автомобиль к Лидии?

Итак, Кристина поднялась на пятый этаж в большом темном лифте, густо покрытом надписями, которые делались на его стенах с 1914 года, с какового этот ветеран исправно опускался вниз и поднимался вверх без единого ремонта. Она остановилась перед фундаментальной дверью, за которой размещалась неказистая квартира Паршиных, представлявшая собой отрезанный кусок некогда куда более просторного помещения.

Кристина на миг помедлила у двери, рука как будто стала свинцово-тяжелой и не хотела тянуться к звонку. Но когда она наконец позвонила, дверь распахнулась немедленно, точно Лидия стояла настороже с другой стороны.

— Ну наконец-то! — крикнула она, и дверь с шумом захлопнулась. — Иди, мы только тебя и ждем!

— Кто «мы»? — недоуменно начала Кристина и замолчала, в изумлении смотря на подругу. Она не видела Лидию с того самого момента, когда на следующий день после злополучных событий в ресторане та заходила к ней домой вместе с Антоном. Прошел лишь месяц с небольшим, но Лидия изменилась до неузнаваемости. Да, свершилась ее мечта — она похудела, щеки ввалились, обозначились скулы, и это была уже не та розовощекая круглолицая девчушка. Метаморфозу завершала косметика. Прежняя Лидия ею никогда не злоупотребляла, напротив, не раз в самых резких тонах высказывалась против женщин, которые, как она выражалась, раскрашены, как петрушки. Теперь же она была намазана под женщину-вамп: темно-серые тени, наклеенные черные ресницы, темно-коричневый рот и длинные, видимо также наклеенные, багровые ногти. Все это дополняли огромные черные серьги.