Омар Хайям. Гений, поэт, ученый - Гарольд Лэмб

– Чему?

– Алгебре. Это связано с магическими цифрами. Мудрость нашего господина позволяет ему знать обо всем, что когда-либо происходило, и все, что когда-нибудь произойдет по воле Аллаха Всемогущего. Именно поэтому султан не станет ничего делать без совета нашего господина. Выходит, он столь же всемогущ, как и мудрый старец Устроитель Державы. На королевских обедах наш господин сидит выше эмира всех армий, а ведь султан ничего не любит больше, чем свою армию… ну разве еще охоту.

Это Айша понимала легко. Война, набеги и охота считались занятием сильных мужчин, видевших в женщинах только возможность поразвлечься. Еще женщины вынашивали им детей. Чем могущественнее мужчины, тем более красивы и многочисленны их женщины.

– А какие банкеты он дает! – продолжала рассказывать Зулейка, с первого дня почувствовавшая, что Айша никогда не станет претендовать именно на ее положение в доме, поэтому позволявшая себе свободно сплетничать с новой рабыней господина. – В доме муравья и капля росы – уже наводнение, но здесь вино льется потоком, словно для гигантов. Хэй, сколько кувшинов они осушают в саду! Там же жарятся фазаны, куски мяса газели, целые горы риса с шафраном, большие блюда деликатесов, достойных самого султана, и горы дынь, напоминающие по размеру груженого верблюда, охлажденные на снегу, доставленные с горных вершин! Они едят и говорят и сидят там, пока звезды не исчезают с небосклона.

– Вах! По твоим рассказам, они вкушают пищу столь ароматную, сколь сады в Неджде. Но о чем же они говорят, если сюда не приглашают ни одной девушки?

– О, об кос…реаграфии, о при…змах и тому подобном. Моя душа, они используют столь могущественные слова, и правду скажу, мой мозг не в силах понять и запомнить их.

Айша подумала, что любые мозги вздуются волдырями, если попытаются разобраться в подобном. Ей никак не удавалось достичь даже Зулейкиного понимания всех этих тайных премудростей.

По правде говоря, она чувствовала различие между собой и этими персами. Все они, от полуслепого стражника у ворот до горбуна, который приезжал и уезжал на белом осле, жили благодаря милости их господина. Они говорили больше, нежели спали, и они спали больше, нежели работали. Никто в этом доме не понукал ими с кнутом в руках и не следил за тем, как они работают.

В саду работало двадцать человек, от самого главного садовника до самого последнего подметальщика. И все же они редко чем были заняты. Больше сидели и обсуждали, как идут дела в саду и как складывается их собственная жизнь. Со своей террасы на крыше «пантера», так назвал ее слуга, который сопровождал ее с торгов и привез это прозвище вместе с ней в дом, могла слушать их разговоры.

– О, Али, недавний дождь обнажил камни на клумбе с лилиями. Пора бы вскопать клумбу…

– Разве ты не знаешь, Хусаин, что это надо делать тогда, когда луна находится перед равноденствием? Кроме того, это – работа Ахмеда, а по воле Аллаха он лежит больной…

– Господин станет сердиться, если клумба останется необработанной…

– Это правда. Хорошо, я потороплюсь и уберу камни и листья и все глубоко вскопаю… завтра.

Но наступало завтра, и Али ждал, пока появится сын Ахмеда, чтобы починить мотыгу, сломанную еще прошлой осенью.

– О, Хусаин, надо бы засыпать гравием ямы, появившиеся на дорожке, ведущей к помосту. Наш хозяин может споткнуться, и тогда случится беда… да не допустит этого Аллах…

– Как же я могу заняться этим, когда я подрезаю плетни у вьющихся роз?

Надо сказать, Хусаин на самом деле вовсе и не подрезал розы. Он всего лишь срезал несколько роз, которые отнес дочери мельника из деревни. Но он искренне собирался заняться этим. Он и правда хотел подрезать, привести в порядок и подвязать все цветущие розовые плети, и он непременно приступил бы к этой работе, но только завтра.

Если же садовники хоть немного работали с утра, уже в полдень они спали в тени кипарисов и всю дневную жару проводили там, в то время как мухи жужжали над оставленными на солнце садовыми инструментами. Но и проснувшись, они чувствовали себя слишком разморенными, да и солнце еще слишком уж жгло, чтобы возобновлять прерванную работу, которую, впрочем, они спокойно оставляли на привычное для них «завтра».

И все же, несмотря на подобную «работу», сад стоял весь наполненный ароматом роз, и под пологом, образованным его листвой, царила благословенная тень. Айша любила дремать в саду, ожидая там прибытия Омара.

Но когда ее новый хозяин наконец въехал в ворота и стражник, стоявший у ворот, надел свою лучшую одежду, все садовники, даже Ахмед, жаловавшийся на болезнь, стремительно схватились за садовые инструменты, изображая, что только что прервали свой прилежный и тяжелый труд. И на кухне у Зулейки закипела работа: все пыхтело, варилось, кипело и булькало, словно в аду. Айше больше не удавалось выходить в сад. Омар прибыл в сопровождении полудюжины гостей, и дни шли за днями, а хозяин Каср-Качика только и делал, что развлекал своих гостей. Кто-то из них уезжал, но им на смену приезжали все новые гости, и Айше волей-неволей приходилось коротать день за днем в своих комнатах и на крыше, надевая свой самый тяжелый чаршаф, и гадать, не забыл ли вообще Омар об ее существовании.

Она не могла заговорить с ним, тем более что в доме были другие мужчины. Она вообще не могла покинуть отведенную ей женскую половину. И в конце концов, она была всего лишь только недавно купленной рабыней и не посмела бы послать ему записку через Зулейку. Он, должно быть, видел ее издалека, когда она сидела на крыше, и, возможно, он уже пожалел, что купил ее, и, видимо, собирался продать ее снова.

Айша обдумывала происходящее долгими часами, но омывала свое тело и смазывала его маслами и благовониями и тщательно красила ногти. Она испытывала некоторую робость перед Омаром, но ей не хотелось снова быть выставленной на продажу, и она твердо настроилась, что, если ей представится случай показаться ему с открытым лицом хотя бы на одно мгновение, он уже не станет больше пренебрегать ею.

Ну а пока ей оставалось только подслушивать все разговоры в саду под террасой, ведь то была единственная привилегия женщины начиная с того дня, когда Аллах наградил Еву разумом.

Мужчины приступали к празднеству в часы, когда уже зажигались лампы, и тогда девушка вся превращалась в слух, а надо сказать, что Айша обладала тончайшим слухом и ловила каждое сказанное слово, пытаясь определить, что собой представляют гости ее хозяина.

Среди них был один седовласый купец-армянин, по имени Акроенос, который ей сразу понравился. С Омаром он беседовал отдельно о бирюзе, добывавшейся на шахтах, о караванах, груженных слоновьими бивнями, и прибылях, исчисляемых тысячами динаров. Айша прекрасно разбиралась в услышанном; она поняла, что Акроенос выполнял для Омара деловые операции и что Омар обладал большим богатством. Деньги, уплаченные им за нее, оказались для него не больше тех, которые он подал бы нищему. Тем лучше…

А вот какой-то поэт с намазанными маслом волосами, по имени Му'иззи Прославитель, ей не понравился. Он воздавал хвалу Омару без всякой меры, утверждая, что царский астроном достиг тройного совершенства, в науке, называемой математикой, в изучении звезд, а кроме того, как он, Му'иззи слышал, в искусстве сочинения музыки. А разве каждое дитя ислама не изучало книг Омара, приходя в школу? Но Айша про себя отметила, что слова, как бы сладко они ни звучали, стоили слишком мало.

Однажды Му'иззи торжественно прочитал оду собственного сочинения:

Воплощение красоты, чье возлюбленноеприсутствие рядом со мной здесь…И если твои темнеющие локоныне согрешили против твоего лица,Почему же ниспадают вниз,впавшие в немилость твоей головы?Все же если грех попутал их,то почему же они остаются жить в небесах,Ведь доля грешника – не рай, но ад?[32]

Эти строки показались Айше довольно благозвучными. Когда Му'иззи с тревогой спросил мнение Омара, хозяин Каср-Качика ответил:

– Теперь я вижу, почему ты – дворцовый поэт.

Той ночью Му'иззи слишком много пил и обсуждал с суфием, следовало ли ему употребить в своей оде слово «вьющиеся» вместо «темнеющие». Речь суфия изобиловала странными словами наподобие «бытие» и «небытие», «вселенская любовь». Айша мало обращала внимания на него, но напрягла слух, когда Му'иззи закричал, что он расскажет всем о тайне, сопровождавшей прием в его собственном доме.

– То была шутка, о мои собратья по вину, и какая шутка! В мой дом и мой бедный сад, всего лишь жалкую тень этого украшенного луной рая, я собрал молодую знать, вернувшуюся с игры в поло. Когда мы немного поели и выпили, но совсем не такое возвеличивающее дух вино, как мы пьем здесь, я хлопнул в ладоши, чтобы привели танцовщиц. Но то были вовсе не девушки-танцовщицы. Я нанял юных мальчиков, прекрасных, как молодая луна, и нарядил их в одежды танцовщиц. Даже на ногах позванивали браслеты, а головы их были накрыты покрывалами. И вот они станцевали, а затем убежали, я же шепотом предложил своим гостям поймать их, если сумеют. Все они исчезли в темноте, я же остался, ожидая, когда же мои гости прибегут обратно, обсуждая шутку, которую я сыграл с ними. Но верите ли, никто не вернулся. Целый час прошел, прежде чем появился один из них.