Оазис человечности 7280/1. Воспоминания немецкого военнопленного - Вилли Биркемайер

Да, Макс подхватил сильный бронхит или даже воспаление легких. И ему никак не становится лучше, а из этого нашего лагеря больных теперь, если они уже могут сами передвигаться, отправляют домой. Я от всей души желаю Максу уехать, но еще я очень хочу, чтобы он был со мной до моего освобождения… И происходит чудо: венгерский врач ставит Макса на ноги, да так здорово, что вскоре Макс уже может вернуться в свой цех. У него ведь железная воля, слава Богу. Может быть, и он не хотел расставаться со мной?

Напоминают о себе неприятности, после которых я оказался в Киеве в лазарете. Как только попадаю в какой-нибудь переплет, начинаю опять заикаться. Правда, репетиции и выступления «театральной бригады» здорово мне помогли. Да еще мои старания научиться говорить по-русски, а теперь вот еще и венгерский язык. И вот что непонятно: заикаюсь только в тех случаях, когда говорю по-немецки. С чего бы это? Не слежу за речью, что ли? Макс тоже не знает, а больше спросить некого. Противная штука это заикание…

А работа в отделе труда доставляет мне огромное удовольствие. Я ведь никогда ничем таким не занимался. А венгерский коллега Ференц так усердно и подробно мне все объясняет, что можно подумать — не боится ли он, что его не отпустят домой, если я не войду в курс дела на все сто процентов.

МАРТЕНОВСКИЙ ЦЕХ

Сегодня в первый раз Ференц взял меня с собой на завод, в цех. Едем в товарных вагонах в пять утра, с первой сменой. Езды до завода полчаса, поезд наш не единственный, прибывший до шести часов утра. Тысячи мужчин и женщин вылезают из вагонов; позже я замечаю, что мужчины и женщины строго разделены; вокруг прохаживаются часовые. Ференц объясняет мне, что все эти русские рабочие — заключенные или работают здесь не по своей воле. Смотрю на их лица и не вижу ни единой улыбки, ни малейшей радости. Что за преступления они совершили?

Их ведь насильно угнали в Германию, на принудительные работы, и было им там, наверное, несладко. А теперь у себя на родине — трудиться опять по принуждению? Это ведь жестоко, бесчеловечно. Хотел бы я знать, что они сами о таком обращении думают! Пробую заговорить об этом с Ференцем, но наших языковых познаний для такого разговора не хватает…

Мы пришли в цех мартеновских плавильных печей, сегодня здесь у Ференца дело к бригадиру ремонтников, а я должен пока что просто слушать. Цех громаден, ряды мартенов кажутся бесконечными. Очень жарко, отовсюду бьет пламя, летят искры, повсюду клубы дыма и пыли. Рабочие в защитной одежде орудуют с раскаленным добела, а то и жидким железом. Только и гляди, чтоб не попасть в какую-нибудь канаву с еще не остывшим металлом. Неужели в такой кутерьме получается такая, как нужно, сталь?

Одна из печей на ремонте — меняют огнеупорную кладку у нее внутри. Удаляют старую прогоревшую и кладут новую наши пленные, поэтому мы сюда и пришли. Наконец мы дошли до кабинета начальника; сразу видно, что они с Ференцем хорошо знают друг друга, Ференц представляет и меня — вот он меня сменит. Бородатый хозяин кабинета глядит на меня с явным пренебрежением. Ладно, не каждый же день мне к нему ходить… А с Ференцем они тем временем буквально вцепляются друг в друга. Пленные, доказывает Natschalnik, ремонтируют печь медленно, норму не выполнили! Значит, завод лагерю за эту бригаду ничего не должен… Так они орут друг на друга, а я держусь в стороне. И вдруг могучий бас бородатого смолкает: Ференц, оказывается, знает, что тот каждый день «продавал» до десятка пленных из ремонтной бригады на другие работы. Начальник явно не рассчитывал, что Ференц об этом узнает. Они спорят еще некоторое время, но уже потише, и вот — начальник уже достает из шкафа бутылку водки, чтобы скрепить примирение.

Такой ход дела Ференц явно хорошо освоил, а бородатый проглотил свою порцию так, что я бы мог подумать — тут бутылка и кончится. Мне тоже наливают, и я глотаю водку, чтобы не испортить отношения с первого же дня. По мне, то лучше бы ее сразу выплюнуть, так жжет в горле. А на чем они поладили, Ференц обещает рассказать мне на обратном пути.

Следующая наша встреча — в бараке неподалеку, там работают за письменными столами всего три женщины. Здесь Ференц навещает свою подругу Любу. А мне предлагает до отхода нашего поезда — это примерно через четыре часа — посмотреть завод. «Встретимся у вагона!» А если меня остановят и спросят, что я здесь делаю, показать лагерный пропуск и что-нибудь наплести. Интересно, Ференц — исключение или у всех венгерских военнопленных есть на заводе подруги? Вчера Макс уже что-то такое говорил…

Четыре часа прошли быстрее, чем я думал, вряд ли я успел повидать весь огромный завод. А когда возвращался на станцию, приходилось, вызывая усмешку у идущих со смены, даже спрашивать дорогу. На обратном пути вагон не так уж полон, многие пользуются этим, чтобы немного соснуть в дороге. Ференц принес мне целый кулек яблок от своей подруги Любы, и несколько яблок мы съедаем тут же — я ведь ничего весь день не ел, Ференц забыл мне сказать, что суп в обед надо было получать в том цеху, где мы с ним были утром. Еще он просит не забывать, что у нас с ним теперь секрет, чтобы я никому не проговорился о его свидании. Разумеется, я не стану болтать. Но почему этого надо бояться? Русским не разрешается дружить с пленными и заводить романы? Наверное, за это сажают в тюрьму или отправляют в штрафной лагерь, в Сибирь… И я обещаю — никому ни слова, даже Максу. Ференц доволен.

А в лагере меня ждет сюрприз. У Макса в руках — он вернулся с работы раньше — чуть не пачка почты для меня: письмо и семь открыток, вы только представьте себе — целых семь, от родителей, от друзей и знакомых! И ведь адрес на них — прежний лагерь, в Провиданку. Это же надо — почту для пленного пересылать в другой лагерь! Шапку я должен снимать перед русской почтой…

Надо будет и моим домашним написать про это чудо. Вот только с писчей бумагой дело плохо, не говоря уже о конвертах, их, можно сказать, не существует. Но я добыл на кухне вареную картофелину и ею намазываю края бумаги — в детстве так клеили «голубей», а здесь получается что-то вроде конверта. И пузырек с разведенной марганцовкой, это вместо чернил еще с шахты, берегу как зеницу ока. А новости из дому мы всегда обсуждаем с соседями по комнате, всем ведь интересно.

На следующее утро мне в завод не идти. Мы с Ференцем остаемся в конторе и пишем отчет про вчерашнее. Ференц докладывает, о чем он договорился с Иваном Федоровичем — так зовут бородатого начальника цеха. Мартеновскую печь начали разбирать слишком рано, она еще не остыла, поэтому огнеупорные «кирпичи» внутренней обмуровки невозможно было сортировать вручную. А на подсобные работы, которые пришлось выполнять, пока обмуровка остыла, нет нормы выработки. Однако с Ивановичем договорено, он их «запишет», так что лагерь свои деньги получит…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});