Бруски. Книга IV - Федор Панфёров

— Разошелся, — кинул ему Кирилл.

— А это, милый мой, судьба. Тракторный завод не сможет поглотить весь чугун, сталь, железо металлургического. Увозить же отсюда все это добро в сыром виде — величайшая чепуха. Надо построить вагонный завод. Будем строить железные вагоны, грузить в них тракторы и отправлять куда следует.

— А самоварный не надо ли?

— А что? И самоварный. Делать из нержавеющей стали самовары. Что ж, это идея. Ты думаешь, самовары отошли в прошлое?

Кирилл подметил: Богданов вот уже второй день норовит уколоть его и колет как-то неумело, неудачно, часто по-ребячьи, — и Кирилл молчал, только переглядывался с Феней и улыбался, но еще совсем не понимал, что такое с Богдановым.

— Я думаю, — наконец, решился он ответить на колкость Богданова, — я думаю, люди культурно подрастут и начнут голодать, подражать индусским йогам — тогда и без самовара станет ладно.

— А что ж! Это весьма серьезная теория, милый мой.

И Богданов рассказал, как он, будучи еще студентом, увлекся теорией голодания, явился к одному профессору-экспериментатору и согласился две недели голодать. Его заперли в особую комнату, давали в день по стакану воды и куску сахару. В конце второй недели Богданов еле волочил ноги, еле выговаривал слова и начал задыхаться. Так это было на самом деле, но романтика юношеских лет все это прикрывала и теперь Богданов говорил совсем другое. Было ему тогда удивительно хорошо, хорошо думалось, хорошо работала фантазия: все эти две недели он путешествовал по каким-то замечательным странам, совсем не существующим на земле.

— Видно, очень кушать хотелось, — серьезно произнесла Феня и расхохоталась.

За ней расхохотались и Кирилл с Богдановым.

— Это верно, есть хотелось очень… но только первые дни, а потом — одни только видения. Чудесные картины. Вот тогда я и понял, почему индусские йоги иногда так подолгу голодают: мозг освежается.

— Вот что бы нам пустить в ход в те дни, когда на стройке не было ни хлеба, ни мяса. Голодай, мол, ребята, мозга освежится, — добавил Кирилл.

— Ну, это ты шельмуешь.

— А ты глупишь и дурака из себя разыгрываешь, — ответил Кирилл и подумал тут же: — «Ну, зачем мы так ковыряемся?» — и все-таки продолжал: — Теория голодовки выдумана сытыми людьми, как выдумана сытыми людьми и теория Мальтуса.

— Что это за теория Мальтуса? — захотел сбить и опозорить его Богданов.

Кирилл улыбнулся и, словно не слыша его вопроса, продолжал, уже поясняя теорию Мальтуса, издеваться над ней. Богданов посмотрел на него, и в нем победил учитель, который увидел своего способного ученика. Подъехав вплотную к Кириллу, Богданов похлопал его по локтю.

— Ты все-таки, Кирилл, молодец. Я думал, с заводом ты забросил чтение книг, а ты, вишь, что. А помнишь, как однажды на «Брусках» ты пришел ко мне и попросил книжку о Джордано Бруно, предполагая, что Джордано Бруно является соратником Ленину?

— О! Да, да! Как же, — и Кирилл снова захохотал.

— Неужели так и считал? — переспросила, заливаясь смехом, Феня.

— Так и считал. И был в этом уверен. А когда прочитал книжечку, дня три ходил красный, как рак, и боялся показываться Богданову. А он ведь такой — и виду не подал, что я несу чушь.

…К вечеру на третий день они подъехали к центральной усадьбе и тут столкнулись с человеком. Человек возился около улья на маленьком огородике.

— Э-э-э, да здесь и пчелы водятся! — Кирилл подъехал ближе и спросил: — А где нам найти заведующего участком?

Пчеловод смутился и, прикрывая лицо рамкой, отвернулся, махнул рукой на шатровый дом под огромной скалой:

— Там он. Там.

Около шатрового дома их встретила женщина, белолицая, весьма дородная, но легкая на ногу. Она встретила их грубо-приветливо:

— А, путешественники! Девицу-то, поди-ка, замаяли. Да это ты, Феняга? А ну, слезай. Ноги-то, поди-ка, отекли, — и подала Фене свою сильную и широкую руку.

— Ничего, дядя Саша. Я уж не такая слабенькая. — Феня почему-то назвала женщину мужским именем, и та совсем не обиделась на это. — Вот знакомьтесь, дядя Саша. Это Кирилл Ждаркин, это Богданов. Слыхала, поди-ка, о таких.

Кирилл ожидал, что женщина смутится, растеряется, узнав о том, кто перед ней, как это бывало часто с другими, а она взбежала на крыльцо и, повернувшись к огороднику, крикнула:

— Эй! Иди-ка. Все начальство прикатило. Да брось ты там пчел своих. Вот увлекся пчелами. Всего изъели — ни уха, ни рыла, — обратилась она к Кириллу и Богданову, жалуясь на своего мужа.

Через несколько минут подошел заведующий участком. Он, смущенный, сердито посмотрел на жену, упрекая ее взглядом за то, что она разоблачила его, и, чтобы оправдать себя, заговорил:

— Опыт. С пчелами хочу произвести опыт. Великое будущее тут для пчел. Понимаете, медосбор великолепный, климать (он почему-то сказал не климат, а климать) — чудесный. Нектар, тишь — все условия. Я думаю, при социализме пчелам будет полный… полный… — и смолк, очевидно поняв, что говорит что-то нелепое.

— Тетя Степа, — сказала Феня, — вы потом о пчелах. А сейчас укажите-ка нам местечко, где мы могли бы переночевать. Синенький домик свободен?

— Свободен, свободен, — заторопился тетя Степа.

— И чайку, чайку, — вступился Кирилл и, видя, что заведующий показал на рамку с медом, добавил: — Конечно, с медком.

За чаем Кирилл разглядел лицо заведующего. Хотя оно было припухлое, изъеденное пчелами, но и через эту припухлость проступали на лице старушечьи черты — черты кастрата. А жена его была дородная, энергичная, такая, про которых говорят: «женщина в соку». И, рассматривая их лица, Кирилл подумал: «А метко их назвали: «Тетя Степа и дядя Саша!» — и в шутку предложил:

— Послушайте, дядя Саша, не сделать ли так: вас назначить заведующим участком, а мужа вашего — пчеловодом?

— Я на пчел согласен, — согласился тетя Степа.

— А над участком-то я сама работу веду. Вот Феняшку спросите, — подчеркнула дядя Саша.

— Его еще зовут: «Не туда пошел», — шепнула на ухо Кириллу Феня. — У него поговорка такая, как что не так сделал, сейчас же буркнет: «Эх, не туда пошел». Вот смотри, — она незаметно подвинула к тете Степе свой стакан с чаем, а его стакан — к себе и, когда тот хотел было в стакан положить меду, сказала: — Тетя Степа, мой стакан трогаете.

— Эх, не туда пошел, — спохватился тот.

— Это хорошо, это очень хорошо, — невольно рассмеялся Кирилл, давая этим знать Фене, что кличка весьма «подходява».

— Подходява, подходява, — пустил он в ход свое шутливое словечко.

Но всем было некогда. Тетя Степа спешил к ульям — у него роились пчелы, дядя Саша спешила — ей надо было отправляться на рудник посмотреть, что там делается. Богданов обязательно хотел пошататься по горам, Феня рвалась на волю и, оживленно болтая, все время посматривала в окно, полной грудью вдыхая горный воздух, и все спрашивала:

— Чем пахнет? Что это за запах несется с гор?

Все сидевшие за столом тянули носом, но никакого особого запаха не чувствовали.

— Да вот же! Вот это пахнет сосной. Это? Это пахнет мхами. Знаете, дядя Саша, теми, что на скалах. Скалы за день нагрелись на солнце, и от тепла мхи издают такой запах… А вот этот? — Феня потянула носом. — Вот это? О! Это будто тополи цветут? Но ведь осень. Ну, пошли!

Черная горная ночь. Все залито прохладной тьмой. Тьма колышется, вздрагивает и ползет по ущельям, по горам, окутывая вековые сосны, скалы.

По узкой, извилистой тропе, через скалы, первой шла Феня, за ней — Богданов и Кирилл. Выбравшись в горы, разыскав полянку, они быстро соорудили костер и, когда костер запылал, присели около него, подобрав под себя ноги, как буддийские истуканчики, и запели. Богданов пел диким, завывающим голосом, забегая все время вперед. И Феня, прерывая пение, держа Богданова за руку, смеясь, всякий раз останавливала:

— Богданыч! Преувеличиваете темпы. Скачок вперед!

Богданов хохотал, широко разевая рот, уверяя, что ему кажется — он поет очень хорошо:

— Если бы с таким голосом на сцену, все зрители падали бы в обморок. И на афише реклама — со слабыми нервами не ходить! И повалили бы все.

8

Богданова и Кирилла поместили в двух смежных комнатах, соединенных одной дверью, а Феню — в другой половине домика, с отдельным ходом.

Богданов зашел к Кириллу; долго сидел молча, затем сказал:

— А знаешь, кто такая Юлай?

— Да ведь ты говорил — там, далеко, палкой не докинешь.

Богданов снова помолчал.

— Феня, — наконец, проговорил он.

— Да ну! — пораженный неожиданностью, вскрикнул Кирилл и, растерянно посмотрев на Богданова, подумал: «Тут мы можем с ним и того… поссориться, пожалуй. Не лучше ли мне удалиться?… Вот еще… Ведь у нас же общее дело…» — но сказал другое, весьма неопределенное: — Вон оно что.