Маска, я вас знаю! - Елена Ивановна Логунова

возмущения.

Я, глядя на нее со значением, приложила палец к губам.

– Поняла. – Женщина повеселела. – Ну, глядите сами, какие у нас условия. Трамвай битком, на два вагона один кондуктор, скачу туда-сюда, как заяц, конечно, кого-то обилетить не успеваю. А некоторые пассажиры просто отказываются платить, и что мне делать? По правилам я обязана высадить, но как, если это бабка дряхлая или ребенок-школьник?

– Или бомж, да? – подсказала я.

– Тоже тема, – согласилась кондукторша и, поскольку место в ряду перед нами как раз освободилось, села на него боком, чтобы продолжить интересный разговор с большим удобством. – Зимой особенно, когда холодно. Залезет такой в вагон, сядет и спит, а я его расталкивай, деньги требуй, но откуда у него? Я ж обязана, а теребить его удовольствие маленькое, он же вонючий, грязный, еще заразу какую подхватишь. Хотя…

Она задумалась, будто что-то вспомнив, и недоверчиво усмехнулась.

– Бомжи – они тоже разные бывают. Недавно сел один – с виду типичный бродяжка: тряпье с чужого плеча, лохмы сто лет немытые, борода во всю морду. А расплатился банковской карточкой! – Она удивленно подняла брови. – Бомжара – картой, представляете?

– Широкодоступны стали банковские услуги в нашей стране, – покивала я.

– Или он просто спер чужую карточку, – подсказала Ирка.

– Нет, ему женщина сама дала, я потом увидела, когда он карту ей возвращал. Она и за себя, и за него, и за его багаж заплатила.

– Какая женщина?

– Какая-то… Нарядная, модная, волосы блестящие, как начищенная медь. Видно, что небедная, и карта у нее была платиновая. Я еще подумала – как ее занесло в трамвай-то…

– Говорю же – широкодоступны стали банковские услуги в нашей стране, – повторила я. – Это раньше платиновые карты только у богачей были, а теперь их кто угодно оформить может.

– Да я не об этом. То есть она посмотрела и поняла, что он бомж, но тоже человек приличный, понимаете? – продолжила кондукторша, поглядывая то на меня, то на внимательно слушающую Ирку. – А он же еще и в маске был!

– В маске? В какой маске? – встрепенулась моя подруга.

Не иначе, вспомнила карнавальный «Крик».

– В обычной, медицинской. У нас вообще-то в транспорте все еще положено защитные маски надевать, вы в курсе? А никто этого уже не делает, – кондукторша бегло оглядела повально безмасочных пассажиров в вагоне. – А вот бомж надел! И маску, и даже перчатки!

– Перчатки? – эхом повторила я.

– Ну! Причем не одноразовые – тонкие, а серьезные такие, типа, для мытья посуды. Резиновые, розовые. – Она хихикнула. – Я сначала, когда руку его увидела, подумала, что он инвалид с протезом. Ну, неестественно розовая рука, гладкая и без ногтей! А он в перчатках, надо же. – Она покачала головой, продолжая удивляться. – Вот это я понимаю, человек боится что-то нарушить, перестраховывается! А наше начальство в управлении вовсе страх потеряло: выходные зажимают, отпуск вовсе не дают, зарплату задерживают и урезают, вот кого проверять надо!.. Граждане, граждане, не забываем оплачивать проезд!

Она вскочила и поспешила навстречу группе новых пассажиров, вошедших на остановке.

– Ой, мы же тут выходим! – спохватилась я.

Мы едва успели протиснуться в закрывающиеся двери.

Глядя вслед удаляющемуся трамваю, я занесла в «Заметки» на смартфоне его бортовой номер и – пока не забыла – фамилию кондукторши: Дубова. Она была написана на карточке, вложенной в прозрачный кармашек ее служебной сумки.

– Значит, мы правильно догадались: убийца Дорохова действительно уехал в трамвае под видом бомжа, – радовалась Ирка, пока мы шагали через парк к моему дому.

– Это мог быть и какой-то другой бомж, – справедливости ради заметила я.

– Ха, стал бы другой бомж в такую жару перчатки и маску надевать! Нет, это точно наш убийца. Под маской он спрятал ту часть морды, которую не скрывала борода, а перчатки натянул, чтобы пальчиками не наследить!

– Мы не спросили, какой у него был багаж, – вспомнила я.

– Полиция спросит, – успокоила меня подруга. – Звони Сереге, обрадуй его. Мы ему свидетеля нашли, надо же, как повезло, удачно мы зашли…

– Я бы так не сказала, – пробормотала я, поскольку мы как раз свернули в наш двор – и не особо удачно: под псевдодеревом стояла, скрестив на груди руки, Лосева.

– Вы двое! – При виде нас она расплела верхние конечности и вытянула правую руку, устремив на нас указательный палец. – От вас одни неприятности!

– Не одни, – возразила я, подходя ближе.

– От нас много разных неприятностей, – по-своему поддакнула Ирка.

Маринка, не опуская руки, повернула корпус, как танк – башню, и наставила указующий перст на джип:

– Живо уберите это, а то «Скорая» к подъезду не проедет!

– «Скорая»? К кому? – встревожилась я.

– К Татьяне Васильевне, у нее снова приступ случился – давление, – устало объяснила управдомша. – Хорошо, Ольга как раз приехала мать навестить, она и вызвала. Теперь точно увезет тетю Таню к себе в прерии.

Ольга – единственная дочь нашей старой соседки-учительницы, они с мужем живут в собственном доме в коттеджном поселке далеко за городом, на каком-то полукурортном хуторе. «Там свежий воздух, простор, тишина – как на кладбище», – говорит по секрету от дочери Татьяна Васильевна, которая упорно не хочет «выпиливаться» из активной жизни в городе. А Ольга в прошлый раз, когда у ее несговорчивой матушки случился приступ, громогласно и публично заявила: «Запомни, мама: свалишься снова – сюда уже не вернешься, из больнички поедешь прямиком к нам на хутор как миленькая!».

Эту угрозу весь двор слышал. Неудивительно, что сейчас соседи на балконы высыпали и в окна свесились – провожать Татьяну Васильевну практически в последний путь.

Ирка переставила свою машину, вернулась к нам с Маринкой, и тут же во двор заехала «Скорая». Мы постояли и подождали – всего минут через пять из подъезда под белы руки вывели Татьяну Васильевну. Неохотно продвигаясь к «Скорой», она беспомощно озиралась и лепетала:

– Оль, ну что ты… Зачем… Я и так никуда сейчас… Лето же, отпуск…

Ольга, осторожно, но непреклонно подпихивая мать в сторону машины медиков, сердито фыркнула:

– Всё, отработала ты своё, мама! Закрыли эту тему. Больше никакой школы.

Зрители наблюдали за происходящим в сочувственном молчании. Бессмысленно спорить с любящей дочерью – Татьяне Васильевне за семьдесят, давно пора на пенсию. С другой стороны, имелось подозрение, что тихая жизнь на покое доконает старушку учительницу быстрее, чем затянувшиеся труды на ниве просвещения. Это же как с бегом на длинные дистанции: нельзя резко останавливаться, даже после окончательного финиша надо двигаться, замедляясь постепенно.

Больную поместили в машину.

– Я следом на своей! – крикнула дочь.

Мы посторонились, пропуская Ольгу к ее «Тойоте».