Журнал «Вокруг Света» №08 за 1988 год - Вокруг Света

И это еще не самое страшное. Самое страшное то, что, подав заявку на лицензию, они, даже будучи сверхосторожными, привлекут к себе внимание бандитов. Тех самых бандитов, которые сеять не сеют, а урожай собирают. Они сидят в засаде неделями и месяцами, позволяя другим надрываться до смерти, а потом, когда те со своим грузом соберутся в путь, нападут на них и отнимут все золото. И не только золото у них отнимут, но и ослов, и последнюю рубашку с тела. Выбраться из таких диких мест без ослов, без рубах, брюк и башмаков дьявольски трудно. Нередко бандиты признавали это и, чтобы не оставлять ограбленных в столь стесненном положении, отнимали у них напоследок и жизнь — души бандитов были исполнены сочувствия. И кто узнает, куда подевались эти бедолаги? Леса велики, глубины их неизведанны, а опасности, в них таящиеся, неисчислимы. Пойди отыщи пропавшего человека: прежде чем сами поиски начнутся, лес ничего, кроме жалких костей, от своей жертвы не оставит. Попробуй определи по такой косточке, кто был тот человек, которому она принадлежала. А бандаты? Они могут предстать перед военно-полевым судом. Но чтобы это произошло, их надо сначала поймать. А так как им известно, что никто им ничего не сделает, если не поймает с поличным, то для них самое милое дело пойти в банду вместо того, чтобы, не жалея сил, добывать золото, хотя его может добыть каждый, кто согласен приложить для этого свои руки.

Когда кому-то выдается лицензия, это вызывает всеобщие разговоры. Довольно часто случалось, между прочим, что не бандиты, а дельцы из больших и солидных горнорудных компаний убирали с дороги работяг-первооткрывателей. Участок несколько месяцев не разрабатывался, лицензия устаревала, компания делала заявку на новую лицензию, которая ей и выдавалась, поскольку прежние заявители утеряли свои права ввиду неявки на место разработки.

Поэтому очень даже разумно махнуть рукой на лицензию. Если некоторое время спустя они решат оставить участок, ибо намыли золота вдоволь, добытое можно будет переправить в город незаметно. Никто ни в чем этих оборванцев не заподозрит, они с чистым сердцем могут клянчить табачку у любого встречного, который покажется им бандитом или который при случае способен им стать.

Эти трое мужчин, которые сошлись здесь, никогда не были друзьями. И вряд ли они думали когда-нибудь стать таковыми. Они, если подобрать самые добрые слова, деловые друзья и сплотились исключительно с целью наживы.

Совместный труд, общие заботы, общие надежды, общие разочарования, связывавшие троих мужчин в течение месяцев, прожитых вместе, должны были — если верить премудростям социологии — сделать их друзьями. Ведь они стали товарищами по оружию, а это более тесная «фронтовая» дружба, чем та, что возникает на войне. Сколько уже раз случалось, что Говард спасал жизнь Доббсу, Куртин — Говарду, а Доббс — Куртину, вдобавок Доббс спас сперва Говарда, а потом и Куртина от удушья. Чего только не случалось) И каждый был в любую секунду готов помочь другому, жертвуя своими костями и даже собственной жизнью, лишь бы вытащить свалившегося в пропасть. Да, каких только случаев не было! Однажды подпиленное дерево повалилось слишком рано, и Доббс принял его на свое плечо, изменив направление падения, не то оно размозжило бы голову Куртина. Ну и вид был потом у этого плеча!

— Это у тебя здорово получилось, Доббс,— сказал Куртин. И только. А что еще говорить?

Две недели спустя обрушилась штольня. И Куртин вытащил Доббса оттуда, хотя над ним самим нависла тяжелая укосина каменистого грунта, которая в любой момент могла рухнуть и погрести под собой Куртина; и тогда Говард, пробивавшийся в штольню с другой стороны, в любом случае опоздал бы с помощью, он даже не догадался бы, куда они оба подевались.

Когда он вытащил Доббса на поверхность и тот пришел в сознание и отдышался, то сказал:

— Если бы вы лишний раз поплевали на руки, мне не пришлось бы уже сплевывать на этот холм.

Он отплевывался: весь рот был забит землей.

В подобных случаях лишних слов не произносилось. Это стало как бы негласной службой, которую каждый взялся отслужить другому. Но служба эта и взаимопомощь не сблизили их. Друзьями они не стали. И не стали бы друзьями, доведись им хоть десять лет спасать жизнь друг другу.

Каждый вечер, еще при свете дня, дневная добыча тщательно оценивалась, делилась на три части, и каждый забирал себе свою. Так оно сложилось с самого начала как бы само собой.

— Лучше всего, если мы будем делиться вечером, после работы, и каждый возьмет свою пайку себе,— это предложил Куртин, когда работа начала приносить плоды.

— Тогда, по крайней мере, мне не придется быть вашим казначеем,— сказал Говард.

Оба молодых сразу вскинулись:

— Мы не договаривались, что все добро будет на твоем попечении, ни словом об этом не упоминали. Это еще большой вопрос, доверили бы мы его тебе.

— Вы, случайно, не свихнулись? — рассмеялся Говард. Обиженным он себя не чувствовал. К таким перепадам в настроении он привык и не нервничал по пустякам. Потому добродушно и сказал им:

— Просто я подумал, что из нас троих самое большое доверие вызываю я.

— Ты? — вскричал Доббс.— А мы кто такие? Беглые каторжники, что ли?

А Куртин добавил:

— Откуда мы знаем, какую жизнь ты прожил? Но хорошее настроение не покидало Говарда.

— Конечно, вы этого не знаете. Только я думаю, что здесь, в горах, среди нас все прошлое не считается. Я никого из вас не спрашиваю, откуда он родом и где провел в кротости и невинности свои годочки. Это было бы в высшей степени невежливо. Зачем понуждать людей ко лжи. Здесь, на дикой природе, ни одной твари дела нет до твоего прошлого, и никакой обман не спасет. Наврем ли мы друг другу с три короба или повинимся в запятнанном кровью прошлом, все это ни цента не стоит. Но среди нас троих я здесь единственный, кто вызывает доверие.

Куртин с Доббсом ухмыльнулись. Но прежде чем они успели обложить его отборнейшей бранью, Говард продолжил:

— И нечего трепыхаться. Я вам правду говорю. Здесь только голая правда в цене. Мы могли бы дать наше добро на сохранение тебе,— он поглядел на Доббса.— Но когда я уйду в лес тесать подпоры, а Куртин верхом отправится в деревню за провизией, ты соберешь вещички и отчалишь.

— Это подлость — говорить такие вещи,— набычился Доббс.

— Пожалуй,— спокойно согласился Говард.— Но думать об этом — та же подлость. Ты был бы первым человеком, которого я встретил на своем пути и который не стал бы об этом думать. Смыться, прихватив добро остальных,— это, я вам сразу скажу, не подлость, а по здешним понятиям — самая обыкновенная вещь. И дурак, кто этого не сделает. У вас просто кишка тонка признать это. Но давайте погодим, пока у нас на круг не наберется фунтов пятьдесят, тогда я погляжу, о чем вы будете думать. Вы не хуже и не лучше других парней. Вы совершенно нормальные люди. И если вы меня однажды привяжете к дереву и дадите околеть, чтобы завладеть моим добром, вы поступите так же, как поступил бы всякий, если ему вовремя не пришла в голову мысль: а вдруг эта игра, в конце концов, не окупит свеч? Мне с вашим добром далеко не уйти. Мои ноги не держат меня как следует. Вы догнали бы меня через какие-то часов двенадцать и без угрызений совести повесили на первом попавшемся дереве. Мне одному некуда деться, я с вами повязан.

— Если хорошенько поразмыслить,— сказал Куртин,— ты прав. Но в любом случае будет лучше, если мы начнем рассчитываться каждый день вечером, и пусть каждый сам сторожит свою долю. Тогда каждый сможет уйти, когда пожелает.

— Не имею ничего против,— сказал Говард.— Очень даже недурная затея. Каждый из нас будет думать только о том, не пронюхал ли кто о его тайнике.

— Что за мерзкий характер у тебя, Говард! — сказал Доббс.— Вечно ты подозреваешь всех в разных подлостях.

— Тебе не обидеть меня, парень,— ответил Говард.— Я в людях разбираюсь и знаю, на какие милые поступки они способны и о чем они думают, когда запахнет золотом. По сути дела, все люди становятся одинаковыми, когда в игру вступает золото. Все подличают одинаково. Разве что опасаются, что их схватят за воротник — тогда начинают осторожничать, изворачиваться и лгать. Здесь, на природе, им ни к чему прикидываться, здесь дело всегда выглядит и проще и понятнее. Простым донельзя. В городах люди подвержены сотням соблазнов, но видят и тысячи барьеров на пути к ним. А здесь есть лишь один барьер — жизнь другого человека. Остается решить для себя всего один вопрос.

— Какой? — спросил Доббс.

— И мне интересно было бы узнать, какой? — одновременно с ним проговорил Куртин.

— Остается один-единственный вопрос: не станет ли в один прекрасный день воспоминание слишком тяжелой ношей, которая способна замучить человека. Сами поступки человеку не в тягость. Душу его пожирают одни воспоминания. Да, но давайте подобьем итог. Делиться будем каждый вечер, каждый подыщет себе тайник по вкусу. Потому что когда мы намоем для начала фунтов двадцать, никто из нас все равно не сможет таскать его в кожаном мешочке на груди.