Эксперт № 01-02 (2014) - Эксперт Эксперт

2. Сейчас я читаю «Бесов» Достоевского и небольшую книжку А. В. Давыдова «Тетрадь для записи того немногочисленного, что осталось у меня в воспоминаниях о нашей жизни в Кулебатово после октября 1917 года». Удивительная книга о помещике, который все отдал крестьянам добровольно, вырастил и воспитал четырех замечательных людей, отлично вписавшихся в жизнь СССР и сделавших очень и очень много для страны.

3. Пелевин, «Чапаев и Пустота». Мне нравится история, и, читая именно эту книгу, я погружаюсь в страшные годы революции.

Руслан Алиханов

Руслан Алиханов , президент транспортной группы «Феско»

1. Все книги я читаю на английском, возможно, в русском переводе их названия звучат иначе. Из тех, что особенно запомнились. Первая — Насим Талеб, «Обманутые случайностью»: люди недооценивают фактор случайности, пытаясь рационализировать все события. Книга же объясняет, что на свете есть только случай и в нем Бог. Вторая — Манфред Кетс де Врис, «Секс, деньги, счастье и смерть». Несмотря на пикантное название, книга глубоко философская. О том, как человеку смириться с соблазнами. Запомнил цитату: «Трагедия жизни заключается не в том, что она быстро заканчивается, а в том, что мы так долго ждем, прежде чем ее начать». Третья — «Медитации о насилии». Я занимаюсь восточными единоборствами, и автор очень точно описал, как насилие влияет на психику человека, а также как это работает в корпоративной культуре.

2. Я всегда читаю несколько книг одновременно. «Сторона покупок» — о принципах работы инвестиционных банков. «Частная империя» Стива Колла — он описывает влияние крупнейшей американской компании ExxonMobil на глобальный бизнес. «Монсун» Роберта Каплана — в школе нас всегда учили думать о географии с точки зрения земли. Но не менее важна история океанов. Интересно открывать новое.

Игорь Виттель , ведущий телеканала РБК

1. «Сто лет одиночества» Маркеса. «Записки юного врача», цикл рассказов Михаила Булгакова. «И все осветилось» Джонатана Сафрана Фоера.

2. На расстоянии вытянутой руки — книги, купленные за последнюю неделю, и книги по истории Венеции. Читаю вперемежку.

3. Книга, к которой хочется возвращаться, — «Сказки по телефону или Дар слова» Гера Эргали.

Гор Нахапетян

Гор Нахапетян , вице-президент московской школы управления «Сколково»

1. В основном читаю книги, так или иначе связанные с работой. «Netократия», например, открыла занавес в будущее. Из художественной литературы открытием был афганский автор Халед Хоссейни — книга «Бегущий за ветром».

2. Сейчас читаю «Бобо в раю: откуда берется новая элита» Дэвида Брукса. Параллельно — «Управлять с любовью» Кена Бланшара и Колина Барретта. Лежит и ждет «Заново рожденная» Сьюзен Зонтаг. Все это попало ко мне по рекомендации или в качестве подарка. Ну и сам нередко совершаю набеги на книжные магазины.

3. На моем столе лежит книга «100 речей, изменивших мир», периодически возвращаюсь к ней. 

Вертикаль современной поэзии

Владимир Козлов, автор книги «Русская элегия неканонического периода: очерки типологии и истории», главный редактор журнала "Эксперт Юг"

Русская поэзия в 2000-е годы одолела популярный еще в 1990-е постмодернистский миф о многоязычии, поощряющий вседозволенность в творчестве, — здесь начинает заново складываться иерархия ценностей, основанная на понимании традиции

Современная поэзия — довольно сложный и разнообразный мир. Этот мир привлекает тем, что он знает о нас нечто, чего мы сами, как правило, о себе не знаем. При этом он продолжает традиции той русской поэзии, которую уже давно принято считать великой. И великой не только в национальном масштабе, хотя и для этого есть серьезные основания: поэзия в отечественной культуре фактически взяла на себя функции так и не созревшей философии — она стала средством индивидуального достижения национальной идентичности. Возможно, поэтому русская поэзия — это не менее серьезный бренд, чем немецкая философия, испанская музыка или французская кухня.

yandex_partner_id = 123069; yandex_site_bg_color = 'FFFFFF'; yandex_stat_id = 3; yandex_ad_format = 'direct'; yandex_font_size = 0.9; yandex_direct_type = 'vertical'; yandex_direct_limit = 2; yandex_direct_title_font_size = 2; yandex_direct_header_bg_color = 'FEEAC7'; yandex_direct_title_color = '000000'; yandex_direct_url_color = '000000'; yandex_direct_text_color = '000000'; yandex_direct_hover_color = '0066FF'; yandex_direct_favicon = true; yandex_no_sitelinks = true; document.write(' sc'+'ript type="text/javascript" src="http://an.yandex.ru/system/context.js" /sc'+'ript ');

Но так случилось, что за последний век в отечественной поэзии многое произошло, а сознание даже студента-филолога имеет сильно устаревшее представление о языке поэзии. В начале 1990-х в нашей поэзии имела место настоящая демократическая революция, которая, к слову, не была подавлена — парламента в этой сфере никто не расстреливал.  В результате наша поэзия могла на себе оценить все прелести ситуации, когда поэтом, по большому счету, получил право назваться каждый, кто осознал себя таковым. В сферу поэзии, отстроенную советской официальной и неофициальной иерархиями, хлынули мутные воды графомании.

Единственным фильтром, способным отличать высокое качество от низкого, оказались «толстые» литературные журналы. Однако на новую культурную ситуацию мощность этих фильтров была явно не рассчитана. В 2004 году главный редактор «Знамени» Сергей Чупринин выпустил нашумевшую статью, в которой насчитал четырнадцать тысяч пишущих и издающих свои стихи в России — и при этом абсолютный минимум читателей. Чупринин назвал эту ситуацию национальной трагедией. Оценка эта, конечно, спорна — ведь, например, испанцы не считают трагедией тот факт, что в каждом доме висит гитара. Да и задаться вопросом о том, что же там пишут эти, судя по всему, не читающие стихов люди, тоже нелишне. В целом же, демократическая революция в русской поэзии создала идеальную конкурентную среду для произрастания чего-то стоящего в поэзии — идеальную, если, конечно, не находиться в ней.

Действительно, ситуация имеет серьезные негативные стороны. Главная — в том, что даже читателю, искушенному в нынешней культурной ситуации, сориентироваться трудно: десятки, сотни имен, почти полное отсутствие критики и рыночных механизмов в этой сфере, каналов, позволяющих общаться представителям разных поколений, — все это лишает ориентиров. Человек, имеющий легкий интерес, просто не знает, с чего начать, если же он начал — то не знает, в каком контексте оценивать прочитанное, как опознавать современную поэзию. Даже когда ему нравится, он не уверен в этом, он может доверять своему мнению, а с авторитетными мнениями в этой сфере в целом беда. Для пишущего эта ситуация оборачивается прежде всего потерей читателя, маргинализацией, неуверенностью даже не столько в своих собственных способностях, сколько в перспективах такого языка, как поэзия. Сегодня как никогда каждый пишущий отстаивает не столько свое право писать, сколько право поэзии на существование в качестве одного из необходимых культурных языков.

Миром правят идеи, и еще десять лет назад состояние культурной мысли оставляло открытыми все ключевые вопросы о будущем поэзии. Поскольку все пути в ней были маргинальными — магистральных не существовало. Поэзия развивалась в основном экстенсивно, ударяясь то в эксперимент, то в документ, и тоталитаризму этой горизонтальной логики противостояли только одиночки, хранители высоких традиций, монахи от поэзии. Но магистральный путь, кажется, все-таки формируется. Для нового поколения поэтов, которые еще только входят в текущий литературный процесс, существует круг неоспоримых ценностей в сфере поэзии. Это большое завоевание. На этом фундаменте, видимо, и предстоит построить новую классику постсоветского периода. На этом пути совершается и преодоление важного порока советской поэзии — она предпочитала питаться от жизненных реалий, не обращая внимания на культурные традиции. Обретение традиции — главный сюжет постсоветского периода развития русской поэзии. Впрочем, попробуем обозначить ключевые действующие силы современной поэзии.

Главные герои — семидесятники

Если попытаться одним словом описать верхушку сегодняшнего поэтического пантеона в России, то невозможно будет обойти слово «семидесятники». И не столько в значении возраста авторов, сколько как типологическое определение мировоззрения, характерного для поколения.

Главное, что нужно сказать о семидесятниках, — они резко отличаются от шестидесятников. Когда Иосиф Бродский говорил о Евгении Евтушенко «если он против колхозов, то я — за», то он, как семидесятник, реагировал на типичного представителя предыдущего поколения. Шестидесятничество светилось энтузиазмом охваченной большими стройками страны, жаждой искренности и отзывчивости в литературе, причем одинаковой отзывчивости как на движения души, так и на строительство Братской ГЭС. Шестидесятники были коллективной силой, оказавшейся в какой-то момент в авангарде всего советского общества. А семидесятники уже не принимали никаких коллективных ценностей. Они оказались очень чутки к идеологической манипуляции, у них, как правило, не было общих интересов с государством. Это были люди, сбежавшие в культуру, индивидуалисты-самоеды. Их повышенная рефлексивность связана с невысоким, в общем-то, представлением о том, на что по своей природе способен человек. Их поэзия — голоса частных людей, их монологи произносятся не с площади, их поэзия не должна собирать стадионы.