Львы Сицилии. Закат империи - Стефания Аучи

тот же день ставится на голосование. Нужно спешить, чертовски спешить, чтобы закончить все как можно скорее.

Иньяцио ждет в отдельном кабинете сената. Он волнуется, но тщательно это скрывает. Просит принести чаю; напиток ему подают в элегантной фарфоровой чашке. Он на короткой ноге с министрами и сенаторами, а посему кто осмелится выступить против него? Руки у Иньяцио слегка подрагивают от напряжения. Он закуривает, наслаждается воцарившейся тишиной.

Министр Баккарини заходит рассказать Иньяцио о том, что происходит в палате. В сигарном дыму, вдыхая аромат поданного ему кофе, министр улыбается и торопливо шепчет:

– Не волнуйтесь, синьор Флорио. Парусники уходят в прошлое, хотя не все понимают, что их время закончилось. Будущее за пароходами. Пар и железо. Вы станете предвестником новой эры, одним из тех, кто поведет Италию в новый мир.

– Мой отец был уверен в этом, и я тоже уверен, даже больше, чем вы. – Иньяцио вальяжно сидит в кожаном кресле. – С момента открытия Суэцкого канала прошло двенадцать лет. Как и ожидалось, сегодня через него идет основной грузопоток. Парусники – это просто смешно. Нам нужны большие пароходы, чтобы бороздить океаны.

– А у вас они есть. Вот почему правительство вас поддержит.

Начинается подсчет голосов. Законопроект принят. Иньяцио чувствует, как свободно вздымается грудь, уходит давящая боль в подреберье.

– Нужно, чтобы вы и Рубаттино поставили свои подписи в присутствии нотариуса, – говорит подошедший Орландо и хлопает Иньяцио по плечу.

Подходит Франческо Паоло Перес, за ним служащий с бутылкой шампанского и бокалами.

– У нас все получилось! – Перес обнимает Иньяцио.

Иньяцио доволен, улыбается.

Его распирает гордость, кажется, она течет у него по венам вместо крови. Он спас «Почтовое пароходство» от обнищания, помог морякам и рабочим завода «Оретеа», обеспечил порту Палермо процветание на долгие годы. Он, владелец примерно сотни судов, фактически стал одним из властелинов Средиземноморья.

Но не только это составляет предмет его гордости. Иньяцио понял: в политике можно лавировать и добиваться своего. И не имеет значения, поддерживает ли тебя король.

Он понял, что деньги Флорио могут влиять на судьбу Италии.

Его отец, человек амбициозный, не мог даже помыслить такого.

* * *

Жара, охватившая Палермо в конце августа 1881 года, заполнила все комнаты виллы в Оливуцце, так что нечем дышать. Из окон, выходящих в сад, можно увидеть силуэт города, окутанный пылью, принесенной жарким сирокко. В мареве виднеются размытые контуры церковных куполов и крыш.

В зеленой гостиной донна Чичча наводит порядок в рабочей корзине, сматывая клубочки ниток для вышивания.

Джованна открывает дверь и останавливается на пороге. Она заметно взволнована. Лоб нахмурен, руки дрожат.

Донна Чичча сразу видит: что-то не так.

– Что случилось? Что с вами?

Джованна пожимает плечами, молча опускается в кресло.

– Рассказывайте, моя дорогая, что случилось? – настаивает донна Чичча.

– Я больше месяца как одна… муж уехал и теперь пишет, что и в этом месяце его не ждать.

– Святая Мария! Если дело только в этом, так и ничего. Ей-богу, вы словно маленькая девочка, словно Джулия, а не замужняя дама, – качает головой донна Чичча.

Джованна подносит руку к губам, как будто хочет остановить слова, и вдруг быстрым шепотом говорит:

– Он написал, из Генуи собирается в Марсель – проведать сестру. Раньше мы всегда ездили вместе, а теперь он один. Да, он поехал по делам, но он никогда не отсутствовал так долго, никогда!

– Ах, вон оно что! – донна Чичча картинно закатывает глаза. – Дон Иньяцио так давно не видел сестру, разве он не имеет права у нее погостить?

– Мы одна семья! – сердито кричит Джованна и стучит ладонями по подлокотнику кресла. – Разве малыши не хотят увидеть свою тетю?

– Вы столько лет замужем и до сих пор не знаете своего мужа? – Донна Чичча скрещивает руки на своей пышной груди. – Да он просто святой, не то что некоторые мужья, прости господи, бабники. Ради бога, перестаньте себя изводить пустыми мыслями и займитесь делом.

Донна Чичча берет льняную скатерть с начатой работой, протягивает Джованне. Та берет скатерть и, не заметив иглу, колет себе палец. Поднеся палец ко рту, бормочет:

– Есть вещи, о которых невозможно не думать… – Она отворачивается, желая скрыть свою боль.

Донна Чичча смотрит на Джованну с недоумением, но не решается спросить, что ее тревожит.

Этот брак кажется ей хрупким, как стекло, и если он до сих пор не рухнул, то лишь благодаря тому, что любовь Джованны, с одной стороны, и уважение Иньяцио – с другой, оберегают его от ударов судьбы. Но Джованна слишком много страдала – и телом, и духом, – поэтому донна Чичча боится, что теперь ее легко сломить. Что до Иньяцио, то в его надежности донна Чичча всегда была уверена, всегда! Вот почему она не допускает даже мысли о том, что он может изменить Джованне.

А Джованна, прочитав, что Иньяцио едет в Марсель, не находит себе покоя. Вновь пробудилась ревность, открыла свои желтые глаза. Джованна пытается ее прогнать, говорит себе, что там Джузеппина, Франсуа и маленький Луи Огюст. Но, возможно, там будет и эта…

Джованна встряхивает головой, отгоняя воспоминания о ссоре в карете, после аудиенции у короля. Как и после того дня, когда она нашла в шкатулке письма, они не возвращались к болезненной теме, предоставив будням избывать превратности судьбы. Однако Джованна не может об этом не думать. Иногда ей удается убедить себя, что ее ревность беспочвенна и что Иньяцио, вероятно, прав: хватит толочь воду в ступе. Но достаточно одного его грубого жеста или сурового взгляда, чтобы рана открылась вновь. И тогда Джованна с новой силой ненавидит эту женщину, которая получила от Иньяцио все, включая самый драгоценный подарок, который может дать потерянная любовь, – сожаление. А ей осталась лишь пустота отвергнутой любви.

Однако в тот ужасный вечер она поняла и другое. Она прочитала это в его глазах, в его жестах и даже в его суровом обращении с ней. Для Иньяцио нет ничего важнее, чем дом Флорио. На первом месте не она и даже не дети – только дело, чувства не в счет. И другая женщина тоже не может быть важнее. Поэтому с некоторых пор, когда в Джованне просыпается ревность, она цепляется за эту мысль.

Она берет корзинку с работой. Ее темные волосы уложены в пучок.

– Я хорошо знаю своего мужа, – тихо говорит она, покачивая головой, избегая встречаться взглядом с донной Чиччей, и принимается вышивать.

* * *

Его встречает пыльный, грязный, суматошный город. Он помнит Марсель совсем другим. Но память, этот лживый хранитель счастья, умеет удерживать образы