Прогулки по Риму - Ирина Степановская

— Никто не сможет меня ограбить, — сказала она. — После того, как я расплачусь за ужин, который заказала для моих друзей, у меня останется сущая мелочь на дорогу!

— А покупки? Сувениры?

— Я ничего не покупала.

— Ну, как знаете! — Лара недоверчиво покачала головой. — Я, во всяком случае, вас предупредила! Сбор у автобуса завтра ровно в девять!

— Я помню. Спасибо за все.

Лара захлопнула папку и отошла. Татьяна Николаевна вернулась к столу.

Надя выбрала телятину с жареным картофелем и, когда ей принесли пышущий жаром кусок кровавого мяса, с вожделением впилась в него зубами. Цезарь заказал жаркое из рыбы, кальмаров и мидий. Татьяна Николаевна решила, что в последний свой вечер она должна только пить, а не есть. Вино принесли красное и белое. Надя запивала жареное мясо кьянти, вином рабочего класса, Цезарь и Татьяна Николаевна пили сладкое сухое вино Республики Сан-Марино. Татьяне Николаевне казалось, что этот нектар, пахнущий апельсинами, медом, цветами, должен привести ее в состояние сладкой анестезии, в котором уже ничего не страшно.

Разговор протекал вяло. Цезарь и Надя обменивались репликами на итальянском, она ничего не понимала, ее мало занимали их дела. Она пила вино и грезила наяву. Ей мерещился древний город из красного кирпича, конники в доспехах, рабы с корзинами и кувшинами с вином. Но после прочтения Светония и тот мир перестал ее радовать. Она видела группы мужчин в тогах, жарко спорящих о политике, но знала, что ни к чему хорошему их споры не приведут; ясно различала женщин в складчатых одеяниях, с достоинством ведущих за руки детей, но полагала, что мало кто из этих детей доживет до старости и умрет своей смертью. Ей уже не хотелось попасть в тот, пригрезившийся ей мир, а под действием вина не так страшно стало покидать этот, привычный, наполненный услугами цивилизации, но в последнее время принесший ей столько горя.

«Куда ни глянь, кругом такое г… — думала она. — Пусть, черт возьми, все поскорее закончится!»

Небольшая группа русских туристов, раскачиваясь за общим столом, старательно выводила «Клен ты мой опавший». Они исполняли этот романс с таким энтузиазмом, что казалось, действие происходит не в итальянском дворе с кипарисами в глиняных горшках, а в российском городке, летом, в чьем-нибудь дворе по случаю, скажем, юбилея или по поводу благополучного возвращения из армии мальчика. Официанты, постоянно работающие с русскими, уже привыкли к тому, что от наших людей можно ждать любых проявлений чувств, всей их гаммы — от безудержных слез до безудержного веселья, — и спокойно занимались своими делами. Вопреки, кстати, распространенному мнению об итальянской экспансивности — вовсе они не так экспансивны по сравнению с нами. И только самый молодой из официантов, кругленький, небольшого роста, мгновенно запомнил некоторые русские слова и, выйдя на середину каменного мешка и протирая вилки бумажным полотенцем, стал с удовольствием подпевать нашим туристам мелодичным тенором. Татьяна Николаевна попросила принести еще вина, кофе и десерт. Надя, с ее тяжелым взглядом, казалось, парализовала язык Татьяны Николаевны. При ней она из-за природного стеснения не могла использовать привычную уже в общении с Цезарем смесь из английского и итальянского языков, жестов и улыбок. Цезарь тоже потягивал вино из бокала, но вид у него был отсутствующий.

«Пора заканчивать. Последний мой вечер явно не удался», — подумала Татьяна Николаевна. Но уже ничего нельзя было исправить. Кроме того, в каком-то уголочке ее сознания все-таки билась крошечная мысль о паспорте, о том, что события могут повернуться как в сказке и она еще сможет сделать свой выбор. Но Надя молчала, а сама Татьяна Николаевна не решалась об этом заговорить. «Ну, значит, и с паспортом ничего не удалось, — подумала она. — Что ж, я никогда всерьез и не рассматривала перспективу стать гражданкой Италии». У нее стала немного кружиться голова, и она решила, что время пришло. Пока она не утратила еще возможность регулировать ситуацию, надо было приступать к самому главному. Для этого она должна была пригласить своих гостей в номер.

— Здесь, во дворе, слишком шумно, — сказала она. — У меня кружится голова, хочется лечь. Поднимемся ко мне, я хочу сделать вам на прощание маленькие подарки.

Официант был уже наготове со своим чеком, Татьяна Николаевна расплатилась, щедро дала ему на чай. Надя при этом многозначительно толкнула Цезаря в бок локтем, и они встали из-за стола. В номере Татьяна Николаевна сначала преподнесла Наде кофточку, которую та взяла с совершенно невозмутимым и равнодушным видом, а потом чуть не со слезами на глазах протянула Цезарю купленного в книжном салоне льва.

— Это тебе на память. Видишь, он очень похож на того, что находится в Ватикане.

Цезарь удивился подарку, но ласково принял игрушку. У Татьяны Николаевны отлегло от сердца. «Он будет его любить», — подумала она, будто поручая малознакомому человеку заботы о домашнем питомце. Надя тем временем рыскала алчным взглядом по номеру, по сумке Татьяны Николаевны, по жакету, раскинутому на кровати.

«Шуба-то ей зачем? — думала она. — Тут, что ли, купила? Да нет, мех не новый, хотя и такой я иметь бы не отказалась». Надя вздохнула и тут же обернулась, услышав странные звуки.

Татьяна Николаевна стояла посередине комнаты, прислонившись к стене, и держалась обеими руками за горло.

— Мне плохо! — сдавленным голосом шептала она. — Начинается приступ. У меня так бывает после вина. Цезарь, прошу тебя, сделай мне укол! Шприц вон там, на столе!

Надя перевела взгляд туда, куда показывала Татьяна Николаевна. Действительно, на развернутой марлевой тряпочке лежала ампула с лекарством, а рядом с ней — одноразовый шприц в упаковке. Цезарь не знал, как ему поступить. Он был не врач и не медицинский работник и понимал, что в таких случаях надо позвать кого-нибудь из служащих отеля, а те уж позвонят в «Скорую помощь». Но медлить было нельзя. Татьяне Николаевне было явно плохо. Из горла ее раздавалось ужасное хрипение, ему показалось, что она уже умирает. Он стоял и в нерешительности смотрел на Надю.

— Цезарь, вон там! — молила его больная русская.

— Не смей этого делать! — резко сказала Надя. — Этот вариант даже лучше, чем тот, что придумала я. Все сделается само собой. Мы должны только немного подождать, чтобы было уже поздно. Тогда никто ничего не узнает.

Татьяна Николаевна сделала несколько неверных шагов и стала клониться к постели.

— Она умирает!

Цезарь нерешительно наклонился над больной и взял ее за руку. Татьяна Николаевна хрипела. Ее глаза будто молили его: «Ну же, Цезарь, скорее! Ведь ты можешь сделать укол!»

— Уходи отсюда! — сказал Цезарь Наде. — Я не брошу эту русскую! Она единственная, кто понимает меня!

— Дурак! Ты не имеешь права ничего делать! Лечить должны те, кто этому учился! У нас еще будут неприятности из-за этого!

— Уходи! — твердо сказал Цезарь и подошел к столу. Содрал упаковку со шприца, разбил ампулу, стал набирать лекарство.

— Скорее! Делай укол! Иначе мне не выдержать! — сдавленно хрипела Татьяна Николаевна, и слезы катились у нее из глаз.

— Ты посмотри! Она уже умирает! Ей все равно долго не протянуть! — кричала Надя. — Она умрет, а мы будем богаты! Мы сможем уехать! И я обещаю не ругать тебя за твои книжки!

Цезарь, не слушая ее, забрался со шприцем на кровать, на коленях подполз к лежащей Татьяне Николаевне.

— Потерпи, моя дорогая, — приговаривал он, — сейчас я сделаю тебе укол и будет легче! Мы поженимся и уедем отсюда далеко, далеко! В теплые края, где плещется синее море! — Он завернул рукав на руке Татьяны Николаевны и ужаснулся: — О Мадонна! Какая у тебя рука!

Татьяна Николаевна опять забыла про жгут и изо всех сил теперь, перехватив больную руку другой рукой, стала работать кулаком. Цезарь пытался нащупать вену пальцем.

— Сейчас, сейчас, — приговаривал он. На удивление игла попала в сосуд с первого раза. Будто заправский медработник, он чуть вытащил поршень на себя, и в шприце появилось темное пятно крови.

— Ну, скорее! — крикнула Татьяна Николаевна. Надя, закусив губу, стояла позади Цезаря и, сжав кулаки, наблюдала за происходящим.

— Идиот! Ты всех жалеешь, кроме меня! — Надя, не выдержав, напала на него, повалила на постель, выдернула шприц из руки Татьяны Николаевны и выбросила его в окно.

— Что ты наделала?!

Цезарь вскочил и в беспамятстве напал на разъяренную Надю. Она не ожидала толчка, поэтому покачнулась, пытаясь увернуться, и с силой ударилась головой о подоконник. Тут же тело ее обмякло, и через секунду Надя как подкошенная рухнула на пол. Татьяна Николаевна в ужасе привстала на постели.

— Надя! — позвала она и повернулась к Цезарю.

Надя лежала на полу без движения. Окно, куда она выбросила лекарство, было раскрыто, и штора слабо колыхнулась от вечернего ветерка. А в проеме окна над всей этой дурацкой картиной — над Цезарем, закрывшим голову руками, над Татьяной Николаевной, подползшей к краю кровати и с ужасом смотрящей вниз, над распростертой на полу Надей — застыл Христос с вытянутой рукой.