Летящий и спящий - Генрих Сапгир

ПРОРЕХА

В газетах пишут: молодые с крыши падают. Вот как высоко водка заводит и в спину толкает. А ведь наверняка только глянуть вниз хотел.

Гуляю вчера с собакой на наших зеленых задворках возле одиноко стоящей белой 12-этажной башни. Вдруг неизвестно с чего возникает какая-то суета, пустота, нескладуха, растерянность. Девчонки бегут, стриженая соседка с пуделем. Милицейская машина не спеша во двор заезжает.

— Несчастье! — кричат. — Человек с крыши упал!

Заглянул я за угол, куда все бежали, — и никого нет. Вот он отдельно на газоне, в белой рубашке, серое лицо — вбок. Лежит, сразу видно: неживой, будто мешок или куча песка. Молодой как будто мужчина, а ведь так не назовешь. Теперь просто покойник.

Солнце уже низко, прожигает крыши дальних зданий, в деревьях сквозит лучисто. Холодом откуда-то поддувает, как из подвала. Будто в действительности, в ее грубой и плотной ткани, образовалась прореха, он и провалился туда.

ХИТРЫЙ МАЛЬЧИК

Ушел мальчик в курточке с воротничком. И не вернулся. И не нашли.

Правда, вчера я увидел во дворе мальчика в курточке и с воротничком.

— Ты, — говорю, — мальчик, который ушел вчера и не вернулся?

— Нет, — говорит, — я другой мальчик.

— Но ты же в курточке с воротничком.

— А у меня курточка синяя и воротник другой.

— А откуда ты знаешь, какая на нем была?

— В телевизоре показывали.

Так я и отошел ни с чем. Хитрый мальчик.

КЛЕРК

«Не бери!»

«А вот сейчас и возьму».

«Нельзя, говорю».

«Сейчас и украду».

«Не смей».

«Даже вот так здесь под ложечкой сосет! Сил нет, украсть хочется!»

«Да у тебя рука не поднимется».

Посмотрел на свою руку: холеная, гладкая кисть с редкими веснушками, бледный маникюр, пальцы вот коротковаты. «Поднимается», — думает. Главное, исключительной честности человек. Среди банкнот, бланков, компьютеров постоянно. Что стоит самому себе авизо изготовить и себе же самому выдать. В банке работает.

Язву нажил как дважды два. Попробуйте каждый день с собой сражаться. И каждый раз себя побеждать.

УБИЙЦА

Убил сожительницу кухонным ножом. Ввалилась милиция: сидит на стуле, руки висят, как не свои, башмаки, знаете, такие рабочие бутсы, в крови мокнут, ничегошеньки не помнит.

Стали брать, сопротивляется, не дается:

— Как же я без Нины Васильевны? Как же я без Нины Васильевны?

— Да вот она, твоя Нина Васильевна, под столом лежит.

— Это не она, не она. Соседку подложили.

— Она, она, сам и зарезал, глаза налил. Вспомни, как было дело. Небось она побежала, а ты ее — в спину да не раз. У, зверюга!

Сразу обмяк.

Так его и показали в «Новостях» по третьей программе: лицо красно-оранжевое, брюки слепо-синие. И весь-то набух — и лицо и руки. Как переспелый, помятый плод. Благожелательный голос ведущего между тем рассказывает:

— Сергей Иванович, бомж, убил сожительницу кухонным ножом…

ЧЕСТНЫЙ КОММУНИСТ

Умер подполковник в отставке, пенсионер. Похоронили. Родные и друзья, немолодые уже, утомились, с облегчением расселись за домашним столом помянуть. Поросль тут же суетится, тарелки разносит, бутылки ставит.

Друзья вспоминают, какой хороший был, стараются изо всех сил, будто покойный может их услышать и словечко там замолвить. Будто сами туда собираются. Странно. Атмосфера такая, нереальная.

Поднялся один, беловислоусый и уже краснорожий от выпитого, и провозгласил, торжествуя:

— Светлая память ему на том и на этом свете, честный коммунист был.

Честный человек, понятно. А честный коммунист — что это такое? И как это может помочь ему на том свете?

И увидел я мысленным взором иконку в углу. Такое лицо, немолодое, но гладкое, решительное и внушающее доверие, над невнятной лысинкой светлый нимб. И надпись красная старыми буквами:

ЧЕСТНЫЙ КОММУНИСТЪ

ПЕТЕРБУРЖЕЦ

На службе часто выходил из себя. И шел в раздражении, быстро, подняв острые плечи, по обыкновению, сутулясь, по высокому коридору, по мраморной лестнице, со встречными не здоровался, молча принимал пальто у швейцара — и на холод или под дождь. Ходил и дышал мокрым и промозглым Петербургом, о чем думал?

Останавливал прохожих и говорил:

— Вы слышали? Лично я вне себя.

Да они и сами видели: какой-то он на себя не похожий. Снова что-то произошло. Видимо, опять из себя вышел.

Но от себя не уйти. Где-нибудь в кафе на углу Литейного или у метро после нескольких часов блужданий неожиданно встречал себя, нахохлившегося, ожидающего, обиженного.

Входил, как в собственную квартиру, прямо в пальто, в шляпе, с зонтиком. И сразу успокаивался.

— Фу! Наконец-то пришел в себя.

ЗАБЫВЧИВЫЙ

Пришел в гости, журнал принести обещал — дома забыл. Неудобно.

Вернулся домой, провел по голове рукой: голая. В гостях кепку оставил. Досадно.

Но у кого кепку оставил? Кому журнал обещал? Не помнит, и все. И ведь не в первый раз с ним такое.

Листал, листал телефонную книгу — нашел, вспомнил, кому журнал обещал. Позвонил.

— Как хорошо, — говорят, — что вы позвонили. Вы у нас свою кепку оставили.

— А я думал, я вам журнал принести обещал. — И трубку положил.

Звонят вскоре.

— Это нам вы журнал принести обещали. И позабыли.

— Извините, — говорит, — я думал, я у вас кепку забыл.

— И кепку, — говорят, — тоже у нас.

— И журнал и кепку у вас забыл? Быть этого не может.

Однако пришел туда снова.

— Спасибо, — говорит, — за кепку. А журнала я что-то не вижу.

— Какой журнал? — говорят.

— А который я у вас в прошлый раз забыл.

— Наоборот, — вы нам только пообещали журнал принести.

— Неужто? — говорит. — Это я такой забывчивый. В следующий раз обязательно принесу.

Идет домой и думает: «Хорошо, что кепку мою вернули. Бог с ним, с журналом, пусть пользуются».

ГРАБЕЖ

Я был одновременно грабителем и ограбленным. Как грабитель я нападал, пугал, потому что сам боялся. Мне казалось, что жертва медлит, что медлит нарочно, я готов был ударить — шевелись поживей — ножом, палкой, полоснуть бритвой. Все сейчас сорвется в ерничество, в кровавую клоунаду…

Я-жертва видел, что грабитель нервничает, и это меня парализовало страхом. Руки тряслись, доставая бумажник. Никак не снять пиджак, выворачиваются изнанкой рукава. На, бери быстрей. Видишь, я все готов тебе отдать. Прости, я мешкаю, у меня не очень получается. Просто я очень спешу. Меня ведь не каждый день грабят. Нет, нет, в глаза не смотрю. И все-таки исподлобья очень быстро…

Я смотрю себе в глаза. Довольно неприятно, рыжие, испуганно-знакомые. Истина доходит не сразу. Но когда я понимаю, что вот сейчас обокрал самого себя, я срываюсь с места и бегу — то ли гонюсь за собой, то ли от себя убегаю.

Вдруг — уличный знак: ОТ СЕБЯ НЕ УБЕЖИШЬ — красный круг и белая полоса поперек.

ЛИЧНОСТЬ

Знавал я двух приятелей — любителей выпить и в карты сразиться. В одном, насчитал, три личности жили, а в другом — целых четыре. Сядут друзья, бывало, в «дурачка» по-свойски играть, такой шум поднимется. Мало того, что приятели друг друга в разных мелочах обвиняют, еще и личности, которые в них, между собой сцепятся.

— Надо было дамой крыть!

— Моего совета надо было слушать!

— Дядюшка, не вылезай.

— Заткнись, если Бог обидел, парнишка.

— Перестаньте галдеть, думать мешаете.

— Слышите, он думает!

— Убирайся от нас, если не нравимся!

— Сам убирайся, Квазимодо!

— Не квакай, жаба!

— Не раздувайся, пузырь!

— Аспид!

— Дебил!

— Монголоид!..

Разобидятся личности. Расползутся по разным укромным уголкам, если можно так выразиться. Сидят, друг на друга дуются. Несимпатичный у них вид, надо сказать.

Наши приятели между тем давно помирились и общаются — на свободе, без помех и, как говорится, невзирая на личности.

— Выпьем?

— Выпьем.

До того настаканятся оба, что внутренние их личности, глядишь, уже снова бормочут в семь голосов, а что — не разберешь.

Замечали, как несвязно изъясняются пьяные, сами себя перебивают.

НЕДОТРОГА

Сколько себя помнил, всегда избегал людей. В толпе старался проскользнуть в промежутки между ними. Изгибался немыслимым образом то ручкой чайника, то кольцом табачного дыма. Он знакомых отпрыгивал, отдергивал руку, только бы не коснуться. К нему привыкли, хотя и посмеивались.