Ангелочек. Время любить - Мари-Бернадетт Дюпюи

Дитя мое! Пусть Господь хранит тебя, когда ты будешь бродить по весьма извилистым дорогам. Пусть он подарит мне радость благословить тебя, тебя, кто был лишен родительской ласки, тебя, которого я считаю своим сыном.

Отец Северин

Потрясенный Луиджи прижал письмо к сердцу. На его глазах выступили слезы, что случалось крайне редко. Дрожа всем телом, он все же перечитал письмо, смакуя каждое слово. Перед ним предстали знакомые до боли образы: горные тропинки, по сторонам которых рос вереск или горечавка, серебристые ручьи, бежавшие по темным скользким скалам, дома с черепичными крышами, сырой подлесок и множество цветов, напоенных влагой, ярких луговых цветов. Он прошел через столько долин, преодолел столько холмов… А как часто он, беззаботный, срывал фиалки или первоцветы… Фиалки…

— Значит, и она тоже знает, — прошептал Луиджи. — Если отец Северин в своем аббатстве, окруженном завесой тишины, узнал, что я невиновен, значит, об этом знает и Анжелина. Черт возьми! Какая новость!

Пританцовывая, Луиджи схватил гитару и с воодушевлением сыграл короткую пылкую мелодию. Потом он запел, аккомпанируя себе:

Под моим окошком всю ночьРаспевает птичка. Она поет для моей любимой!Да, она поет. Пусть она поет. Но поет она не для меня.Она поет для моей любимой, которая так далеко от меня…

Слова всплывали в его памяти, четкие, навязчивые. По ту сторону Пиренеев он увидит свою любимую, красавицу Анжелину. Но Долорес положила конец ностальгическим воспоминаниям. Она влетела в комнату с тарелкой в руках.

— ¡Quedrido mió! — воскликнула она. — Ты доволен? Тогда я тоже довольна. Устраивайся на кровати поудобнее и ешь…

Луиджи посмотрел на жареных лангустинов и рис, политый соусом, отсутствующим взглядом. Он охотно уехал бы сейчас же, даже не попрощавшись со своей любовницей.

— Поставь на стол, Долорес, — ласково сказал он. — Сначала я должен поговорить с тобой серьезно кое о чем, очень серьезно.

Веселье Долорес мгновенно улетучилось. Ее лицо исказилось от беспокойства.

— Мне очень жаль, но я не могу тебе лгать. Долорес, ты приютила меня, ты ухаживала за мной, кормила, любила… Я благодарен тебе всей душой. Но я должен уйти. Я не поеду в деревню. Отец Северин призывает меня к себе. Я поступил бы подло, если бы не полетел на всех крыльях к нему. Нет, он не прикован к постели, он не при смерти. Но все же он призывает меня к себе как сына, которого у него никогда не было. Надеюсь, ты меня простишь.

Луиджи замолчал, готовый к тому, что его любовница начнет метать гром и молнии. Долорес долго недоверчиво смотрела на него, а потом принялась по-испански изрыгать проклятия. Она говорила о старом священнике, мужском непостоянстве и о том, что она питала слабость к неисправимому бродяге. Наконец, мертвенно-бледная, она разрыдалась.

— Querido mio, я знала, что ты бросишь меня! Я это чувствовала сердцем. Скажи, ты вернешься? Луиджи, querido, ты должен вернуться!

Луиджи мог бы пообещать, что скоро вернется, убаюкать Долорес нежными, но лживыми словами. Однако он этого не сделал, он не мог обмануть ее.

— Нет, Долорес! Если я уеду, то навсегда. Послушай, ты подарила мне счастье, ты была великодушна ко мне, и я хочу быть с тобой честным, искренним. Я жажду свободы, мне просто необходимо бродить по белу свету и спать под звездным небом. Я мечтаю увидеть Париж, берега Атлантического океана. Я хочу навестить отца Северина, святого человека. Я твой должник. Ты купишь кольцо, которое так хочешь. Выбери красивое кольцо. Когда ты будешь надевать его, то вспомнишь обо мне.

— Я буду долго о тебе помнить, — отозвалась Долорес, немного успокоившись.

Луиджи погладил ее по щеке. Он счел необходимым умолчать о чувствах, которые питал к другой женщине, к этой жемчужине изо льда и пламени, жившей там, за горами.

— Я уеду завтра утром, — добавил Луиджи. — У нас есть еще целый день и целая ночь!

Вместо ответа Долорес поставила тарелку на краешек кровати и протянула к нему руки.

Сен-Лизье, воскресенье, 12 июня 1881 года

Жерсанда де Беснак вернулась. Увидев старую даму в кресле около мраморного камина, Анжелина обрадовалась и одновременно испытала огромное облегчение. Она вдруг почувствовала себя в полной безопасности.

— Мадемуазель, вы стали мне как мать, — призналась Анжелина. — Все дни, проведенные без вас, я чувствовала себя потерянной, почти брошенной, хотя была счастлива, что Анри рядом со мной.

— Энджи, дорогая! — старая дама вздохнула. — Мне тоже тебя не хватало. Люшон — прекрасный, оживленный город. И хотя мне было там весело, я думала о тебе с утра до вечера, да и об этом маленьком мальчике, который так скрашивает мои дни.

Они держались за руки, обе взволнованные, радуясь, что вновь видят друг друга.

— А мне было не по себе, — вмешалась в разговор Октавия, размашисто смахивавшая метелкой пыль с большого стола. — Бить баклуши, считать ворон — это не по мне. Я только и делала, что перебирала воспоминания о своей юности, а ночами плакала в подушку.

Анжелина сочувственно улыбнулась служанке. Она знала о ее трагическом прошлом. Эпидемия холеры свела в могилу мужа и двухлетнюю дочку Октавии, там, в Севеннах.

— Моя бедная Октавия! — ласково произнесла молодая женщина. — Знаешь, Анри часто вспоминал о тебе. И о вас, мадемуазель, тоже. Как он обрадуется!

Розетта должна была привести ребенка к обеду. Для этого была причина: Анжелина не хотела при нем рассказывать Жерсанде о том, что произошло, пока ее не было. Присутствие же Октавии Анжелину не смущало — у нее не было тайн от служанки.

— Боже мой, ну и дела! — воскликнула Октавия, узнав о возвращении Гильема Лезажа и о разрыве отношений между Анжелиной и ее отцом.

— Боже мой! — подхватила старая дама. — Какая неприятность, Энджи! Какая муха тебя укусила? Зачем надо было выкладывать правду этому злосчастному Огюстену? Жермена не будет держать язык за зубами.

— Нет, будет! — воскликнула молодая женщина. — Она любит моего отца. Она будет молчать из опасения ранить его еще сильнее или потерять, поскольку при его ершистом характере он вполне может бросить ее и уйти куда глаза глядят…

— Святые небеса! До чего же мужчины бывают непреклонны! — вздохнула Жерсанда. — У него есть только ты, а он отрекся от своей единственной дочери. Ты должна была послать мне телеграмму. Я немедленно приехала бы. А этот Гильем! Он думал, что ты ждешь его, что тут же упадешь в его объятия. Это мы должны презирать мужской род. Впрочем, лорд Брунел тоже меня разочаровал.