Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– После работы у меня пациент, помнишь? Так что часа на два позже.
– Отмени. Можешь?
– Что случилось? – Он сразу начинал сходить с ума, если у нас с дочкой было что-то не так.
– Нет-нет, – я старалась говорить спокойно, хотя сердце билось где-то в горле, – просто у меня тут одно неотложное дело, и ты мне можешь понадобиться.
– Ну ладно, я отменю, – он привык, что по пустякам я не беспокою. – Не могу сейчас говорить. До вечера, хорошо?
Что же это? Я пыталась припомнить, восстановить в памяти рассказ Профессора про эту книжку, с которой, собственно, все и началось. Итак, он купил ее, принес домой, прочитал, начал писать Кончерто гроссо, а потом, через какое-то время, у него начались неприятности в консерватории, потом он обнаружил, что книга пропала, потом арестовали букиниста, потом была их дачная история, партитуру «Верещагина» он закопал, потом была я, потом были мы с ним, потом появился Доктор…
А книга, оказывается, здесь, в его сумке. И что же, она все это время тут была? Почему-то у меня не было никаких сомнений в том, что это та же книга, ни малейших: нужно было предположить нечто совсем уж невероятное, чтобы допустить, что это еще один не пойми откуда взявшийся экземпляр.
Итак, это книга, которую когда-то купил Профессор. Но ведь это означает, что Доктор, мой Доктор… Да, это бы все объяснило, но как объяснило! После такого объяснения мне оставалось только руки на себя наложить. Я сложила лестницу, вынесла мешок с тряпьем на помойку и закрыла шкаф. На сегодня с меня хватило. Оставалось дождаться вечера.
Доктор пришел даже немного раньше, чем обычно, все-таки я его напугала.
– Так что у тебя случилось, милая? – спросил он с порога. – Я, честно сказать, места себе не находил все это время, такой у тебя был голос.
– Я тоже не находила, – сказала я мрачно.
Пока он раздевался, я сходила за «Верещагиным».
– Так что? – он зашел в комнату.
Я молча показала ему книгу. Он смотрел на нее, а я смотрела на него. У Доктора всегда все было написано на лице, сразу, это было и хорошо, и плохо. Из-за этого ему, например, никогда не удавалось сделать нам с дочкой сюрприз: мы немедленно всё отгадывали и находили, а он огорчался. Вот и сейчас (а я смотрела не отрываясь) по его лицу последовательно прошли недоумение, узнавание, растерянность, оживление, непонимание. В общем, всё, кроме страха – страха перед тем, что тебя раскрыли.
– Что это такое? – спросила я все-таки.
– С ума можно сойти! – воскликнул он. – Где она была, эта книга?!
– Я нашла ее в сумке, Доктор, в твоей коричневой сумке на антресолях. Во внутреннем кармане на молнии.
– С ума сойти, – повторил он. – Я был уверен, что потерял ее где-то в переездах или грузчики вытащили. Все-таки раритет.
Это мне впору было сойти с ума! Он как будто не понимал, в чем я его подозреваю.
– Как она к тебе попала? Ты что, стащил ее у Профессора?
Ответа я ждала так, как обвиняемые в суде ждут приговора. А Доктор посмотрел на меня с сожалением, как смотрят на несмышленышей. Пожал плечами.
– Скажешь тоже. Его жена мне дала «Верещагина». Очень просила подержать у себя какое-то время. Предупредила, что автор под запретом, у них с Профессором могут быть большие неприятности, если книгу кто-то увидит. Между прочим, не каждый бы согласился, да не к каждому и обратиться можно было с такой просьбой. Но я был один в то время, ни жены, ни детей, запрещенные книги я читал, дома у меня они водились, она это знала. Иногда я им с Профессором приносил что-нибудь почитать. Вот она и попросила, что же тут удивительного. Я взял, обещал спрятать у себя, пока она не попросит обратно.
– А дальше?
– Да вот то-то и оно, дальше! Помню, что принес ее к себе на съемную квартиру. Ты-то помнишь, что у меня там было до тебя?
Я помнила, хотя предпочла бы не вспоминать. Прямо от порога начинались какие-то стопки с книгами, которые надо было перешагивать, на стулья сваливались рубашки, тетради со стихами подкладывались под чугунную сковородку.
– Короче, книгу я принес и первым делом, конечно, прочитал. Еще, помнится, не мог взять в толк, что там было запрещать: какое-то простейшее действие, не без странностей, конечно, но в остальном – любая советская книжка была крамольнее этого «Верещагина».
Это точно.
– Ну?! – мне не терпелось услышать конец истории.
– Милая, да я тебе уже все рассказал.
– Так куда ты ее спрятал?
– Да вот туда, видимо, и спрятал, где ты ее сегодня нашла. В сумку эту, пропади она пропадом.
– Ты хочешь сказать, что не видел ее с тех самых пор?
– Конечно, не видел.
Я верила ему, хотя все это и было невероятно.
– Я ее прочитал, а потом решил спрятать подальше, понадежнее. И, как видишь, спрятал. Спрятал – и сразу забыл куда. Ты знаешь, у меня это бывает, особенно если я задумываюсь в этот момент. Или пишу стихи.
Так оно и было, и все-таки:
– Но послушай, разве она, жена, не просила у тебя потом «Верещагина»?
– Знаешь, – сказал он, – я сам через пару лет вдруг вспомнил про книжку, про то, что она мне ее дала на хранение. Решил найти на всякий случай, вдруг попросят. Я тогда уже на другой квартире жил.
– До меня?
– Конечно, до тебя, милая! Хотя до тебя ничего не было, это мы с тобой оба знаем.
Я показала ему язык. Он немедленно ответил тем же.
– Ну вот, стал искать, – продолжил Доктор. – Искал, искал, весь взмок. Не нашел! Несколько дней страшно переживал, думал, как и что я ей скажу, если она вдруг спросит про книгу. Но она так и не спросила. А я тоже, понятное дело, не нарывался… Ну и дела! Вообще-то надо бы вернуть, все же библиографическая редкость. Но в нашей ситуации это, боюсь, невозможно.
Он посмотрел на меня в упор.
– Или ты хочешь, чтобы я вернул? Ты только скажи, я верну, а то будешь до конца дней считать меня похитителем книжных сокровищ.
– Не надо никому ничего возвращать, – я говорила медленно, только сейчас отходя от страшного напряжения. – «Верещагин» давно есть в Интернете, никаких больше тайн и запретов.
Мы помолчали.
– Разве что когда-нибудь, при случае.
Доктор посмотрел на меня очень внимательно, я отвела взгляд. «Верещагина» я убрала в ящик письменного стола, держать его на видном месте мне совсем не хотелось.
Конечно, я не забыла, я этого и не скрывала. Забывают ли пассажиры самолета о том, что далеко внизу земля? Нет, конечно, но и не вспоминают об этом каждую минуту. Они читают газеты, дремлют в креслах, идут по проходу к туалету, пьют чай, который разливает стюардесса, прислушиваются к тому, что говорит командир экипажа про температуру за бортом, болтают с соседом. И только иногда, раза два-три за полет, могут бросить взгляд в иллюминатор: надо же, земля, как далеко…
К тому моменту, как я вытянула из шкафа клеенчатую сумку с «Верещагиным», полет продолжался уже долго, и в последнее время я все чаще бросала взгляд в иллюминатор, то есть вспоминала Профессора. Тем более что его вдруг начали играть, после многолетнего забвения. Город отстроился, отъелся, приоделся, насмотрелся дешевых чудес и теперь хотел чего-нибудь настоящего. Среди настоящего, хоть и на любителя, была музыка Профессора. То один оркестр, то другой брал в программы его симфонии, сонаты, концерты. Я знала, что когда-нибудь дойдет дело и до Кончерто гроссо, до «Верещагина». Я ждала этого.
Наш «чердак», куда я пришла когда-то из телецентра, не только не рухнул, но и разросся до большой телекомпании – как говорили, лучшей. Другое дело, что и в новом помещении, куда мы вскоре переехали, тут же образовались «чердаки»: так, по старой памяти и для простоты, называли теперь все комнаты, где работали корреспонденты и редакторы. Сама я туда уже давно заходила только время от времени: мы с Верещагиным сидели в комнате ведущих, одной на двоих, просторной, с двумя большими столами для нас и еще одним, длинным, чтобы было где сидеть остальным во время летучек.
Я вспоминала слова Профессора: «Тебя будут узнавать». Не знаю, что он тогда имел в виду, но меня узнавали, это факт. Мы с Верещагиным вели вечерние новости. Это произошло не сразу, сначала я несколько лет редакторствовала «на чердаке». Из всех ведущих, которые работали в кадре, Верещагин был самым отвратительным. То есть зрители-то его обожали: за острые реплики, всегда мрачный взгляд из-под очков, «за правду», как они писали нам в письмах. Но работать с ним смогли бы, наверное, только памятники с городских улиц, да и их он легко мог вывести из себя. Корреспонденты и редакторы рыдали до, во время и после летучек, которые он проводил.
– Кошмар! Я увольняюсь! Пусть сам себе репортажи пишет, козел! – под этот аккомпанемент у нас проходили все смены, когда Верещагин работал на новостях.
Странно, но мы с ним подружились. Хотя дружбой это можно было назвать только на фоне ненависти, которую он умудрился вызвать у всех без исключения. Я же на крики его внимания не обращала, ничего о нем не знала и знать не хотела, а мат, который лился из него, как вода из открытого крана, пропускала мимо ушей – вот и вся дружба.
- Двенадцать рассказов-странников - Габриэль Гарсиа Маркес - Современная проза
- ...Все это следует шить... - Галина Щербакова - Современная проза
- Первый этаж - Феликс Кандель - Современная проза
- ЗОЛОТАЯ ОСЛИЦА - Черникова Елена Вячеславовна - Современная проза
- Игры на свежем воздухе - Верещагин Олег Николаевич - Современная проза
- Роман в формате хэппи-энд - Павел Верещагин - Современная проза
- Шпоры на кроссовках - Олег Верещагин - Современная проза
- Костер на горе - Эдвард Эбби - Современная проза
- Любовь красное и белое - Давид Беньковский - Современная проза
- Долгая дорога домой - Сару Бриерли - Современная проза