Богатая белая стерва - Владимир Романовский

Она улыбнулась и объяснила, что никто из людей, могущих ее узнать, сюда не заходит, за исключением, конечно же, Джорджа, который вон где сидит.

Я посмотрел в указанном ею направлении. Джорджу было лет пятьдесят. Одет он был в очень дорогую, на заказ сшитую рубашку апаш и свободный неофициальный пиджак. Римский его профиль повернулся к нам как флюгер. Его дама, младше его по крайней мере лет на тридцать, одета была так, будто собиралась на пробы в порно-шоу. Как многие женщины ее типа, была она крашеная блондинка. Глаза ее гармонично отражали почти полную пустоту ее простого, непретенциозного ума.

Кассандра уточнила что Джордж никому ничего не скажет, поскольку это было бы признанием, что он тоже здесь был.

Джордж подмигнул мне. Я показал ему язык. Он добродушно рассмеялся. Крашеная голова повернулась, ясные глаза женщины стали искать источник веселия ее ухажера.

Я спросил Кассандру, почему сегодня особенный день.

Игривым тоном она осведомилась, уверен ли я, что хочу знать. Поразглядывала рюмку и понюхала с сомнением то, что было в рюмке. И говорит — Это не мерло, а [непеч. ] какое-то. Интересно, что эти сволочи мне тут налили. Похоже на уксус.

Мне опять захотелось курить.

Разглядывая очень женственно свой маникюр, она вдруг выдала мне всю историю. Жили-были мужчина и женщина, и влюбились они друг в друга. Женщина была девушка обычная, хотя некрасивой назвать ее было нельзя. Может, чуть слишком нервная. Мужчина был музыкант.

Я сглотнул и посмотрел ей в лицо, стараясь придать своим чертам выражение вежливого интереса. Она была слегка пьяна. Я не был уверен, что хочу, чтобы она продолжала рассказывать.

Женщина и мужчина любили друг друга и все было бы хорошо, если бы не одна вещь.

Она замолкла. Против собственной воли, я сказал — Да, и что же?

Женщина была замужем. Она вступила в брак несколькими годами ранее с неким… человеком… которого не любила. Понимаю, сказала Кассандра, что все это звучит тривиально.

Я знал, что самое важное впереди. Также, я предчувствовал, что это важное не окажется ни забавным, ни романтичным.

Муж что-то заподозрил в конце концов. Он был… муж… приличный, предупредительный, прямой. Он обратился к ним обоим и сказал, что ничего не имеет против их романа. Он отпустит женщину с условием, что у него, мужа, останутся двое их детей. Женщина колебалась. Она любила музыканта, но она была мать, и отпрысков своих любила еще больше.

Кассандра снова замолчала. Она была очень пьяна, оказывается.

Музыкант, человек прени… проне… ца… умный, знал, кого она выберет. Он очень рассердился. Он оскорбил мужа. Муж потерял над собой контроль. Музыкант вынул пистолет. Он хотел напугать мужа. Вместо этого он в него выстрелил. Это произошло случайно. Муж умер.

Я вздрогнул. Трусом я никогда не был, во всяком случае патологическим трусом. В прошлом, знающие тайну считались сообщниками, им грозила пытка и смерть. Сегодня все изменилось — мы просто не знаем своих прав, и боимся их узнать. И даже когда знаем, мы боимся эти права предъявлять. Никогда не знаешь, что может случиться. Кроме тех случаев, когда есть много-много денег.

Полиция, продолжала Кассандра, установила, что имел место несчастный случай. Ага. У музыканта была лицензия на ношение пистолета. Это была самоворона. То есть саморона… само… брона. Его оправдали. А может, они решили, что это было самоубийство. Не знаю.

Злая улыбка появилась на лице Кассандры.

Не знаю, повторила она. Меня там не было. Это не имеет значения.

На некоторое время она пьяно задумалась.

Потом она говорит — На [непеч. ] все это. Ничего я тебе не скажу.

Я что-то пробормотал, ища способ выразить ей благодарность и в то же время не оскорбить. Мне совершенно не хотелось слышать конец этой истории.

Она говорит — Нет! — и поднимает указательный палец, и смотрит на меня с пьяной решимостью. Она говорит — А мне [непеч.]. Ни [непеч. ] я тебе не обязана говорить.

Я боязливо согласился. Я сказал, что ничего страшного, все нормально.

Она сказала — Ничего не нормально. Она сказала, что я ничего не знаю. Сказала с ненужным нажимом. Ничего! Понял? Ничего!

Хорошо.

Она замолчала. Когда она заговорила снова, то обращалась по большей части к пальме в кадке, в углу.

Он стал совсем другим… человеком… после этого. Что хуже всего — он не мог больше играть… музыку… не мог. То есть, он мог играть механически, но непа… нипо… неповторимый блеск… его игры… ушел навсегда. Исчез. Испарился. И он хотел бросить играть совсем, когда он вдруг погиб в случайной аварии.

Что?… Какой аварии?

Смазывая согласные, Кассандра сказала — вид аварии совершенно не важен. Совершенно… [непеч. ]… не важен. Понял? Он просто погиб. Помер. Пнул ведро. Его больше нет. Ясно? Ты удовлетворен ответом на твой дурацкий вопрос? И это не важно, а важно, что он стал другой после того, как убил моего мужа. Мужчина, которого я… мужчина, которого так любила женщина, перестал существовать.

Возникла длинная пауза. Глаза Кассандры увлажнились. Я видел что, как бы не пьяна она была, в дым, вдрызг, все-таки она жалела, что все мне рассказала. Я подумал — а сегодня не юбилей ли убийства? Такая возможность ставила под сомнение нормальность Кассандры. Она прочла моим мысли. Как — не имею понятия.

Женщина и музыкант встретились в первый раз, много лет назад, именно в этот вот день.

Мы помолчали. Кассандра залпом выпила, что у нее оставалось в рюмке.

Неожиданно прибыл официант с двумя омлетами в дикозападном стиле. Я испугался, что Кассандра сейчас устроит ему скандал, как поступают обычно женщины, когда принесенное даже отдаленно не соответствует заказу, и еще меньше тому, что они имели в виду, когда заказывали, но она лишь покривилась, сморщив нос так, как умеют морщить нос женщины. Может, она была менее пьяна, чем хотела казаться. Официант повисел над нами некоторое время, на случай, если мы вдруг еще чего-нибудь захотим, спросил очень недовольным тоном все ли в порядке, и ушел в направлении бального зала, где шла вечеринка потных провинциальных менеджеров, к которой он не был приписан.

Я стал поглощать свой омлет — я был голоден. Кассандра поковырялась в своем вилкой, съела немного.

Неожиданно у меня в голове возникла мелодия. Я не очень жалую музыку, сочиненную исключительно для исполнения на фортепиано, но эту мелодию ни на чем другом исполнять было нельзя. Начало сонаты.

Она спросила, глядя на меня жалостливо, не хочу ли я доесть ее омлет. Голод мой не проходил — по вине выпитого алкоголя, я думаю. Помимо этого, предложение, как мне показалось, было непростое. Делиться едой — дело интимное. Я согласился. К тому моменту я не спал больше тридцати шести часов.

Глядя, в этот раз на другую, пальму в кадке (все пространство ресторана было утыкано ими), она пьяно заметила, что уже поздно.

Мои голосовые связки едва функционировали. Я спросил ее, не хочет ли она, чтобы я отвез ее домой.

Нет. Она останется ночевать вот в этом самом отеле. Она здесь заранее зарезервировала номер.

Заранее? Когда же?

Она говорит — Когда мы были в баре. Кстати говоря, можешь со мной остаться. Если, конечно, хочешь остаться со мной после того, что я тебе тут рассказала.

Я понял, что хочу. Я также понял, что понял это давно. Я приложил руку ко лбу, пытаясь выяснить, нет ли еще каких-нибудь вещей, которые следует понять, но неожиданно голова моя именно в этот момент оказалась совершенно пустой, ничего в ней, голове моей, не было.

Она относительно твердо держалась на ногах. Она оставила две сотенных купюры на столе. Мы не стали ждать официанта со счетом. Еще одно преимущество больших денег — можно действовать быстро всегда, когда быстрота действия необходима.

Проходя по ковру просторного вестибюля к регистрационной конторке, мы оба вдруг начали хихикать. Очевидно, оба нервничали. Около трех минут заняло объяснить клерку, что за комнату уже заплачено, и затем пришлось ждать еще минут пять, чтобы он выдал нам ключ — кусок картона величиной с кредитку, с дырками. На пути к лифтам, все еще хихикая, мы остановились — Кассандра натолкнулась на меня и комически выразила неодобрение — у автомата, торгующего необходимым. Я купил зубную щетку, пасту, и, по просьбе Кассандры, жевательную резинку для выдувания шариков.

Я спросил, зачем.

Она делает серьезное лицо и говорит — Ну а как же. Мы оба слегка нервничаем, я чрезмерно пьяна, а ты пьян недостаточно. Если возникнут затруднения, мы по крайней мере сможем жевать резинку и выдувать шарики.

Что ж. Логично.

Стеклянностенный лифт довез нас до верхнего этажа, и пока он нас вез, мы смотрели, как уходит бесповоротно вниз фойе. Кассандра долго возилась с ключом. Компьютеризированный замок педантично сопротивлялся. В конце концов она сдалась и протянула ключ мне. Дверь я отпер со второй попытки. Номер был небольших размеров и выглядел стерильно. Мы прошли через то, что служило номеру прихожей, или гостиной, или и тем и другим. В спальне я дотронулся до выключателя. Две очень ярких лампы дневного света некоторое время неуверенно мигали, пока не решили включиться полностью. Я посмотрел на Кассандру. Она показалась мне разочарованной. Изображая небрежность, я открыл дверь ванной и включил там свет. Оставив дверь открытой, я выключил лампы. Сумерки наполнили комнату, скрыв ее претенциозную уродливость и вызывающую чувство вины деловитость.