Цена свободы - Валентина Чубковец

Мне только два дня покормить, ну, может, три, если они задержатся, а ведь она каждый день, несмотря на погоду — и в дождь, и в слякоть. А зимой в любой мороз бежит Ирина с ведром к своим четвероногим. Никто её не заставляет, никто не просит. Сама душа рвётся — как же они там? Переживает за них всегда.

Подруги у неё такие же добрые, как она, Светлана и Татьяна. Сломала Ирина недавно ногу, но не за ногу, а за псов расстроилась, кому поручить?

— А знаешь, — говорит Ирина, — дай Бог здоровья моим девочкам, ведь в самые холода они каждый день ходили, кормили моих псов, как я им благодарна, — повторилась она.

— Есть с кого пример брать, какая ты, такие и подруги, — важно ей говорю.

Как-то рассказывала она мне:

— Иду, — говорит, — чую, собака скулит еле слышно. Остановилась, прислушалась ладом, звук доносится где-то из глубины колодца, люк открытый. Ну что делать, рядом никого. Села на корточки, зову собачку, а она еле слышно да таким умирающим: у-ау-у-ау… Ох, Валюша, ты не представляешь, как больно на это смотреть.

— Представляю, Ирочка, представляю, добрейшей ты души человек, — говорю ей.

А она:

— Да брось ты! — махнёт рукой, и всё.

Словно крест какой несёт. Нет, сколько я её знаю, ни в чём не провинилась никогда. А знаю я её ух как давно… Не раз видела и слышала, как люди на лавочках шушукаются: «И что ей не сидится дома, заняться, что ли, нечем? Опять псарню кормить пошла». А Ира успевает и дома навести чистоту, для сына создать все условия, благодарен он своей мамочке, порядочного сына воспитала, мужу в меру внимание уделяет, своих четвероногих в доме накормит, и чужим собакам уют даёт. И на всё сил да терпения хватает. Только ей на лавочке-то и некогда посидеть, никогда не присядет. Как ни увижу, всё бегом. И чтоб когда-нибудь пожаловалась, что тяжко ей. Нет, улыбка на лице, и добро, добро плещет.

— Так вот, — говорит она, — вижу, мужчина идёт, попросила его помочь мне собачку ту достать. Не полез, но помочь пообещал, спасибо ему огромное. А как же я её оставлю, пришлось самой в колодец лезть, грязно там, темно, сыро, вонища стоит. Залезла я, а она бедолага одичала, зажалась в угол, трясётся, поскуливает. Похоже, давно она там. Кто её знает, может, в обиде на людское зло и укусить может. Тяну к ней руки, спасу, говорю, я тебя, взяла, а она хоть и костлявая, но тяжелющая, или руки у меня уже не те. Быть может, на весу так показалось, кое-как там ступеньки нащупала, стала мужику подавать, руки трясутся, не уронить бы её, изо всех сил держусь, а она описала меня, видать, от радости, бежит моча по мне, и по рукам, и по лицу. Тут-то я и подумала, хорошо, что мужчина не полез, ладно меня, а если бы его?.. У Иры пробежала улыбка по лицу. А мне хоть плачь, смотрю на неё и представляю эту картину. Вот кто так благородно мог поступить?! Только Иринка. Ирина, которая даже и слушать не хочет, когда я ей говорю: «Таких людей, как ты, мало». Ведь столько она много за свою жизнь светлого, доброго сделала. Сколько много… Что вынесла? Одному Богу известно…

— Не смей! — говорит, — какая я героиня, — махнёт рукой, улыбаясь. — Я просто люблю живность, жалко всех. Всех жалко, Валечка.

Сизый голубь

Андрюшке не было и семи лет, как он полюбил ездить с матерью в небольшой посёлок, где жила его бабушка и многие другие родственники. Даже отказывался от пионерских лагерей, все летние каникулы проводил с сельскими ребятами, плюхался в речке, ловил рыбу, порой ездил с дедом на покос и помогал грести сено для коз. Корову они не держали, вернее, держали, когда Андрея и в помине не было, а Андрюшкина мама ходила в поселковую школу, причём была отличницей.

С каждым годом всё тяжелей и тяжелей стало ухаживать за хозяйством. Вот и оставили одну Нюрку, козу-дерезу, которую в посёлке любил не только каждый ребёнок, но и взрослый. А кто её научил так, не знает тётя Нина, Андрюшкина мама.

«Но точно не Андрюшка», — говорила она. Это же надо так сообразить, если к ней кто подходит, она мигом встаёт на четвереньки и начинает мотать головой — вниз-вверх, вниз-вверх, машет и не встаёт на ноги пока её не угостят чем-нибудь вкусненьким. Попрошайка, так звала Зинаида Васильевна, бабушка, свою любимую козу. А поскольку они жили неподалеку от железной дороги, то Нюрка, а это было в девяностые годы, наведывалась и туда, к перрону. Поезда останавливались всего-то на несколько минут, а Нюрка, то ли знала расписание, то ли… А что то ли? То ли не то ли, а приходила ко времени и там успевала поклянчить, люди выбегали с поезда и угощали попрошайку. Узнала об этом Зинаида Васильевна, соседка ей сказала, стала блудню возле дома привязывать на длинную верёвку. Кто знает, увезут куда путешествовать, а то на мясо. Туго жилось в то время. Сильно любил Андрюшка эту козу, но больше всего его интересовали голуби. Знал он, что на ночь несколько голубей залетает к ним на чердак, лазил туда не раз, зерна сыпал, перловку, гречку. Ругал его дед, вот свалишься оттуда — испытаешь полёт.

— А я часто летаю, — отшучивался Андрей, — только во сне.

Как-то давно, справляя Андрюшкино семилетие, а родился он в конце июля, дед спросил:

— Андрюшка, а кем ты будешь, когда вырастишь?

— Сизым голубем, — не задумываясь, ответил он.

Все рассмеялись. С тех пор и прилипло к нему — сизый голубок. С годами, повзрослев, Андрей сердился, какой я вам голубок. Однако живя в городе, он сдружился с дядей Вовой, который разводил почтовых голубей. Голубятня своя у него была. Андрей помогал этому мужчине, порой мог всю стипендию потратить на приобретение кормов, витаминов и т. д., знал, что дяде Володе туговато на одну пенсию. А Андрюшкины родители жили в достатке, вот и помогал.

Учась на третьем курсе политехнического института, на каникулы Андрей укатил в горный Алтай, друг сманил. Там и закончился его последний полёт.

— Там, где-то на небушке летает Андрюшкина душа, — тоскливо глядя в облака, говорила мне тётя Нина. — А знаешь, Валентина, мы и памятник ему поставили — сизого голубя. Заждался меня Андрюшка, а я вот здесь задержалась.

— Не спешите, там мы все будем, — кивнула я, глядя в небо, — у каждого