Простор - Исмаил Гезалов

Вот чего ждал, на что надеялся Алимджан. Он мог бы считать себя счастливым, если бы всё это Тогжан сказала ему наедине. Но она уже обращалась к Ашрафу:

— А ты что же молчал? Неужели ничего не мог придумать?

— Я придумал… Только побоялся, что меня не поддержат.

— А какое имя ты хотел дать совхозу?

Ашраф чуть заметно улыбнулся:

— Имя одной девушки.

— Ты всё шутишь! — рассмеялась Тогжан, но почему-то не спросила, какое это имя.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

НАПРЯЖЁННЫЕ БУДНИ

1

День стоял солнечный, огнедышащий. В мастерской были распахнуты все окна и двери, и всё равно в ней было лишь чуть-чуть прохладней, чем на улице. Жара лилась из окон, исходила от стен, станков, потолка, даже от ребячьих спецовок. Но ребята, казалось, не замечали жары, они работали с упрямой сосредоточенностью, стараясь не думать о свежем, напоенном солнцем воздухе, о медовом степном ветерке, колыхавшем уже заколосившуюся пшеницу, о спасительной озёрной прохладе. Лишь Асад, которого уста Мейрам поставил на самую нехитрую работу, то и дело поглядывал или в окно, или на часы. Потом он лениво потянулся и пошёл на улицу. Вернувшись, он долго перебирал заготовки и, обнаружив негодную, радостно отправился в инструменталку — теперь у него был повод поболтать с Геярчин.

После собрания, на котором целинники так дружно и беспощадно осудили Асада, между ним и Геярчин пробежала чёрная кошка. Асад обиделся на девушку: он ждал защиты, а получил взбучку. Зато и сильнее стало желание завоевать её сердце, чтобы после посмеяться над ней, всюду хвастаясь своей победой. Но Геярчин, хоть и не оставляла надежды «перевоспитать» Асада, была теперь с ним сдержанной, язвительной, и это ещё больше разжигало самолюбивого бакинца. Ни одна из девушек не доставляла ему ещё столько хлопот, ни одно из его увлечений не было таким долгим и серьёзным.

В инструментальную он вошёл с независимым видом, в зубах дымилась папироса. Геярчин осуждающе посмотрела на него, он покраснел, выбросил папиросу в окно.

— Так-то лучше, — сказала Геярчин. — С чем пришёл?

— Мне из Баку письмо прислали. Пишут, скоро на гастроли приедет минский джаз.

— Вот как!.. Я с детства только и мечтала об этом.

Но Асада не так-то легко было смутить.

— Не смейся, джаз шикарный! Потрясные солисты: труба, аккордеон.

Геярчин усмехнулась.

— Ты пришёл пригласить меня на концерт? А билеты на самолёт уже достал?

Асад полез в карман за папиросами, Геярчин строго предупредила:

— Здесь не курят.

— Прости, забыл… Это я от волнения… Почему ты со мной так разговариваешь? Я к тебе с открытой душой, а ты… И на собрании… Налетела, как коршун!

— Сам виноват.

— Ну, виноват… Что ж, теперь всю жизнь будешь меня казнить? У тебя не сердце — камень.

Геярчин поглядела на часы, иронически осведомилась:

— Ты, верно, отпуск взял?

— Что?.. — не понял Асад.

— Все работают, а ты развлекаешься болтовнёй. И у меня отнимаешь время.

— Я за делом пришёл. Видишь, запорол заготовку.

— Опять!.. Ох, Асад, что мне с тобой делать?

— Твой Ильхам тоже хорош: лучший слесарь, а резцы у него горят, как бумага!

— И ему от меня достаётся… — Геярчин вдруг встрепенулась. — А почему это он мой?

— Мой, что ли?

— Асад!

— Ладно, не будем ссориться, — он достал из кармана брюк свёрнутую в трубку, потрёпанную, с порыжевшими страницами книгу и протянул Геярчин. — Хочешь почитать?

— Что это?

— Роман, издан ещё до революции. Потрясная вещь! Любовные похождения женщины-вампира.

Геярчин даже рассмеялась.

— Бог мой, Асад, откуда ты выкапываешь этот утиль?

— Почему утиль? Тут про любовь…

— Про любовь куда лучше писали Шекспир и Лев Толстой. Вот кого читай.

— Читал я. Скукота. Твои классики устарели.

— А твоя женщина-вампир будет жить вечно?

— Ну, это я так, от скуки… Я и хорошие книги читаю. Знаешь, когда я учился в школе, я только и делал, что читал. Даже на уроках. Всего Майн-Рида осилил, Фенимора Купера, Дюма… Блеск книги, верно? Мне советовали в литературный институт идти, я сам не захотел.

— Ты что, прозу писал? Или стихи?

— Зачем писать. Там научили бы… А стихов я не люблю.

— Потому что не читал хороших.

— Я всё читал. Мура!

— И Самед Вургун мура? — возмутилась Геярчин.

— Ну, Самед… Самед — поэт экстра-класс!

— Какие ж ты стихи его знаешь?

— Ну… разные… Вот это, как его… Сейчас не припомню.

— Не стыдно тебе, Асад? Ведь Самед Вургун — наша гордость… Но есть прекрасные поэты и у других народов, — она вынула из своего рабочего шкафчика тоненькую книгу. — Ты это читал?

Лицо у Асада стало скучным, но он взял книгу, раскрыл её на портрете автора.

— Кто это?

— Ты и этого не знаешь? Это же Муса Джалиль, татарский поэт. Гитлеровцы упрятали его в тюрьму, а он и там писал стихи. О Родине, о коммунизме, о любви… Ты их непременно прочти.

— Ладно, почитаю, — снисходительно согласился Асад. И, уставившись на Геярчин обжигающим взглядом, добавил: — Для тебя я на всё готов, Геярчин.

— Ты это докажи! — задорно сказала Геярчин.

— И докажу!

Асад направился было к двери, но Геярчин окликнула его:

— Асад!.. Ты забыл взять заготовку…

— С тобой я обо всём забываю… Знаешь, я лучше после её заберу.

— Как же ты будешь работать?

— Понимаешь, Геярчин, — Асад замялся. — Иван Михайлович после обеда едет в степь и берёт меня с собой…

— А ты спросился у уста Мейрама?

— Его сейчас нет.

— Подожди, пока придёт.

— Ай, Геярчин, а зачем мне у него спрашиваться? Главный инженер повыше чином, кого же я должен больше слушаться?

— Уста Мейрама. Он заведует нашей мастерской. И у совести своей спросись. Или совсем её потерял?

Асаду надоели нравоучения Геярчин, но ссориться с ней не входило в его планы; он хмуро пообещал:

— Ладно, спрошусь у заведующего.

— Ведь врёшь!

— Клянусь головой, спрошусь!

2

В дверях Асад столкнулся с Ашрафом и Ильхамом. Соперники обменялись подозрительными, недружелюбными взглядами. Асад насмешливо спросил:

— Что такой мрачный?

— Тебя во сне видел, — буркнул Ильхам.

— Тебе повезло! До сих пор я снился только девушкам! — Асад оглянулся на Геярчин, улыбнулся ей так, словно перед этим у них была приятная беседа, и победно прошествовал в мастерскую.

Геярчин, как только к ней подошёл Ильхам, сердито спросила:

— Ещё резец сломал?!

— Понимаешь, Геярчин…

— И понимать нечего… Сколько ты резцов перевёл за последние дни! Асад и тот на тебя кивает… Инструмент у нас на вес золота, а ты… Учти, больше я тебе спускать не намерена. Придётся поговорить с уста Мейрамом.

— Ну и говори! — вспылил Ильхам. — Жалуйся!

— Ашраф, хоть ты на него повлияй!

Ашраф пожал плечами:

— Куда мне!.. Если уж ты его не можешь перевоспитать… — И, меняя тему разговора, с невинным видом обратился к Ильхаму: — Что это за значок, Ильхам?

На спецовке Ильхама белел крохотный голубь. Голубь — Геярчин… Ильхам не случайно приколол его к спецовке, ему хотелось, чтобы Геярчин заметила значок, догадалась о тайном его значении, но поддразнивающий вопрос Ашрафа вогнал его в краску, он незаметно дёрнул друга за рукав и смущённо пробормотал:

— Это голубь мира, такие значки все носят…

Ашраф поднял палец:

— О!.. Голубь мира. Понимаете, мира! А вы всё ведёте холодную войну.

— И будем вести, пока он не научится бережно обращаться с инструментом! — Геярчин показала на одну из полок с новыми, блестящими свёрлами, напильниками, резцами. — Это нам в подарок прислали. Наш завод прислал!.. Там тоже нужда в резцах, и всё же они их послали нам. Понимаете, на какую жертву они пошли! А мы этот подарок — в утиль!

Ильхам, не отрываясь, смотрел на присланные заводом инструменты. Мысли его, казалось, были где-то далеко. Медленно повернувшись к девушке, он спросил:

— Ты писала на завод?

— Нет, это они по собственной инициативе.

— Молодцы! — восхитился Ашраф. — Не забывают о нас!

— Они же обещали нам помогать!..

— Верно… — раздумчиво произнёс Ильхам. — Они помнят о нас. А я, дурак, забыл о заводе! Вот дубина!.. Забыл, что это мои родной завод, что у нас там друзья… Ах, олух! — Он ударил себя но затылку. — Ашраф, до обеда много осталось?

— Сейчас уже обед.

— Тогда я пошёл.

— Возьми резец, Ильхам!

— Спасибо, Геярчин. Чёрт возьми, Ашраф, недаром говорят, что простое — самое мудрое, — сказал он весело.

Геярчин проводила Ильхама недоуменным взглядом.

— Что это с ним?

— Не знаю. Какая-нибудь идея пришла в голову. У пего голова — сундук с идеями. А ты его не ценишь.