Девушка по имени Судьба - Гуиллермо Гланк

— Не надо сейчас говорить, вам может стать хуже, — остановил его Адальберто, но дон Федерико возразил:

— Нет, хуже мне станет, если я по-прежнему буду молчать. Мануэла, твоя мать, всегда верила в любовь. И любовь пришла к ней, но принесла ей только страдания. Тогда Мануэла попыталась спастись, уйти из нашего дома, но моя жена уговорила ее остаться. Мануэла помогала ей жить и справляться с болезнью. А я… Я воспользовался чувством Мануэлы…

— Вы?!

— Да, Адальберто, я и есть тот подлец, который оставил твою мать с ребенком.

— Как же вы могли! Я вам верил!.. — воскликнул Адальберто, задыхаясь от возмущения.

— Мы, мужчины, часто бываем слабыми, когда нами овладевает страсть. А твоя мама… Ты не вини ее, она сделала это из любви. Во всем виноват я один! А маму прости, сынок…

Последние слова он произнес так тихо, что Адальберто скорее угадал их по движению губ, нежели услышал. Голова дона Федерико безвольно откинулась на спинку кресла.

Адальберто бросился к нему, надеясь растормошить его, привести в чувство.

— Отец! Не оставляй меня! Я прощаю маму, прощаю тебя. Не уходи, отец! Ты слышишь меня? Я люблю тебя, люблю, — в исступлении кричал Адальберто, видя перед собою остекленелые зрачки дона Федерико.

Затем, спохватившись, он вызвал врача, но тот лишь подтвердил, что дон Федерико умер.

— Боже мой, он так и не узнал, что я его простил, — плакал как дитя Адальберто. — Не услышал, как я назвал его отцом…

Сразу же после похорон он отправился в Санта-Марию — известить о случившемся Гонсало и разыскать Викторию.

А тем временем Гонсало узнал от нотариуса о продаже дома и, разгневанный, устремился в Альто-Валье, надеясь там увидеть отца и потребовать свою часть от продажи дома.

Таким образом, братья, сами того не ведая, двигались навстречу друг другу, и судьба свела их в придорожной таверне, где оба остановились перекусить.

Ошеломленные этой внезапной встречей, оба некоторое время молча смотрели друг на друга, а затем Адальберто, очнувшись первым, вымолвил:

— Гонсало, я ехал к вам. Ваш отец, дон Федерико…

— Я прекрасно знаю, что мой отец продал дом, — прервал его Гонсало, — а денежки наверняка уже перекочевали в твой карман, ублюдок! Да, ублюдок, внебрачный сын! Продукт пошлой связи между бесстыжим барином и грязной дворовой девкой!..

Адальберто, не стерпев такого оскорбления, мощным ударом сбил Гонсало с ног, заставив того умолкнуть. Оправившись от удара, Гонсало в свою очередь бросился с кулаками на Адальберто. Разнимать братьев пришлось хозяину таверны и двум дюжим официантам.

Но даже после этого Гонсало не унимался, крича:

— Я не намерен платить за грехи моего отца-лицемера! Выскажу ему все и потребую свои законные деньги!

— Вам это не удастся, Гонсало, — сказал Адальберто, вытирая разбитую, губу. — К несчастью ваш отец… Наш отец… умер.

— Это ложь! Еще одна ложь! — не поверил ему Гонсало.

— К сожалению, это правда. — Адальберто вынул из нагрудного кармана крестик дона Федерико и протянул его Гонсало. — Узнаете? Это было на нем. Возьмите.

— Вор! Вор! — истошно закричал Гонсало.

— Успокойтесь. Не вынуждайте меня вновь пускаться в драку. Дон Федерико умер у меня на руках. Я похоронил его в Альто-Валье и ехал с этой печальной вестью к вам… Я простил его.

Поняв, что Адальберто говорит правду, Гонсало застонал как раненый зверь — от боли, от обиды, от того, что не он, законный сын, был рядом с отцом в его предсмертные минуты и даже на похороны к нему не попал…

Горе, разом заполонившее все естество Гонсало, прорвалось в нем очередным приступом ненависти к Адальберто:

— Ты, подонок! Как посмел ты похоронить его так далеко от дома? Он что, не заслужил права лежать рядом с женой, с моей матерью? Ты присвоил капитал моего отца, но тебе никогда не удастся присвоить его фамилию! Запомни это!

— Я ношу фамилию моей матери, и этого мне достаточно, — с достоинством ответил Адальберто. — И денег мне твоих не нужно! — сказав это, он вынул из саквояжа тот мешочек с монетами, что оставил ему дон Федерико, и швырнул его в лицо Гонсало. — Вот, возьми, подавись! Хотя это и не твои деньги — я надеюсь, они тебя не подведут, поскольку других союзников у тебя нет.

Гонсало молча сжал в кулаке мешочек с золотом, а Адальберто, прежде чем уйти, бросил ему:

— И все же, как ты ни злись, а у нас один отец, и мы с тобою — братья. Так что, если возникнет необходимость, можешь на меня рассчитывать.

— Я не считаю тебя своим братом! — крикнул ему вдогонку Гонсало.

Выполняя поручение Виктории, Браулио исколесил все приграничные земли, прежде чем напал на след сержанта Муньиса.

Служил Энрике теперь в самом дальнем из фортов, и дела у него там на первых порах складывались очень непросто, потому что в наследство от прежнего капитана он получил абсолютно деморализованное, спившееся войско, в котором атаманствовал наглый сержант Родригес.

Нового командира Родригес принял в штыки, команд его не исполнял и продолжал спаивать солдат, недвусмысленно давая понять Энрике, кто здесь самый главный.

Но к тому времени, когда Браулио добрался до искомого форта, Энрике уже удалось навести там порядок. Родригес вынужден был признать над собой власть капитана, а Росауру солдаты уважительно называли капитаншей — за мужество и твердость характера, которые ей не однажды довелось здесь продемонстрировать, прежде чем эта кучка пьяниц вновь смогла стать нормальным воинским подразделением.

Все в округе считали Росауру женой Энрике, а Августо — его сыном. Это была такая дружная семья, что никому даже и в голову не приходило выяснять, обвенчаны ли капитан и «капитанша».

И лишь заезжий священник, вознамерившийся построить в форте часовню, случайно в разговоре с Энрике узнал, как все обстоит на самом деле, и заявил, что не к лицу капитану подавать дурной пример подчиненным.

— Вам надо непременно обвенчаться, — настаивал он, но Росаура сама поговорила с отцом Лопесом и убедила его, что лучше оставить все как есть.

Однако Энрике всерьез задумался над словами Лопеса и решил, что Господь неспроста послал священника в это захолустье. Может, и вправду, наступила пора им с Росаурой получить благословение Господне?

— Ты не думай, что я делаю это под давлением падре, — взволнованно заговорил Энрике, пристально глядя в глаза Росауры и боясь получить ее отказ. — Просто раньше у нас не было такой возможности. Но теперь… Росаура, согласна ли ты стать моей женой не только перед людьми, но и перед Богом?

Давно ждавшая этих слов, она, конечно же, ответила утвердительно.