Кража в Венеции - Донна Леон

исключительно для того, чтобы позагорать.

– Прошу, синьор, расскажите, что еще вам известно о брате! – сказал Брунетти.

Франчини запрокинул голову, подставляя лицо солнышку. И после продолжительной паузы заговорил:

– Мой брат был вором и шантажистом. А еще лжецом и мошенником.

Брунетти посмотрел на полицейский катер, на палубе которого Фоа склонился над розовыми страницами La Gazzetta dello Sport[100]. Полицейскому вспомнилась цитата, не раз слышанная им от Паолы – из размышлений Гамлета о матери, – что «можно улыбаться, улыбаться и быть мерзавцем»[101].

– Прошу вас, расскажите больше! – произнес комиссар.

– Да рассказывать-то особенно и нечего, правда! Альдо твердил, что, утратив веру, изменился, но это было ложью. Он никогда не верил ни во что, кроме собственного разума, никогда не имел призвания. Священником он решил стать исключительно для того, чтобы преуспеть в жизни. Но в его случае это не сработало: он стал простым учителем латыни в школе-интернате для мальчиков, а не каким-нибудь епископом с сотнями подчиненных, которыми можно помыкать.

– А ваш брат хотел этого?

Франчини опустил голову и повернулся, чтобы посмотреть на комиссара.

– Я никогда не спрашивал его об этом. И не думаю, что Альдо смог бы ответить на этот вопрос. Он надеялся, что сан поможет ему возвыситься в этом мире. Потому и стал священником.

Брунетти понятия не имел, что это означает – «возвыситься в этом мире», но не решался спросить. Может, из опасения, что ответ его испугает, особенно после того, что Франчини сказал о брате. А может, потому, что в ответе не было особой нужды, разве что Франчини продолжит говорить, пока сам он пытается взглянуть на погибшего с другой стороны. Из благочестивого искателя божественной истины Альдо Франчини превратился в лжеца, вора, мошенника и шантажиста. Неудивительно, что он не донес на Никерсона сотрудникам Мерулы!

Брунетти вспомнил скорченную фигуру у стены в комнате четвертого этажа и с облегчением отметил, что, несмотря на то что рассказал о Тертуллиане его брат, все еще испытывает чувство потери и возмущение из-за того, что Альдо Франчини причинили боль, а затем убили его.

Священник, преподающий в школе-интернате латынь мальчикам-подросткам, – и вдруг шантажист!

– Черты характера, о которых вы только что упомянули, как-то связаны с тем, почему ваш брат ушел из школы, где он учительствовал?

Франчини не сумел скрыть изумления. Брунетти казалось, что он видит, как этот человек обдумывает цепочку фактов, которая натолкнула комиссара на этот вопрос.

– Да, – наконец произнес Франчини и после секундной паузы добавил: – Это очевидное объяснение, не так ли?

– Он сам рассказал вам об этом?

– Нет! Конечно же, нет. Правды Альдо никогда мне не говорил.

– И как же тогда вы об этом узнали?

– О, мир, в котором мы вращаемся, очень тесен – я имею в виду преподавателей древних языков. Я знаком с человеком, которого взяли на место Альдо, он не священник. Это он мне рассказал о том, что произошло.

– И что же?

– Альдо шантажировал двух других священников.

Брунетти вздохнул.

– И что было дальше?

– Кто-то из мальчиков в конце концов пожаловался на этих священников родителям, и те обратились в полицию.

Франчини немного помолчал, словно заново переживал момент, когда ему стали известны эти подробности. Комиссар же попытался вспомнить, были ли в Виченце за последние годы происшествия такого рода. Нет, не было. Хотя чему тут удивляться? Об аресте священнослужителей редко сообщают широкой общественности.

– Обоих священников арестовали. Вот тогда-то они и рассказали своему вышестоящему о шантаже.

– Он сообщил об этом в полицию? – спросил Брунетти.

– Не думаю. С Альдо ничего не случилось. – Франчини снова посмотрел на мостовую, пнул сигаретный окурок. – Знаете, странное дело… Некоторое время я утешал себя тем, что Альдо всего лишь шантажировал их. Но сам не причинял вреда мальчишкам. – Он метнул в комиссара быстрый взгляд, мрачно усмехнулся и снова уставился под ноги. – Если так рассуждать, выходит, что шантаж – это мелочи. – Он помолчал, давая возможность себе и собеседнику обдумать эту мысль, а потом добавил: – В детстве я так гордился своим братом!

– Он лишился работы, – сказал Брунетти, когда понял, что Франчини не спешит продолжать рассказ.

– Да.

– А что случилось с теми священниками?

– Приятель сказал, что их на месяц изолировали.

– А потом?

– Отправили в другие школы, полагаю.

– Ваш брат еще кого-то шантажировал?

Франчини покачал головой:

– Не знаю. Но он всегда жил хорошо, совершал поездки…

– Будучи священником?

– Альдо довольно свободно распоряжался своим временем. Особенно в школе. А ведь он преподавал там пятнадцать лет. Мне говорил, что дает частные уроки. – Франчини посмотрел на комиссара и, увидев его недоумение, произнес: – Чтобы объяснить, откуда у него деньги.

Брунетти понимающе ухмыльнулся.

Словно устав дожидаться от комиссара нужного вопроса, Франчини сказал:

– Из тех двух священников один был директором школы.

Теперь была очередь Брунетти кивнуть.

– Другие истории, вроде этой, до вас доходили? Я имею в виду, о брате.

– О шантаже? Нет. Но вещи он крал.

– Например?

– Вынес кое-что из дома наших родителей.

– Что именно?

– Четыре хорошие картины, которые передавались из поколения в поколение. Они были на месте, когда умерли наши родители, а потом в отчем доме поселился Альдо… И теперь их нет.

Упреждая вопрос, Франчини произнес:

– Нет, я не сегодня увидел, что картины пропали. Это произошло несколько лет назад.

– Когда именно вы это заметили?

– Два года назад. Да, к тому времени Альдо уже год жил в родительском доме. Пропали четыре картины…

– Вы спрашивали у брата, где они?

Франчини вздохнул и пожал плечами.

– А что толку? Он бы солгал. К тому же мне некому оставить их в наследство. Я бы только зря разнервничался. – И несколько смягчившимся тоном Франчини добавил: – Раз эти деньги принесли ему радость – на здоровье!

Брунетти поверил, что он говорит искренне.

– О чем еще лгал ваш брат? – спросил он.

– Вся его жизнь была построена на лжи, – устало отозвался Франчини. – Альдо все время притворялся – что хочет быть священником, что он хороший сын, хороший брат…

Последовала долгая пауза, которую Брунетти совершенно не хотелось нарушать.

– Единственное, что было в нем настоящего, – это тяга к латыни. Он действительно любил ее, язык и все, что на нем написано.

– Ваш брат был хорошим учителем?

– Да. Тут он выкладывался на все сто, и у него получалось. Альдо заражал мальчиков своим энтузиазмом, учил их понимать суровую четкость латинского языка, глубокую логику в построении синтаксических и смысловых конструкций.

– Вы знаете это с его слов?

Подумав немного, Франчини ответил:

– Нет. В свое время Альдо и меня учил. Он уже был студентом университета, когда я только пошел в личео. Брат помогал мне первые годы, благодаря ему я понял, что эти языки – латынь и греческий – совершенны. – Он умолк, обдумывая сказанное, потом продолжил: – Альдо показал мне, что язык можно обожать. – И более уверенным тоном добавил: – Я встречался с его бывшими учениками, и все они говорят: уроки Альдо были увлекательными, у него они узнали гораздо больше, чем у