Под шепчущей дверью - Ти Джей Клун

стал произносить этого вслух, – застряли здесь навечно?

И он опешил, когда Нельсон расхохотался. Уоллес поднял на него глаза и увидел, что он вытирает выступившие на глазах слезы.

– О, да ты просто прелесть. Попал прямо в яблочко. Я думал, у тебя уйдет на это по меньшей мере неделя, а то и все семь.

– Рад, что смог оправдать ваши ожидания, – не совсем кстати промямлил Уоллес.

– Да тут все просто, – сказал Нельсон, и Уоллес постарался скрыть нетерпение, с которым ждал ответа на свой вопрос. – Мне нравится быть старым.

Это… он не мог представить себе такое.

– Правда? Почему?

– Глаголешь как молодой парень.

– Не так уж я и молод.

– Вижу. Морщины вокруг глаз, а вокруг рта их нет. Мало смеялся, я прав.

Это не было вопросом. А даже если и было, Уоллес не знал ответа на него, не прозвучавшего бы вызывающе. Он просто поднес руку к лицу и потрогал кожу у глаз. Его никогда не волновали такие вещи. У него была дорогая одежда, а его стрижка стоила столько, что можно было бы неделю кормить семью из четырех человек. Но даже имея такой внушительный вид, он никогда особо не задумывался, а что за человек скрывается под всем этим. Он был слишком занят. Если он и ловил свое отражение в зеркале в спальне, то не обращал на него внимания. Он не становился моложе. Может, если бы он больше думал о себе, то не очутился бы здесь. Это направление мыслей было опасным, и он отринул его.

– Я мог бы поменять свою внешность, – сказал Нельсон. – Думаю, да. Я никогда не пытался сделать это и потому не знаю, получилось бы у меня или нет. Но, наверное, мы не обязаны оставаться такими, какими смерть застигла нас, если мы этого не хотим.

Уоллес с опаской посмотрел на пол. Он больше не проваливался сквозь него, так что, должно быть, кое-что начало у него получаться.

– Расскажи мне о себе что-то такое, что никому, кроме тебя, не известно.

– Зачем?

– Затем, что я попросил. Не хочешь, не рассказывай, но я считаю, если проговариваешь какие-то вещи, а не держишь их в себе, то это помогает. Быстро. Не задумывайся. Говори первое, что придет в голову.

И Уоллес сказал:

– Думаю, я был одинок. – И сам удивился своим словам. Он нахмурился и покачал головой: – Это… не то, что я хотел сказать. Не знаю, почему у меня вырвалось такое. Забудьте.

– Как скажешь, – с сочувствием произнес Нельсон.

Он не стал ни на чем настаивать. И Уоллес ощутил странную к нему симпатию – незнакомое ему прежде и теплое чувство. И оно было… неожиданным. Он не мог припомнить, когда в последний раз ему было дело до кого-то, кроме себя. И не понимал, что из этого следует.

– У меня не было… этого.

– Этого?

Уоллес обвел рукой комнату.

– Такого места. Людей, которые есть у вас.

– А, – сказал Нельсон, будто услышал нечто глубокомысленное.

Уоллес дивился, что он сумел сказать так много, говоря так мало. Слова давались ему легко, но именно его наблюдательность всегда отличала его от коллег. Он подмечал те мелкие телодвижения, что делали люди, когда печалились, были счастливы или беспокоились о чем-то, когда они лгали, опустив глаза долу, ерзали, сжав губы. И Уоллес гордился этим. Но странно было, что он не мог применить эту свою способность к себе. Может, это и есть отрицание? Лучше ему от этой мысли не стало. Рефлексия никогда не была его сильным местом, но как он мог не замечать этого прежде?

У Нельсона, похоже, не было проблемы, что мучила Уоллеса больше, чем он того ожидал.

– При жизни я этого не понимал, – признался Уоллес и с силой провел ладонью по лицу. – У меня имелись привилегии. Я вел привилегированное существование. У меня было все, чего, как мне казалось, я хотел, а теперь… – Он не смог высказать свою мысль до конца.

– А теперь все это улетучилось, и ты остался наедине с собой, – спокойно сказал Нельсон. – Оценка того, что было, задним числом – мощная вещь, Уоллес. Мы не всегда замечаем, что у нас под носом, и тем более далеко не всегда принимаем это. И только вглядываясь в прошлое, обнаруживаем там то, что должны были бы знать в свое время. Не хочу, чтобы ты считал меня совершенным человеком. Это было бы неправильно. Но, думаю, я был лучше, чем хотел быть. И это, наверное, все, о чем только можно просить. – А потом: – У тебя есть кто-то, кто помог бы тебе прогнать одиночество?

Нет, такого человека не было. Уоллес попытался вспомнить, как обстояло дело до того, как все посыпалось. Вспомнить свет в глазах смотревшей на него Наоми, мягко изгибающиеся уголки ее губ. Она не всегда презирала его. Когда-то они любили друг друга. И он воспринимал это как само собой разумеющееся и думал, что она будет рядом всегда. Разве не в этом они клялись друг другу? Пока смерть не разлучит нас. Но они расстались задолго до того, как смерть нашла Уоллеса, и с уходом Наоми исчезли и осколки той жизни, которую они строили вместе. Она ушла, и Уоллес погрузился в работу с головой, но так было и когда она находилась рядом. Ему припомнился один из последних дней их брака: она холодно смотрела на него и говорила, что он должен сделать выбор, что она хочет от него больше, чем он предлагает.

Он не сказал ни слова.

Но это не имело значения. Она услышала все, о чем он промолчал. И в этом не было ее вины, и неважно, что он старался убедить себя в обратном. И потому он не возражал против развода и отдал ей все, что она потребовала. Он думал, так будет легче пережить это. А теперь он понимал, что его самого грызло чувство вины, хотя он и не осознавал этого тогда. Он был слишком большим гордецом, чтобы признаться в таком чувстве.

По крайней мере, в тот момент.

– Нет, – прошептал он. – Не думаю.

Нельсон кивнул, словно ждал от него именно такого ответа.

– Понятно.

Уоллес не хотел больше думать о чем-то подобном.

– Расскажите мне о себе что-то такое, что никому, кроме вас, неизвестно.

Нельсон улыбнулся:

– Это по справедливости. – Он задумчиво потер подбородок:

– Только никому не говори.

Уоллес подался вперед, удивляясь своей готовности слушать.

– Не скажу.

Нельсон посмотрел в сторону кухни, а потом перевел взгляд на Уоллеса:

– Сюда приходит санинспектор. Гадкий человек. Злопамятный. Считает, что имеет право на то,