История Роланда - Пилип Липень

– Позвольте, но ведь я не выбирал свой нос!

– А почему ботинки как у сутенёра? Или тоже не выбирали?

– Да как вы смеете!

А мы с братиками уже окружали его, разминая друг другу трицепсы. Шишкина, говоришь, напоминает? Пойдём-ка с нами в туалет, дружок.

Постепенно выставки стали нашим любимым развлечением. Бывало, мы стояли у Валика за спиной и подгоняли: пиши, пиши! А если он не успевал, то несли выставлять его старые картины, всё равно всем было всё равно.

86. Истории зрелости и угасания. О конце мирового цикла

Хулио пришёл домой рано, мрачный как туча. «Что случилось?» – спросили мы. «Она мне отказала!» – отвечал Хулио с тоской и безысходностью. Он закрыл лицо ладонями и горько заплакал. Мы хлопали его по плечу и утешали как могли.

– Ну и хорошо, что отказала, ещё лучше найдёшь! – сказал Колик.

– Ну и хорошо, что отказала, не будешь время тратить на ерунду! – сказал Валик.

– Надо было жениться на той, самой первой! – сказал Толик.

А я побежал в магазин за шоколадным тортом.

За тортом папа взял слово и предложил нам послушать сказку. Мы молча, с полными ртами, закивали.

– Жила-была юная девушка. Была она умна, нежна, и собою хороша. И, как полагается, мечтала о любви. Мальчики на неё заглядывались, а один соседский паренёк даже был в неё влюблён, но он ей совсем не нравился. Девушка не торопилась и ждала своего счастья. Однажды, когда она покупала в ларьке сигареты, подошёл к ней красивый наглец, оглядел с головы до ног и предложил: полежим, конфетка? От такой дерзости у неё даже дух захватило – ушла быстрым шагом, ни слова не ответив, а потом вспоминала с возмущением и жалела, что не поставила наглеца на место. Прошло с тех пор немного времени, и как-то вечером постучался к ней тот соседский мальчик, лопоухий и хилый. Упал на колени, пылко признался и стал умолять стать его женою. Недолго думая, она отказала и выпроводила. И почувствовала приятность внутри. Ещё через несколько дней остановилась рядом с ней на улице машина, вышел оттуда пожилой подлец и стал сулить щедроты. Пошёл к чёрту, старикашка! – процедила она и сделала жест. Отвернулась и удалилась независимо, большое удовольствие от отказа испытывая. Дальше – больше. Ни дня не проходило, чтоб кто-нибудь чего-нибудь той девушке не предлагал. То в ночной клуб, то в летний отпуск, то замуж, то пива выпить, то бриллиант за поцелуй, то вечную любовь. А она с наслаждением отказывала, всё изощрённее и высокомернее. Уже не мечтала она ни о чём, счастливая одними отказами. С каждым годом она всё хорошела, всё наливалась соками, всё оформлялась да формировалась. Поклонники тоже всё богатели да красивели. Сватались к ней модные диджеи, изысканные теноры, лауреаты букеровских премий, отважные генералы, современные бизнесмены, потомственные аристократы, актёры и олимпийские чемпионы. И все получали презрительный отказ. А один раз под Новый год подошёл к ней в гастрономе очень серьёзный господин с очень знакомым лицом. Ба! Это же президент! Да не простой, а американский! Тоже руку и сердце предлагает. С особой холодностью отказала ему девушка. Зарыдал президент в голос, не таясь, а вскоре от огорчения подал в отставку. Как же это приятно, сестрицы! После того случая расцвела девушка до такой ослепительной красоты, что даже солнце и луна свой ход замедляли, когда она на променад выходила. И вот шла она раз по бульвару, а тут навстречу ей – молодой, статный, пригожий, в сиянии индиговом – сам Господь Кришна. Встал он пред нею, и рече: станцуешь ли Раса-лилу со мною? А она ему надменно так, с достоинством: убери лапы.

Тут папа, как полагается, взял паузу и стал неторопливо отрезать себе третий кусок.

– И что же потом, папочка? – как полагается, нетерпеливо спросили мы.

– Потом, само собой, явился Господь Шива и испепелил землю, – ответил папа. – Передай-ка мне чай, Ролли.

87. Истории безоблачного детства. О кино

Когда мы были маленькими, у нас дома был только один телевизор, и по нему ловился только один канал, и вечером на нём крутили всегда один и тот же сериал. Сериал был немецкий, невыносимо скучный, но мама его любила и смотрела каждый день. Чтобы мы не грустили, мама угощала нас пудингом с изюмом и подробно разъясняла непонятности.

– Мама, а почему все тёти отдаются этому дяде? Ведь он старый, пузатый и постоянно пьёт пиво?

– Ах, детки! Ну во-первых, тёти сами немолоды и любят пиво. А на толстых тогда была мода. Если ты худой – значит больной. Тёти сами толстые, видите? А ещё незадолго до того была война и мужчин совсем мало осталось. А ещё он задумчивый, как ваш папа.

Доев пудинги, мы шли к папе. Папа, по своему обыкновению, неподвижно сидел в кресле и смотрел в окно. Он мог так очень долго смотреть – мы даже несколько раз засекали секундомером, и рекорд был 28 минут 32 секунды, а потом у него зачесалась нога.

– Папа, а почему ты не смотришь с нами Фассбиндера?

– Ах, детки… – папа поднимал глаза, улыбался и на некоторое время снова возвращался в раздумья, но о нас не забывал и вскорости отвечал, как бы выныривая: – Зачем нужно кино, когда есть окно? Смотрите, как качаются берёзки, как плывут облака, всегда неповторимо. Вот если бы окна не было, тогда бы да. Но ведь оно есть, не правда ли?

88. Истории безоблачного детства. О смиренном отшельнике

Однажды, гуляя по рощам и перелескам вдоль заброшенного шоссе, мы с братиками набрели на небольшой дачный домик с высоким флюгером, изображающим лежащую на боку сову. Мы сразу вспомнили, что как раз где-то здесь должен жить известный отшельник, удалившийся из города творить добрые дела – так рассказывали. Мы обошли домик кругом и обнаружили отшельника сидящего на низкой табуреточке у клубничной грядки. Он шарил под листьями, срывал ягоду, осматривал её со всех сторон, полоскал в кастрюльке с водой и отправлял в рот. Он был одет в штопаный пиджак, выцветшие галифе и шлёпанцы на босу ногу; на лицо выглядел совсем стареньким, но при этом совершенно беззаботным и удовлетворённым.

– Почему ваша сова лежит? – спросили мы.

– Это ветер её накренил, а починить я не могу, слишком высоко, – отозвался отшельник. – Зато теперь она означает не просто мудрость, а смиренную.

Он рассказал, что клубника в этом году кислая, но зато редиска отменная. «Хотите редисочки?» Мы не хотели. Он показался нам странным, и, чтобы его разоблачить, мы попрощались, отошли и спрятались в малиннике. Отшельник, ещё немного полакомившись кислой клубникой, поднялся и пошёл в дом – удивительно лёгкой походкой, едва касаясь земли, как юный гимнаст, а над головой его колебался воздух – то ли от теплоты и сырости, то ли от настоящей святости. Мы некоторое время выждали, потом приблизились и стали смотреть через окно, что он делает. Он походил по комнате, почесал бороду, сел за компьютер и начал читать. То и дело он кивал, улыбался, покачивал головой и принимался что-то писать, затем снова читал. Прошёл час, прошло два, мы уже попробовали и клубнику, и редиску, а он всё читал и писал.

– Ну и наглецы! – за нашими спинами вдруг возникла суровая тётка с бидоном, и мы испуганно отскочили от окна. Мы стали оправдываться и объяснили, что просто хотели проверить. – Чего там проверять? Не знаете будто? Он читает дневники в интернете! Все подряд! Где стихи похвалит, где рассказы, где размышления, и так каждый день, год за годом! На кого людям надеяться ещё, как не на него? Кто ещё ими заинтересуется, кто подбодрит, кто обнадёжит? Знали бы вы, какой я была, пока он мои сметаннички не превознёс! Истеричкой, грубиянкой, гарпией на весь мир обозлённой! А теперь видите? Какие-то несчастные сметаннички, поделилась рецептом, а он нашёл, прочёл, и так похвалил проникновенно, что я будто переродилась и смысл обрела! Теперь молочко ему ношу. Он святой, точно вам говорю! Вот вы сами попробуйте – получится у вас? Нет. Сами знаете, что нет! Плюнете через десять минут и не выдержите. Вот то-то же.

89. Мрачные застенки. Это море

Спустя полгода или год моего пребывания в Училище наступил недолгий благополучный период – я смирился с судьбой, пообвыкся, и даже отвратительные шоколадные батончики стали казаться мне сносными. Мы с товарищами, исполнив все поручения программистов и расторопно прорекламировав заданное, после полдника предоставлялись самим себе. Если в первые месяцы мои сокурсники, бывшие инвалиды, торопились насладиться доступностью детских мечтаний и расхаживали в телах мускулистых суперменов и суставчатых фотомоделей, то потом это прискучило, и в моду вошли математические развлечения: мчаться с визгом идеальными точками по гиперболам, нападать врасплох и брать друг из друга производную, объединяться в многомерные массивы и матрицы, а потом бурно перемножаться. Один я питал болезненное пристрастие к своему земному облику и подолгу всматривался в зеркало, силясь вспомнить, такой ли был у меня нос, сколько должно быть рёбер и как правильно выглядят ключицы. А ещё Лена, которая жила музыкой даже вне учёбы, и свободное от рекламы поп-звёзд время проводила в форме лилового лучика, непрерывно пропуская сквозь себя насыщенные пост-симфонические, пост-джазовые и пост-эстрадные потоки. Лена лишь изредка обретала телесность, проявляясь на своей кровати с отстранённым и слегка ошалевшим видом. Радуясь компании, я приглашал её погулять, и она послушно следовала за мной. Лена, в прошлом слепая, представляла своё тело только по внутренним ощущениям, без визуальных, и порой, обернувшись к ней, я пугался её непроизвольно разросшейся голове или полуметровым ладоням. Под моим взглядом она сосредотачивалась и возвращалась в приличествующее девушке состояние, а я брал её за руку, чтобы не забывалась. Пройдя платановую аллею и долгий каменный спуск к набережной, мы заходили в кофейню «Бакен» и заказывали по маленькой чашечке шоколада. Она всё время прислушивалась – к чужим разговорам, к шипению кофемашины, к звонкам, к гудкам – и иногда вдруг начинала покачивать головой, как будто ловила ритм. Потом я брал лодку и, огибая катера и яхты, правил к изгибу заросшего соснами мыса. Лена вертела кончик воротника, постукивала сандалией по бортику, выуживала из воды шишки и выкладывала из них Л. Устав грести, я отпускал вёсла и подсаживался к ней на корму. Сосны чуть слышно шумели, волны блестели, на горизонте разгорались жёлтые и розовые полосы заката. «Это море. Тебе нравится?» «Да». Я осторожно целовал её в щёку и, чтобы не дать ей заскучать, доставал шоколадный батончик. Она безучастно съедала кусочек и, склонившись набок, опускала руку к воде, водила пальцами. «Назад?» «Я лучше сама». И исчезала. Так случалось всегда, и я привык. Я подгребал к берегу, вытаскивал лодку на песок и возвращался лесом.