Тайный брак императора: История запретной любви - Морис Палеолог

Четверг, 22 июля 1915 г.

Распутин только что уехал в свое родное село Покровское, возле Тюмени, в Тобольской губернии. Его поклонницы, "распутницы", как их прозвали, уверяют, что он отправился отдохнуть "по совету своего врача" и скоро вернется. На самом же деле царь предписал ему покинуть столицу.

Это новый обер-прокурор Синода добился приказа о выезде.

Едва вступив в должность, Самарин заявил царю, что не в состоянии будет исполнять свои обязанности, если Распутин продолжит вмешиваться за кулисами в церковное управление. Затем, ссылаясь на свое старинное московское происхождение, на свой титул предводителя дворянства, Самарин описал прискорбное раздражение, которое вызывают в Москве скандалы Гришки и которое наносит урон престижу августейшего имени. Наконец Самарин решительно заявил:

— Через несколько дней соберется Дума. Я знаю, что несколько депутатов намерены интерпеллировать меня о Григории Ефимовиче и его закулисных махинациях. Моя совесть обязывает меня сказать все, что я думаю.

Царь ответил только:

— Хорошо. Я подумаю.

Четверг, 29 июля 1915 г.

Проходя через сквер на берегу Фонтанки, у мрачного дворца, в котором 23 марта 1801 г. Павел I так ловко был спроважен в лучший мир, я встретил Александра Сергеевича Танеева.

Государственный секретарь, гроссмейстер двора, член Государственного совета, директор Собственной его величества канцелярии, Танеев, отец Анны Вырубовой и один из главных покровителей Распутина.

Мы вместе сделали небольшой круг по скверу. Он расспрашивал меня о войне. Я выразил абсолютный оптимизм и ждал, что он ответит. Сначала Танеев как будто соглашался со всем, что я говорю, но скоро во фразах, более или менее прикрыто, он начал изливать свои беспокойство и печаль.

Он сказал: "Ища аргументов в пользу вегетарианства, Толстой кончает одну из своих статей описанием отвратительной бойни: "Резали свинью. Один из ассистентов полосовал ей ножом шею. Животное издавало пронзительное и жалобное хрюканье: был момент, когда оно вырвалось из рук своего палача и побежало, обливаясь кровью. Издали, так как я близорук, я не различал подробностей сцены; я видел только тело свиньи, розовое, как тело человека, и слышал ее отчаянное хрюканье. Но кучер, сопровождавший меня, пристально смотрел на все, что происходило. Свинью снова поймали, повалили и довели до конца кромсанье. Когда хрюканье прекратилось, кучер испустил глубокой вздох. Возможно ли, сказал он наконец, возможно ли, чтоб они не ответили за это"".

За три месяца, с тех пор, как русская кровь течет беспрерывно на равнинах Польши и Галиции, сколько мужиков должны были подумать: "Возможно ли, чтоб они не ответили за все это"!

Пятница, 30 июля 1915 г.

Сессия Думы откроется через три дня. Но много депутатов уже съехалось в Петроград, и Таврический дворец очень оживлен.

Из всех губерний несется один и тот же крик: "Россия в опасности. Правительство и режим ответственны за военные неудачи. Спасение страны требует прямого содействия и беспрерывного контроля народного представительства. Более чем когда-либо русский народ готов продолжать войну до победы…" Слышны также почти во всех группах резкие, открытые протесты против фаворитизма и взяточничества, против германских влияний при дворе и в высшей администрации, против Сухомлинова, Распутина, царицы.

С другой стороны, депутаты крайней правой фракции, члены "Черного блока", оплакивают уступки, сделанные царем либерализму, и энергично высказываются за резкую реакцию.

Пятница, 13 августа 1915 г.

Очень активный и даже несколько экзальтированный корифей "либерального национализма", бывший гвардейский офицер С., просил меня вчера принять его для продолжительной конфиденциальной беседы.

Я принял его сегодня днем. И, как бы ни привык к пессимизму, был поражен серьезным, сосредоточенным, скорбным выражением его лица.

— Никогда я так не беспокоился, — сказал С. — Россия в смертельной опасности. Ни в один из периодов своей историй она не подвергалась большей опасности. Немецкий яд, два века действующий в ее жилах, убивает страну. Россию может спасти только народная революция.

— Революция во время войны… Вы забыли о войне…

— Нет, право, не забыл. Революция, какой я ее предвижу и какую желаю, была бы единовременным освобождением всего народного динамизма: великолепным освобождением всей славянской энергии… После нескольких дней неизбежных потрясений, допустим даже месяца смуты и паралича, Россия восстала бы в величии, какого вы и не подозреваете. Вы увидели бы тогда, какие запасы моральной энергии таятся в русском народе. Он обладает неисчислимыми резервами мужества, воодушевления, благородства. Это величайший в мире очаг идеализма.

С. продолжал превозносить магическое действие возрождения, которого он ждет от народного восстания.

— Прежде всего надо бить в верхушку, в голову, — сказал он. — Царь мог бы быть оставлен на троне, потому что, если ему и недостает воли, он в сущности все-таки патриот. Но царицу и ее сестру, великую княгиню Елизавету Федоровну, московскую игуменью, надо бы заточить в монастырь на Урале, как делали некогда при наших великих царях. Затем весь "потсдамский двор", всю клику балтийских баронов, всю камарилью Вырубовой и Распутина надо сослать в глубь Сибири. Наконец, великий князь Николай Николаевич должен немедленно сложить с себя обязанности главнокомандующего…

— Великий князь Николай Николаевич… Вы не верите его патриотизму? Вы не считаете его достаточно русским, достаточно антинемцем? Чего же вам еще надо?..

— Я согласен с вами, что он патриот, что он обладает волей. Но он слишком плохо справляется со своей задачей. Это не вождь, это икона. А нам нужен вождь.

С. закончил разговор, набросав портрет армии, который оказался слишком верным:

— Армия все еще поражает героизмом и самоотверженностью, но она не верит больше в победу, она наперед осознает себя принесенной в жертву, как стадо, которое ведут на бойню. В один прекрасный день, может быть скоро, наступят полное уныние, пассивная покорность, армия будет без конца отступать, не станет больше бороться, сопротивляться.

Я возразил, что военное положение, как бы оно ни было плохо, далеко не отчаянное. Народное движение, во главе которого стала Дума, обнадеживает. И при методичности, упорстве и энергии все прошлые ошибки могут быть еще исправлены.

— Нет! — воскликнул С. с мрачной энергией. — Нет! Дума не в состоянии бороться с официальными и закулисными силами, которыми располагает немецкая партия.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});