Грета Гарбо. Исповедь падшего ангела - Софья Бенуа

Не единожды беседуя с корабельной гостьей графиней де Брольи, Сесиль подробно фиксирует все мысли собеседницы, не забывая выписывать при этом портрет главной героини своей жизни: «На всем свете не найдешь более сдержанное, участливое, доброжелательное создание, чем Жанна-Мари. Она словно сошла с картины Энгра, и поэтому, глядя на нее, трудно себе представить, что это мать двух взрослых детей, а к тому же большой знаток произведений искусства; такая она милая и открытая, что просто иногда диву даешься, что она способна выражать мнение – причем не всегда положительное, – о тех, кого любит. Жанна-Мари, скорее, анализировала, нежели перемывала косточки нашей хозяйке, с которой она делит каюту. Из-за чего она не в состоянии прочитать больше одной страницы – ее беспрестанно прерывают. Нервозность у Сесили переросла в настоящую неврастению, и она просто не может оставаться одна, даже на пару секунд, а еще она не в состоянии придерживаться какой-то одной темы – если, конечно, речь идет не о Грете, на которой она просто помешана. С Гретой Сесиль напоминает ребенка, завороженного коброй. Она готова стать ее рабыней, она добровольно готова подвергать себя всяческим унижениям, она будет только рада, если Грета будет ею помыкать. Но ведь это далеко не лучший способ провести оставшиеся годы, особенно сейчас, когда она особенно остро ощущает отсутствие мужчины в своей жизни»; «Жанна-Мари заметила, что она (Сесиль Ротшильд. – Авт.) глаз не могла оторвать от «королевы» – ведь в купальной шапочке та все еще хороша собой (этот знаменитый четко очерченный профиль)»; «Она не утруждает себя запоминать имена даже тех людей, с которыми волею обстоятельств ей приходилось встречаться. Я сомневаюсь даже, что она запомнила, как зовут Жанну-Мари, и постоянно называет ее „эта дама”».

«Когда я делал записи в дневнике, сидя рядом с ней на палубе, весь ее вид выдавал беспокойство и скуку», – подметил фотограф-летописец; и в который уж раз приходит на ум, что лучшим лекарем для скучающей нервной женщины с болезненным самомнением и ее зашкаливающим эгоизмом был бы хороший дипломированный психиатр.

«Даже Фредерик Ледебур – а он величайший джентльмен, такой мудрый, понимающий, терпимый – и тот не удержался и высказал замечание, что Грете ничем не угодишь. Однако на самом деле никто не настроен так критически, как я. И не потому, что я озлоблен или же смотрю на вещи предвзято, – просто потому, что я ее так любил, для меня сейчас стало сущим кошмаром видеть, куда завели ее эгоизм и пренебрежительное отношение ко всему на свете» и проч.

Но любопытнее всего после взаимоотношений Греты с людьми – отношения Греты с кино. Вернее, полное отсутствие таковых; актриса не только не появлялась на большом экране, она напрочь перестала интересоваться жизнью актеров и киноиндустрии. Та, что блистала в кино, полностью презрела все, что было связано с этим видом искусства.

Вот признание Сесиля Битона, относящееся к концу 50-х годов: «Мы говорили о сегодняшнем кино; Грета отмалчивалась. Она даже не знала, что Жанна Моро сделала фильм о Мате Хари, а еще она слыхом не слыхивала об Антониони, Феллини, Ричардсоне и прочих. Она упорно хранила молчание, когда мы обсуждали сильные и слабые стороны Дитрих. Она отказалась принимать участие в обсуждении творчества экспрессионистов. …Нетрудно заметить, что эти бесконечные дни и вечера сплошного безделья в результате вылились в безразличие ко всему на свете. За последние двадцать лет ничто – ни новые впечатления, ни чье-либо влияние – не оставило в ее душе какой-либо след».

Глава 23

«Прекрасная, как легенда, которая больше не существует…»

Многие годы Сесиль Битон вел свой отчет. «Я чувствую себя глубоко несчастным, когда Грета словно не замечает моего существования. Но куда более печально и горько, когда ощущаешь, как начинают остывать чувства к тому, кто значил для тебя почти все на свете, когда приходишь к пониманию, что должен быть добр с теми, кого отвергаешь. Наконец, мне ясно, что нам с Гретой уже поздно думать о браке. Увлечение первых дней прошло – и теперь нам просто не о чем говорить», – запишет Сесиль в год 1958-й.

«Я не могу ей простить бессмысленность ее существования, постоянные вздохи, упущенные возможности и те, что так и не возникли. Все это печально, печально, печально – такое обаяние и такая безмерная жестокость, хотя она ни за что не признается, что это именно жестокость», – занесет в дневник Сесиль в 1961-м.

«…как мне кажется, ей во что бы то ни стало хочется поступать себе же самой во вред, чтобы затем и повздыхать, и пожалеть. Кто знает, может, она счастлива той жизнью, которую ведет, – она говорит, что ей никогда не бывает скучно, но одному богу известно, приходили ли ей в голову хоть какие-либо мысли. Она отгородилась практически от всего на свете…»; дата этой записи приходится на начало 1962-го.

«Под этими безжалостными палящими солнечными лучами на палубе резко выделяется каждая морщинка, каждая складочка. Я, словно беркут, наблюдал за ней при любом освещении, даже тогда, когда она была не накрашена, – а это жестокий экзамен, и она не любит показываться на глаза без этой защитной «брони»… И все-таки в иные моменты – при благоприятных условиях – она все еще способна предстать на редкость прекрасной. Ее профиль по-прежнему украшает дерзко торчащий нос. Этот нос природа украсила высокой переносицей, а глаза посажены столь глубоко, что над верхним веком залегла глубокая тень. С годами высокие скулы очерчены еще более смело и резко, а зубы, хотя и утратили свою ослепительную белизну (главным образом, из-за беспрестанного курения), по-прежнему крупные и ровные и своим небольшим наклоном внутрь как бы подчеркивают дерзкие очертания носа (и к тому же когда-то удивительным образом отражали блеск софитов в студии). В нежно-абрикосовом вечернем свете она все еще выглядит потрясающе, и если ее правильно фотографировать, то она получится на снимке ничуть не хуже, чем в фильмах. Но ослепительна не только ее красота. Сама присущая ей атмосфера загадочности делает ее еще более притягательной, в особенности когда она проявляет участие или же восхищается детьми, или же сама реагирует на какую-нибудь ситуацию с присущими детству изумлением и восторгом», – отмечено фотографом в 1965-м.

18 сентября 1965 года Грете Гарбо исполнилось шестьдесят.

Он все еще «прекрасная, как легенда. Но, увы, эта легенда больше не существует в действительности. Обладай она настоящим характером, она бы давно отбросила эту легенду, обрела бы для себя новую жизнь – новые интересы, новые знания. На самом деле она ничуть не изменилась за прошедшие тридцать лет – разве только внешне – и теперь и она сама, и ее манеры кажутся устаревшими».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});