Русская фэнтези-2008 - Юлия Остапенко

— Да что ж с ней такое? — недоумевал народ, наполовину сочувствуя пострадавшей, наполовину корчась от страха по поводу собственной неведомой судьбы.

— Культурный шок! — авторитетно заметил один изо львов.

— Какой тебе культурный шок, — с умным видом возмутился тигр. — Это же первый курс! Они исторические романы сдают! А там почти Реал!

«О, наивные!» — тяжело вздохнул Вовик. Ему было что сказать, но он молчал, не торопясь делиться своим горьким опытом.

Оставь надежду…

Много разных экзаменов и зачетов приходится сдавать в академии. Ох как много! А еще постоянные лабораторные, практика, полевые испытания… И на каждом тебя могут угробить. Но даже среди них литература — один из самых опасных предметов, а сдавать ее приходится каждую сессию с первого по пятый курс.

Правда, так было не всегда. До 2000 года этот экзамен был трудным, но ничем, кроме появления хвоста, не грозил. Теперь же… Короче, нынче он протекает следующим образом. Студент заходит на кафедру, садится в кресло и открывает рот. И в него вливается состав… э-э… определенного состава, с растворенным в нем пеплом от литературного шедевра. Оказавшись в желудке, состав некоторое время ворочается и булькает и наконец под влиянием желудочного сока взрывается, вызывая инверсию. В результате роман, бывший внутри, оказывается снаружи, а проглотивший его студент — внутри созданной данным романом литературной действительности.

Превращение в героя (персонификация) происходит методом «сингулярной проекции при оптимальной экстраполяции статистической лямбда-вероятности». Попросту говоря, оказавшись в романе, студент воплощается в героя, якобы наиболее близкого ему по внутренней сущности, и должен прожить жизнь последнего, учитывая все запятые, восклицательные знаки и многоточия, которые писатель поставил, а редактор подправил в процессе творчества.

Если жизнь прожита правильно, то счастливчик оказывается перед Дверью с надписью: «ВЫХОД», и через нее может покинуть литературный мир, оставив в нем чужую шкуру. Любой шаг в сторону, нарушающий авторский замысел, рано или поздно ведет к тому, что бедный экзаменующийся вылетает из романа путем тройного выворачивания: сначала изнутри — наружу, а потом наоборот и снова — наоборот. При этом чужая шкура тоже слезает, но гораздо болезненнее — вместе с клочками собственной. На студенческом жаргоне это называется «обгореть» или «выпасть в осадок». Поскольку при этом у студента еще появляется хвост (экзамен-то не сдан!), третье название данного процесса звучит как «охвостеть» (в цензурном варианте).

Причем можно знать роман наизусть и проколоться на совсем случайных вещах. Так, например, Санчес, сдавая в летнюю сессию первого курса детективы,[2] «выпал в осадок» из-за того лишь, что, будучи Шерлоком Холмсом, так и не освоил высокое искусство набивания и раскуривания трубки.

Но «охвостеть» — еще не самое страшное. В том мире можно «прорасти», то есть забыть, кто ты на самом деле, и всерьез начать гоняться за профессором Мориарти, сражаться с Горынычами или уйти в монастырь, спасая свою душу, которая на самом деле чужая, а часто и не душа вовсе. Еще легче там свихнуться — от того, что напридумывали писатели. (Чтобы их четвертая Куролета сначала подняла, а потом бросила! Ахмел башлык! — в мажоре с понижающейся интонацией.)

Как бы вам понравилось, например, стать головой профессора Доуэля (одной головой — без тела!) или, того хуже, мыслящим океаном? Вы всерьез считаете, что нормальный человек — и даже студент — может это перенести? Так вот, несмотря на всю закалку и умения, которые дает МАМа, парень, побывавший Солярисом, до сих пор находится на лечении в санатории. И он там не один.

А еще можно угодить в Черновик и тогда вообще приходится посылать спасателей. Говорят, они вытаскивают… Но в некоторых конкретных случаях ничего не говорят, а просто отводят взгляд в сторону… Потому что Черновик — это…

Нет, хватит! Не хочу об этом! Надеюсь, вы и так поняли, какой трудный экзамен литература?

Поэтому неудивительно, что целая толпа студентов стояла, подпирая стену кафедры — вовсе не нуждавшейся в их помощи, чтобы устоять. Здесь, в обществе себе подобных, всегда можно узнать что-нибудь новенькое о коварных выдумках экзаменаторов и выслушать быстрый пересказ нечитаного романа. А также порадоваться за тех, кто облегчённо выползает из-за роковой Двери, на которой студенты каждую сессию делают (а преподаватели уничтожают) вполне литературную надпись «Оставь надежду, всяк сюда входящий!» (надпись над входом в Ад — по информации, полученной от Данте).

По-всякому эту Дверь покидают, но чтобы так рыдать из-за пятёрки! Рыжая продолжала завывать, время от времени переходя в регистр всхлипываний.

Вовик в отчаянии щёлкнул пальцами, судя по прищуру, он собирался материализовать бумажные полотенца. Но левую ногу он выдвинул слишком далеко, и на колени страдалице свалились два рулона туалетной бумаги, что вряд ли было деликатно в данной ситуации. Вдобавок один из них стукнул болонку по голове, и она, взвизгнув, соскочила на пол. Главная утешительница оскорблённо поджала губы и грозным взором мазнула по растерянной физиономии Вовика.

— Пойдём, — ласково сказала она Рыжей, — пойдём, тебе надо умыться и прийти в себя. — Девчонки подхватили страдалицу под локотки и дружной толпой начали удаляться.

— Ага, — глядя им в след, многозначительно и загадочно протянул Мигель (виде себя), неожиданно выныривая из-за колонны.

— Угу! — уточнил Санчес, тоже человекообразный и как всегда — практически незаметный в своем обычном экзаменационном прикиде: джинсах и футболке. Хвост он перекинул через левое плечо, придерживая кончик рукой.

— Нет, братва, я всё-таки не понимаю, — грустно заметил осьминог, высунувшись из аквариума и провожая взором девичьи силуэты, тающие вдали, — как исторический роман может довести до такого? Вот меня в свое время по ошибке сожгли на костре. Ну и что?

— Еще и не до такого может, — с важным видом заметил Вовик и открыл рот для продолжения речи.

— Это что! — вдруг вмешался Мигель, перехватывая всеобщее внимание и ухватив в руки оба свои хвоста — для пущей их безопасности. Мигель, с его круглым белокожим лицом, белобрысыми волосами, а еще носом «картошкой», никоим образом не походил на испанца. Прозвище же родилось из начальных букв его имени и фамилии — Михаил Герасимов. Но прозвище его устраивало (еще бы — ведь Вовик пытался сначала называть его «Муму»), а собственная внешность не огорчала. Где-то лет в пятнадцать он еще подумывал, что неплохо было б откорректировать форму носа. Однако, поступив в академию и увидев Виктора, Мигель навсегда отказался от этой идеи. Рядом с Витькой-Триадой даже Аполлон со Шварценеггером показались бы уродами и недоносками. А раз так, то какая разница? Главное — это обаяние! А им Мигель был наделен в полной мере. Во всяком случае, сам так считал. Но одна деталь его внешности все-таки напоминала Испанию и прочие знойные страны: черные горящие глаза. Радужка была такой темной, что граница со зрачком вообще не заметна — просто две глыбы мрака…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});