Прихоти любви - Евгения Марлитт

– Она будет исполнена, моя милая и хорошая Линденмейер, – сказала Клодина, наливая чай для завтрака Иоахиму.

– Только скажите откровенно, милая фрейлейн, если это неудобно, я все сделаю, чтобы не было никакой помехи, но…

– Ну говорите же, дорогая Линденмейер, – ласково ободрила ее молодая девушка. – Я не знаю, в чем я могла бы отказать вам, кроме вашего отъезда из Совиного дома, чего я бы не допустила.

– Мне уехать отсюда?!. Ах, я бы не перенесла этого! Совсем не то: я жду… ко мне должны приехать гости, если хозяева позволят.

– Кто же это, моя милая Линденмейер?

– Вторая дочь лесничего Ида. Она должна поучиться вышиванию и изящным работам, и лесничиха вообразила, что лучше всего она научится у меня, старухи! Я сделаю это очень охотно, если вы позволите; она могла бы жить в моей комнате…

Добрая старушка обеими руками сжала письмо и с напряженным вниманием смотрела на свою молодую госпожу.

– Это будет прекрасно, – отвечала Клодина. – Напишите, чтобы девушка поскорее приезжала и жила здесь, сколько ей угодно.

На другой день, когда Клодина вошла в кухню хозяйничать, у затопленной плиты стояла маленькая кругленькая девушка и возилась с чайником и чашками, как будто так и должно было быть. Пapa плутовских голубых глаз и курносый носик обернулись к Клодине, и, завидев ее стройную, изящную фигуру, девушка сделала довольно неловкий книксен.

– Но, милое дитя… – удивленно сказала Клодина.

– Госпожа, позвольте мне заняться этим, – попросила девушка. – Я не могу целый день сидеть и вышивать у тети Дорис, я бы с ума сошла, если бы не могла немного похлопотать по хозяйству. Очень прошу, оставьте меня здесь.

– Но я не могу принять этого, милая Ида, – ведь вас так зовут? Я избалуюсь…

– Я бы так хотела поучиться чему-нибудь, – сказала девушка и опустила плутовские глазки.

Клодина улыбнулась:

– У меня? Ну, вы плохо попали – я сама еще учусь.

– По правде сказать, я уже несколько знакома с хозяйством, но некоторых вещей не знаю совершенно; я бы хотела получить место в С. и подумала, что могу здесь многому научиться – как надо одевать изящных дам и тому подобным делам. Позвольте мне хозяйничать и примите мою неловкую помощь в шитье, кройке и устройстве туалетов.

Взор девушки с надеждой устремился на Клодину, но она не отвечала и, чувствуя себя грустной и усталой, пошла к фрейлейн Линденмейер.

– Сознайся, Линденмейер, – сказала она, принуждая себя к шутливому тону и обращаясь к ней, как в детстве, на «ты», – ты пригласила гостью, чтобы снять с меня заботы о хозяйстве?

При этих словах глаза ее влажно заблестели.

– Ах, дорогая девочка! – горестно воскликнула добрая старушка. – Ида все-таки глупо начала, а мы так хорошо задумали… Не сердитесь! Но я не могу видеть, как вы утром сходите вниз бледная, с утомленными глазами. Есть старая пословица: «Розовые клумбы и пахотная земля не могут быть в одних руках». Если вы хотите быть свежей при дворе, то должны вести соответствующий образ жизни, а то ваш прекрасный цвет лица скоро исчезнет. Гейнеман тоже так говорит – мы с ним ужасно боимся за вас. И, фрейлейн Клодина, это будет очень полезно Иде. Она может получить через свою тетку место горничной у графини Келлер, но нельзя идти туда прямо из леса. Это действительно так! – воскликнула старушка.

Таким образом Клодина, несмотря на свой отказ, получила помощь. Вместе со здоровой скромной девушкой в дом вернулось аккуратное благоденствие, и никто так усердно не служил госпоже и так от души не баловал ребенка, как Ида.

Гейнеман обычно сиял, когда встречал проворную девушку на лестнице или слышал, как она поет вполголоса на кухне. Теперь малютка не плакала больше, когда за тетей приезжал герцогский экипаж, и Клодина не сидела за столом так беспокойно, как прежде…

– У нас совсем по-знатному! – улыбнулся Иоахим, когда впервые Гейнеман внес простое кушанье и Клодина совершенно спокойно осталась на своем стуле. – Я счастлив за тебя, сестра!

Клодина отказалась от своей поездки. Когда она заговорила о ней, герцогиня разрыдалась и сказала: «Поезжайте, я не могу вас удерживать!» Девушка растрогалась и обещала остаться.

Придворная карета приезжала за ней все раньше и раньше. Привязанность высокопоставленной дамы к девушке все увеличивалась, а она была теперь совершенно спокойна, когда ехала в экипаже герцогини или сидела в будуаре, разговаривая и читая вслух. Иногда поспешно и без доклада входил герцог, встречаемый радостным восклицанием жены, но Клодина не боялась больше встреч с ним. Он не смотрел на нее горящим взглядом, не искал повода остаться с ней наедине. Она была уверена, что он сдержит свое княжеское слово, она хорошо знала его по рассказам герцогини-матери. О многих его безумных проделках рассказывала ей старая герцогиня, о том, как много она плакала и молилась, чтобы ее сын не погиб в диких кутежах своей молодости… «И все-таки, – добавляла старушка, – это было только избытком юношеских сил, сердце его всегда оставалось благородным, и им всегда можно было управлять, найдя настоящее слово».

И Клодина думала, что она нашла это слово. Она принадлежала к тем благородным натурам, которые не могут успокоиться, пока не найдут хороших сторон в человеке, а найдя их, вполне прощают за все. Она молчаливо простила герцогу, когда увидала, как он борется со своей страстью, как старается терпеливо относиться к герцогине, терпеливее, чем прежде, и как в ней самой чтит друга матери своих детей… Клодина была убеждена, что в этом положении ограждена от любви и ненависти. Она писала герцогине-матери: «О, если бы вы, ваше высочество, знали, как я счастлива от постоянного общения с этим благородным сердцем. Я только думаю, чем могла заслужить дружбу этой неординарной души. Даже то, что вы, ваше высочество, порицали в ней, не кажется недостатком при близком знакомстве с герцогиней. Ее высочество не выставляет напоказ свою любовь к супругу, напротив, она до того полна ею, что ей пришлось бы притворяться, если бы она хотела скрыть ее».

Клодина казалась оживленнее, чем прежде. Она с нетерпением ждала карету, которая отвозила ее в Альтенштейн, потому что забывала свое горе в окружающей больную атмосфере, проникнутой мыслью о смерти…

Однажды герцогиня, робея, как институтка, дала девушке две тетради – это были маленькие стихотворения, ее сочинения. Сначала ликующие песни невесты, потом глубоко прочувствованные слова счастья молодой жены, наконец, стихи, писанные у колыбели сыновей.

Может быть, стихи были слишком сентиментальны, но Клодина помнила, чьи это сочинения, и нашла, что они хорошо и вполне выражают и настроение полного счастья, и мрачное предчувствие беды. Там было и несколько странно задуманных новелл. В них действовали двое людей, любящих друг друга превыше всего и разлученных навеки волею злого рока, но никогда – по вине одного из них… Клодина дивилась грустным развязкам, но не говорила об этом, чтобы не огорчать и без того склонную к печали герцогиню.