Я стала сестрой злодея (СИ) - Миллюр Анастасия

О, Боги… С каким же грузом вины, скорби и сожалений жил мужчина все это время? Мне даже представить страшно, что бы он ощутил, если бы узнал, что Азалия мертва. Неудивительно, что Лендрис пошел на все в оригинальной истории, лишь бы отомстить Ридриху и роду Абенаж.

— Брат хорошо обо мне заботился, — произнесла я тихо. — Вы правы, я воспитывалась, как благородная сейра и у меня было все, о чем только можно мечтать, — по крайней мере так было с тех пор, когда я показала всем, что со мной следует считаться. Но это детали. — Так что не вините себя.

Почему-то мне хотелось хоть немного облегчить боль этого человека.

— Азалия, я бы хотел… Признать тебя своей дочерью, — сказал Лендрис, поднимая голову и встречая мой взгляд. — Прости, но мне ненавистна мысль о том, что ты будешь и дальше принадлежать к этому проклятому роду. Наверняка, у тебя свои планы на жизнь, а быть может, твое сердце уже завоевал какой-то благородный сейр, но больше всего на свете я бы хотел уехать с тобой из столицы и… Познакомиться с тобой.

Как и в оригинальной истории. Именно этого я и хотела, но разве еще не слишком рано? Неужели мне придется расстаться с Ридрихом так скоро? Я думала, все произойдет лишь через несколько недель или даже пару месяцев.

Видя мою нерешительность, мужчина мягко мне улыбнулся и кивнул.

— Я понимаю, это слишком неожиданно. Я для тебя незнакомец. Ты правильно делаешь, что не соглашаешься сразу.

Сердце пронзило иглой из-за выражения лица Лендриса, но это было правдой.

Так глупо.

Уехать с отцом всегда было моим планом, но теперь он здесь, а я не могу даже рта открыть, чтобы согласиться.

Я опустила голову, поджимая губы. Что со мной не так? Почему мои чувства в смятении? И почему мне так хочется подняться со своего дивана, подойти к креслу отца и, повиснув у него на шее, разрыдаться? Это ненормально.

Я не Азалия. Мои родители остались в другом мире.

И тут я нахмурилась.

Мои родители… А кем они были? В памяти остались лишь неясные силуэты.

Кажется, бабушка рассказывала, что мама и папа поженились на первом курсе университета, а на втором родилась я. Они были слишком молоды и не понимали той ответственности, с которой им предстояло столкнуться. Поэтому вскоре я переехала к бабушке в деревню, а родители продолжили свою жизнь уже без меня.

Кажется, я смутно помню их лица, когда они звонили мне по видеосвязи на день рождения. А ещё помню, что эти звонки всегда казались мне обременительными. Я никогда не испытывала сильно привязанности к своим родителям или скорее к их образу в своих мыслях. Мне больше нравилось, что изредка они присылали посылки из города, которыми я могла похвастаться перед своими друзьями. И мне не было никакого дела, что мама и папы нет рядом.

Тогда почему моё сердце разрывалось, когда я смотрела на Лендриса? Почему от его истории про их любовь с матерью Азалии у меня наворачивались на глаза слёзы? Почему сейчас я терзалась от потребности обнять отца, который даже не был моим?

Я подняла голову и еще раз осмотрела мужчину.

Между нами сейчас была самая настоящая пропасть. И мы оба это чувствовали, связанные по крови, но совершенно чужие друг другу. Кто-то должен был шагнуть с открытым сердцем на встречу другому. И Лендрис с удовольствием бы это сделал, вот только, кажется, почти за два десятка лет своего отшельничества, он забыл про обычное человеческое тепло и ласку.

То есть первый шаг нужно было делать мне.

И ничего в этом страшного не было. Я вон десять лет вокруг Ридриха приплясывала, и какой прогресс! Но… Не могла. Почему-то я могла улыбаться брату, милашничать с ним липнуть к нему, как банный лист к одному месту, а с отцом так не работало. Выверенные схемы рушились на глазах.

Нужен был другой подход. Комок в горле раздулся до невероятных размеров, так что даже дышать стало тяжело, и тогда я неожиданно для самой себя сказала:

— Было тяжело.

Лендрис вскинул голову и посмотрел на меня, а я, скомкав платье, опустила глаза и продолжила:

— Отец… То есть сейр Абенаж сразу после рождения отправил меня к своему сыну, которому не было до меня дела, как и всем слугам. Они издевались надо мной, морили голодом и…

Ради всего святого, что со мной? Это даже не моя история, но тогда почему душа так кровоточила? Эмоции сдавили горло, и я просто покачала головой, всеми силами загоняя назад слезы.

— И это… — кое-как выдавила я, зажмуриваясь.

Почему не мои чувства накрывали меня с головой? Откуда в памяти короткой вспышкой возник застарелый страх перед чопорной леей Ганно? Почему я могла ощущать на языке отвратительный вкус помоев, которыми кормили Азалию? Как я могла испытывать эту удушающую безысходность, когда казалось, что весь мир был против меня?

Я выдохнула, стараясь успокоиться, но слезы накатывали волнами. Поджав губы, я дернула подбородком и опустила голову. Перепуганный Шу тут же подлетел ближе и обеспокоенно потерся об меня, как будто делясь частичкой своей безграничной доброты.

— Но потом я всем отомстила, — прошептала я.

Да, я отомстила. Все хорошо. Они наказаны.

Спустя два года рабской службы лея Ганно попыталась сбежать. Но ее поймали, осудили, а потом Малькут сожрал ее. Горничная и повар до сих выполняют самую черную работу и едят помои, пытаясь наскрести жалкие гроши на то, чтобы расплатиться с долгами роду Абенаж.

Неожиданно я почувствовала прикосновение к своей спине, а затем рядом просел диван.

— Азалия, мне так жаль, что тебе пришлось пережить это, — полным сожаления голосом произнес Лендрис.

И его слова бальзамом пролились на израненную душу, а по моей коже побежали мурашки. Оказывается, все эти годы мне (или Азалии?) нужно было услышать именно эти слова.

Большая теплая рука Лендриса неловко потерла поясницу, словно он не знал, как еще мог помочь, и тогда я порывисто развернулась к нему и сделала то, чего так желала с того самого момента, как увидела его. Я прижалась к его груди, вдыхая свежей морозный запах и стиснула его изо всех сил.

— Ты опоздал, — выдавила я. — Тебя не было слишком долго. Ты опоздал, папа.

Он вздрогнул всем телом, но тут же заключил меня в объятья, и пробормотал:

— Я знаю. Я виноват. Прости меня, Азалия.

И тогда я разрыдалась так, как не плакала все десять лет.

Рядом не было никого, кто бы сказал мне, что я уродливо выгляжу со слезами, кто бы посмеялся или вообще велел заткнуться. Притесненные и утрамбованные эмоции вырвались из меня извергающимся вулканом. Слезы текли ручьем вместе с соплями, и я не предпринимала ни малейшей попытки их остановить. Мне было все равно, как долго продлиться моя истерика, и почему она вообще возникла.

Я знала, что после нее будет легче, а еще что этими слезами наполнялась пропасть между мной и Лендрисом.

В конце концов я затихла и выглядела наверняка ужасно. Зуб даю, что мое лицо все опухло, покраснело и пошло некрасивыми пятнами. Глаза, наверное, сейчас были как у панды, а губы выглядели так, словно их перекачали ботоксом.

Вздохнув я отстранилась и, шмыгнув носом, вытерла ладошками щеки.

— Прости, — пробормотала я, поглядывая на огромное мокрое пятно на белоснежной робе Лендриса.

— Не извиняйся, — произнес он, а потом вдруг добавил: — Буду носить это с гордостью.

Из меня вырвался смешок, и я подняла голову, встречая взгляд отца, в котором плясали искристые огонечки. Но они быстро пропали, и мужчина сказал:

— Спасибо, что поделилась со мной. Я знаю, что по сути никто для тебя, но…

— Нет, — перебила я его. — Ты не никто.

Как бы я хотела сказать ему правду - поделиться, что даже собственный отец мне был больше «никто», чем он.

— Я не стала бы плакать на груди у кого попало, знаешь? — улыбнулась я.

Мне показалось, или он и правда облегченно выдохнул?

— У тебя такие же ямочки, как у Ирисы, Азалия. Это чудо, — произнес Лендрис, разглядывая меня. А потом сжал мою руку и добавил: — Мне бы правда хотелось, чтобы мы уехали с тобой не позднее, чем через неделю.