Ночное солнце - Полина Федоровна Елизарова

аборту, — спокойно ответил Олег. — И внебрачных детей у меня быть не должно, — смущенно, но твердо сказал он и встал из-за стола. Открыв настежь форточку, он повернулся к Самоваровой полубоком. Обоим было не по себе.

— Но послания появляются, когда тебя нет дома, — теперь уже вслух продолжала рассуждать Самоварова.

Олег едва заметно кивнул.

— Не забывай, я следователь. И основным моим инструментом всегда была интуиция. Девяносто девять процентов, что послания адресованы мне! — горячилась она, будто пыталась доказать кому-то третьему, что Олег здесь точно ни при чем. — Все остальное — лишь попытки разума хоть как-то это рационально объяснить. Прицепиться ни к кому из вас, к счастью, не за что… В эти моменты дома бываю я одна. А меня будто что-то заставляет немедленно избавляться от этой мерзости! Да, я могла бы начать звонить по квартирам, чтобы привлечь в свидетели соседей, могла хотя бы сфотографировать это безобразие, но я ничего не предпринимала… И мне сложно тебе объяснить почему…

Добив за пару затяжек стик, Олег вытащил его губами из мундштука и машинально положил в карман треников. Затем подошел к Варваре Сергеевне.

— Я с вами, — сказал он, крепко приобняв ее сзади за плечи. — Не сомневайтесь, я вам верю. Знаете что? — отстранился он от нее. — Ради спокойствия в доме я хочу повесить над нашей дверью камеру.

Глаза Варвары Сергеевны увлажнились. Преисполненная нахлынувшей на нее благодарностью, она улыбнулась:

— Да брось ты…

Полковник Никитин на вчерашнее сообщение так и не ответил, хотя на Ватсапе — она проверила — утром уже побывал.

— А как еще этого психа отследишь? — утвердительно спросил Олег.

— Никак. И это точно не Маргарита Ивановна! Я была у нее вчера. Она, хоть и бодрится, еле ноги таскает. И стрелки на веках из-за тремора рук уже не может ровно подвести. Мешки были тяжелые, аккуратно разрезать и набить собаку пакетиками… Для нее это была бы сложновыполнимая работа. Да и не злится она на нас из-за потолка. Насколько я поняла, ей по фигу.

Олег, вернувшись к распахнутой форточке, принялся разминать тело — крутил по сторонам шеей и одновременно делал полуприсяд.

— Не побежишь сегодня? — спросила Самоварова.

— Почему? Побегу, как завтрак уляжется.

Варвара Сергеевна поняла, что ради нее он нарушил свои правила — обычно Олег бегал до завтрака.

И этот, казалось бы, пустячок, и его эмпатия, и солнце, вдруг показавшееся за окошком, и радостный голос Марины Николаевны — все это вновь наполнило ее надеждой на лучшее.

Во благо своей семьи она должна держаться и не позволить какой-то больной на всю голову мрази выбить ее из колеи!

Но с полковником Никитиным ей все же следовало пообщаться.

К тому же они не виделись целую вечность.

15

Он жил в маленькой двухкомнатной квартире в панельном доме.

Переступив порог его жилища, Инфанта ощутила себя так, будто попала в иной мир.

Обычные предметы ей виделись необычными — каждый крючочек на стенах, каждая лампочка на потолке, цветастые, с жар-птицами обои в коридоре — все это несло в себе смысл.

Когда они прошли на кухню и он включил кофемашину, она уже знала — если не удерет прямо сейчас, потом уже ничего не поправишь…

Она научилась греться в пустоте одиночества, давно смирившись с ним.

Эту пустоту щедро подогревала сверхидея справедливого наказания за то, что она не знала, как может это быть, когда живешь по-другому. Ей не оставили выбора.

А он, как лихой поворот на знакомой до метра дороге, помешал ей, заставил вдруг в чем-то засомневаться…

Но он уже расстегнул верхнюю пуговицу ее пальто и, прильнув нетерпеливыми губами к ее рту, проник пальцами в ее, как ей казалось до вчерашнего дня, мертвое озеро.

…Мужчины у нее не было более трех лет, вчерашний инцидент с Жаруа не в счет.

С тех пор как разорвала интимные отношения с падким на красивые женские тела Юрием Александровичем, она поняла, что у нее нет ни малейшей потребности в сексе.

От этого грубого и глуповатого во всем, что не касалось бизнеса, человека она сумела взять главное — бескомпромиссность решений и умение создать видимость дружбы с нужными людьми.

Как-то Юрий, торопливо застегивая дорогие, тончайшей шерсти брюки, между делом сказал, что она не злая, как большинство баб, а жестокая.

В его устах это было похоже на комплимент: мол, мы с тобой из одной стаи.

Они, два хищника схожей масти, не любили друг друга, ни он, ни она не испытывали в этих отношениях ни малейшей потребности.

Ушла она с должности его личной помощницы потому, что не хотела и дальше пресмыкаться, не хотела зависеть от чужих обстоятельств…

Он посадил ее, обмякшую в его руках, на кухонный стол.

— Как тебя зовут? — едва слышно выдохнул ее рот.

— Даня.

— А поконкретней? — Она чувствовала себя ребенком, впервые летящим на карусели и, чтобы скрыть свой восторженный страх, несущим всякую чушь.

— Кузьмин Даниил Аркадьевич, — выдохнул он в ее подростковую грудь и, стащив с нее юбку, начал медленно, взявшись дрожащими от страсти пальцами за резинки, скатывать с ее ног чулки.

Когда он вошел в нее, вселенная на миг остановилась, дав ей возможность насладиться каскадом из миллиардов звезд, которые, рождаясь в ней, превращались в салют и засыпали всю маленькую, захламленную кухню.

Они пришли в себя уже на кровати в его комнате.

— Зайчик, ты бы сходила в душ, мама скоро вернется.

Она лежала на его мягком, с крупной, сочной родинкой у пупка животе, он ласково гладил ее по коротко стриженным волосам.

«Зайчик»…

Это пошлое словечко прозвучало в его устах как самое нужное на земле слово.

Зайчик маленький и беззащитный.

Ему всего-то и нужно — упасть в тепло человеческой ладони.

Под учащенный стук своего сердца она попыталась прислушаться к своему любовнику.

Теперь она его слышала!

Но совсем не так, как умела «слышать» других.

Мысли других людей будто кто-то печатал на невидимой машинке, они вылезали в пространство черными буквами на белых листах. Всего лишь буквы, оформленные в слова и образующие поток чужих мыслей.

Сейчас же она ощущала совсем другое.

Словно была с ним одним целым, и слово «зайчик», вырвавшееся из его теплой глубины, непостижимым образом зародившись сразу в них обоих, имело вкус и цвет, оно имело будущее!

На непослушных, все еще дрожащих с непривычки ногах Инфанта прошла в ванную.

Пахло его древесным одеколоном и еще чем-то сырым, застарелым.

Она приоткрыла контейнер для белья, стоявший под раковиной — он под завязку был полон грязной одежды.

Вместо презрительного гнева, который обычно вызывали в ней отрыжки человеческой жизнедеятельности, она вдруг почувствовала укол