Рай-отдел - Юрий Павлович Валин

силу шагал, видимо, на грудь ему отступление крепко давило. Эх, и идти-то было всего три сраных минуты…

За углом столкнулись нос к носу: навстречу шестеро, тепло одетых, откормленных, за плечами длинные винтовки, штыки в небо словно пики торчат. Нет, не солдаты, все в добротных темных польтах, с повязками на рукавах. Милиция черносотенная. И полководец у гадов имеется: в белой бекеше, подбоченился в седле на каурой тонконогой лошадке. Фон-барон, мля…

— Стой, голубчики! На ловца и волки…

— Да вы что, дяденьки? И без вас боязно, — испугался Ванька, хватая за рукав Якова, дабы рвануть обратно за угол.

— А ну, стоять, хамское отребье! — верховой взмахнул пистолетом, послал лошадь навстречу, дробно застучали подковы по укатанному снегу. Следом побежали гавеные милиционеры, грозно скидывали с плеч «берданы». Первым поспешал ловкий и прыткий молодец в приказческом картузе — ружьецо наперевес, не иначе охотник-любитель…

Не уйти…

Всадник осадил лошадь, прижимая злоумышленников к стене дома. Яков набычился, не отступал…

— Наглый, стервец! — взвизгнул верховой, угрожая пистолетом.

— Да стреляйте его, Петр Евгеньевич, — призвал приказчик. — Что на них, поджигателей и убивцев, смотреть⁈ Погубят Россию-матушку. Вешать на фонарях таких субъектов без всяческих снисхождений!

— Всех не перевешаете, — схаркнул Яков на колено всадника. — Придет наше время!

— Ах ты… — приказчик взмахнул прикладом…

…Набежали черными жирными воронами, мигом сбили рабочего на грязный снег. Замелькали под брань и смачные выдохи, тяжелые приклады…

— Второй, второй-то где⁈ — кричал, озираясь, всадник.

Оттесненный Ванька стоял в двух шагах. Вот только если ты уж давно мертвый, то и замечать тебя незачем. А проклятый «бульдог» как назло застрял в кармане…

— Не до смерти, братцы! Не до смерти! — призывал всадник, заглядывая с седла за спины черно-польтных героев. — В холодную переправим. Ишь, чикчиры мне испортил…

Керст, наконец, вырвал «бульдог» вместе с куском карманной подкладки. Клювастая неудобная рукоять норовила выскользнуть из ладони…

Выстрел — негромкий, почти хлопушечный, затерялся в криках, фырканье лошади и чмокающих ударах прикладов. Ивану показалось, что слабосильная пулька вообще не пробила пальто. С отчаяния выстрелил туда же повторно… нет, вздрогнула черная спина, начала оседать. Другому… На! На!

— Стреляет же! — удивленно взвизгнул всадник.

Оборачивались разъяренные круглые морды…

«Бульдог» хлопнул прямо в ненавистную харю. Теперь другому… сухой щелчок, осечка…

От неуклюжего штыкового выпада керст увернулся, ухватился левой за цевье винтовки… Глупый «бульдог» полетел кому-то в грудь, отпугивая. Иван с облегченьем прихватил винтовку обеими руками. Толчок «от» и сразу на себя… Испуганно распахнутый рот милиционера — оружие тот выпустил. Раз, и два… Иван словно тысячу раз это делал (может и делал?) — штыком коли! Обратным движеньем — прикладом бей! Окованный приклад «бердана» с хрустом своротил челюсть врагу. Иван в глубоком выпаде достал штыком еще одну грудь. Штык, слишком длинный и непривычный, застрял в ребрах. Вот зараза… Человек, пронзенный жалом граненой стали, заваливался, своим последним, уже бессмысленным усилием, удерживая увязшую винтовку…

Крепкий удар в ключицу почти сшиб Ивана с ног, керст инстинктивно пригнулся, уходя в сторону…

— Ах ты…! — следующий удар милиционерского приклада прошелся в пустоту. Иван схватился за мерзкую карабинку, провел противника по движению на встречный «коленом в живот». Приказчик хекнул, но оружия не выпустил, бахнул случайный выстрел — пуля оставила в кирпичной стене праздничную яркую лунку, ушла в сторону…

Иван подставил подножку, рывком свалил цепкого приказчика на снег — враг висел на своем оружьи словно обезьяна. Удавить гада! Керст навалился сверху. Эх, сейчас в спину достанут. Тот, что на корточках сидит, держась за раздробленную челюсть, уже не в счет, а вот фон-барон… Странно, что еще не пальнул. Боится заодно задеть и свою ручную шимпанзу в картузе?

Зная, что не особо спасет, Иван накатил на себя приказчика, норовя закрыться от пули сверху. Локти больно ушиблись о булыжник в ледяной корке… нет, не спасет… фон-барону сверху сподручно расстреливать…

Ничего уже не было сподручно фон-барону — ошеломленно смотрел тот в небо. А сидящая за ним на крупе лошади баба убирала от его горла нож. Крови, брызнувшей из раскрытого горла, за воротом бекеши не видно, зато с большого клинка ножа слетели крупные капли, что та клюква по двугривенному фунт…

…Размышляя, отчего Лоудка-с-ножом не особо похожа на Лоудку-без-ножа, Иван подмял под себя противника, надавил карабином на приказчикову шею. Тот упирался из последних сил…

…За спиной словно мешок с дерьмом о мостовую шлепнулся. Вот так-то, ежели ты в седле, так фон-барон, а внизу…

— Ты что… — просипел перепуганный приказчик, готовясь сдаться. — Я же тебя живьем хотел…

— Умри, гадюка…

Сначала прицельная рамка пропорола кожу на кадыке, потом смялась гортань под ствольной коробкой. Выпученные глаза приказчика уже спокойно разглядывали небо, блестел на полушубке жетон с крестом и орлом…

Иван додавил до конца и сел…

— Ну, чо там? Унялся шмондюк? — спросила Лоудка — она стояла над Яковом, разглядывала распростертое тело.

— Вроде того, унялся, — керст утер рот — оказалось, губы порядком разбили. — А что у тебя?

— Яша-то? Боги прибрали, как говорится. Отмучился, забило парнишку зверье.

Ивану было плохо. И ребра болели, и башка ушибленная. А хуже всего от безжалостных слов бабы. Попрекает, хоть и не впрямую. И какой Яков ей «парнишка», ежели лет на десять старше самой Лоудки? Твердокаменные они там, в своем комитете. Впрочем, какой еще комитет, если она из лепотцов? Совсем башку заморочила.

— Вставай, Ивань, чего убиваться? — молвила финляндка, выковыривая что-то из кармана милиционерского трупа. — Мы все правильно делали, только не свезло нашему Яше. Случается судьба такая. Пошли отсюдова, пока еще кто не набежал. Тебе-то хоть что, в тебя не вглядятся, а я с виду вполне очевидная.

— Щас, — Иван не без труда встал.

Мостовая выглядела жутковато. Просто Куликовская битва какая-то: восемь тел, кровища, снег меж камнями густо багряный. Даже и не верится,