Это всё ты (СИ) - Тодорова Елена

Очевидно, что ему этого очень сильно хочется.

А вот мне… Почему-то нет.

Я не могу бросить матч. Это то, что меня сейчас реально волнует. Да и… Как ни тяжело, должна признать, оставаться со Святом наедине опасаюсь. Он ведь пожелает снова целоваться.

Боже, как мне это пережить?

Обижать Усманова – все равно что собственное сердце через решето перетереть. Но поцелуи – не для меня. Не хочу этого делать. Не хочу!

– Побудем, пожалуйста, до конца, Свят, – прошу его как можно ласковее. – Мне интересно, чем закончится.

Он сникает.

Но, как чаще всего и случается, идет мне на уступки.

– Ладно, Ангел.

Пока Усманов отправляется за новыми напитками, вынуждена перекинуться парой фраз с теми девчонками, которые мозолят глаза фамилией Яна. Среди них оказывается много моих одногруппниц. Проигнорировать идущих по проходу Мадину и Киру было бы верхом невоспитанности. Именно поэтому игнорировать приходится свое тарахтящее на полную мощь терзаний сердце.

– Привет, – здороваюсь и улыбаюсь.

– Привет-привет, ангелок, – толкает Мадина раздражающе фамильярно. Думала, что уже привыкла к ее тошнотворным манерам. Но сейчас понимаю, что нет. – После игры будет дискотека. Остаешься, ма-харошая? Собирается вся группа. Ну, кроме кривых и косых. Да, я про твоих болеющих друзей. Ой, только не надо дуться. Не маленькая. Так что? Идешь? Если что, надо скинуться.

Нет, ну какая, Господи, прости, коза!

– Ой, да кого ты зовешь? – хмыкает пританцовывающая рядом Кира. – Она же брезгует с нами тусить…

– Почему это брезгую? Кто такое сказал? По сколько скидываемся? – выпаливаю быстрее, чем злость дает возможность подумать.

– По триста, – подхватывает Мадина. – Бросай мне на карту, если что...

– Ок, – чеканю с улыбкой.

Обе девушки как-то оторопело моргают и, наконец, уходят, оставляя меня с разрывающимся от очевидного безумия сердцем.

«Куда я лезу?» – прорывается глас разума в моей голове.

Но я достаю из кармана куртки телефон и перекидываю удвоенную от заявленной таксы сумму – за себя и за Свята.

25

Сердце дает бой.

© Ян Нечаев

Безугленко орет на протяжении десяти минут. От натуги из яростно двигающегося дупла по всему периметру раздевалки разлетаются слюни. Слов не улавливаю, у меня, сука, парализующий беззвучный. Но в какой-то момент возникает ощущение, что багровая репа взорвется и разлетится по раздевалке на ошметки.

Меня это, безусловно, мало колышет, когда тому же риску подвергается мое бесоебское сердце. Получив феерических гормональных припиздов, оно, как раздраконенная шмалью тварюга, не может не ринуться на оправдание своего бесславного звания. Создает в моем организме шизоидную какофонию звуков, которая в один момент попросту отрезает от реала.

Чтобы я ни делал, под сетчаткой обоих глаз полупрозрачными, но при этом назойливо яркими сохраняются гребаные жиза-кадры, которые успела нащелкать моя феноменальная по части Ю память.

Долбанутый хор голосов под черепушкой. Свирепая, как молниеносные огневые вспышки, пульсация. Дикие барабаны в висках. Все тело в напряжении. Бурлящая по сосудам кровь забивает и раздувает мышцы.

Я не хочу играть. Я хочу рвать, бить, уничтожать.

Именно поэтому поединок выходит таким агрессивным. Именно поэтому я еще здесь. Именно поэтому я все-таки сдерживаюсь, гуляя по краю, но не нарушая правила. Если впаяют «красную», точно что-то натворю.

– В общем… – выдыхает охрипший Безугленко со свистом. Проходится по раздевалке взглядом и, шокируя всех пацанов, явно неохотно признает: – Молодцы. Продолжаем в том же темпе. Но аккуратно! Еще одна карточка, и я сам любого до конца года вышвырну. Губарев, Мотыль, Пархоменко – усилить защиту ворот. Видели, что они проворачивают из раза в раз? Не допускайте навесов в штрафной. Радкевич, ты тоже, давай, уже как-то порасторопнее по углам, а то ощущение, что у тебя нунчаки в заднем проходе застряли. Игнатьев – находишься плюс-минус в своей позиции все время – выполняешь роль связующего. Фомин – держишься ближе к боковой. Кравченко, наоборот, к центру ближе подтягивайся. Нечаев, Самсонов – меняетесь своими позициями. В остальном – та же игра на пару. У вас неплохо получается. Быстрые короткие передачи. Быстрое перемещение. Быстрые атаки. Все быстро! Сейчас будет важна скорость. Особенно на старте тайма. Вперед!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Подрываемся с лавок. Валим толпой к выходу на поле.

На трибунах творится полнейшее безумие. Дымовые шашки, ритмичный топот десятков тысяч пар ног, столь же оглушающий слаженный плеск в ладони, пронзительный свист и оголтелая, казалось бы, привычная а капелла, вырубающая под шумок последние предохранители в моей башке.

Чужие губы тебя ласкают,

Чужие губы шепчут тебе,

Что ты одна, ты одна такая,

Чужая стала сама себе[5]…

Боль становится главным компонентом каждой чертовой клетки моего охреневшего организма. И когда ее накрывает злость, вибрации из глубин тела поднимаются и яростно бьются с дрожью прямо мне под кожу.

Знаю, что не стоит. Мать вашу, знаю.

Но все равно оборачиваюсь, чтобы найти ИХ глазами. Склонившись к Ю, Свят втирает ей что-то на ухо. Несомненно, эти сопли на высоком. Он, блядь, умеет. Хотя проблема, конечно, не в нем. Подпусти меня Ю настолько близко, я бы тоже свиристел соловьем.

Больно. Как же, блядь, больно!

Не думал, что можно чувствовать так остро. Не думал, мать вашу!

Говорил себе, что не накручу ни хрена лишнего. Что хуже не будет. Что не увязну еще сильнее. Что буду помнить: она не моя.

И только сегодня понял, что был дураком. Конченым наивным дураком! Сам себя наебывал, пока закапывался глубже.

Погребенный заживо.

Раздирает изнутри так, что кажется, будто ничего хуже, чем деснососание Ю со Святом, со мной в жизни не случалось.

Как теперь стереть из памяти? Да меня, сука, скорее разорвет агония, чем я перестану «смаковать» этот ошеломляющий по всем, мать вашу, параметрам кадр.

Закипая, с трудом справляюсь с адским жжением в глазах. Дыхательные ходы выжигает так же страшно. Грудная клетка двигается в реактивном режиме, но я все равно подыхаю. Если бы не сумасшедший шум на стадионе, мое убийственное сердцебиение услышал бы каждый.

Сигнальная сирена заставляет меня отвернуться и занять позицию. «Чужие губы» стихают на трибунах, но продолжают долбить мне по вискам.

– Ты как? – притормаживая, Самсон хлопает меня по плечу. – Порядок?

– Норм, – гремлю сорванным голосом, несмотря на то, что далек сейчас от нормы, как Аргентина от Синьхуа.

– Точно?

– Сказал же.

Самсон, очевидно, не рискуя меня во время матча провоцировать, только качает головой и, наконец, сваливает на свою позицию.

Пока идет розыгрыш мяча, в попытках снизить давление, склоняю голову и упираюсь ладонями в колени.

Сердце дает бой. Глухо. Мощно. Рывками. С глубокими паузами.

Дыхание становится хриплым, густым и тяжелым.

Дуновение ветра, дрожь по мокрой спине, заряд по позвоночнику, и мышцы простреливает свежими импульсами.

Свисток арбитра. Я вскидываю голову и резко включаюсь в игру.

Не знаю, что заряжает остальных «Грифонов». Возможно, мои крики. Но не исключено, что одни лишь взгляды, которыми я пропесочиваю их при каждой, мать вашу, возможности. Сам попросту не могу играть тише. Меня так бомбит, что я выхожу за пределы своих способностей. За пределы себя! Энергии на своих проклятущих эмоциях вырабатываю нехило, всю ее направляю на победу. Сражаюсь на долбаном поле так, словно от этого зависит чья-то жизнь. Со стороны, вероятно, реально выгляжу как зверь, которого забавы ради выпустили на поле. Я зол, ранен и… мать вашу, напуган. Как загнанный хищник, я, блядь, просто пытаюсь выжить. Отличие лишь в том, что знаю правила, и во всех моих действиях так или иначе сохраняется некая системность.