На день погребения моего - Томас Пинчон

последнего и который не имел ни малейшего представления о том, сколько на самом деле стоит его труд. Он достаточно рано решил для себя добиться большего, может быть, однажды получить диплом инженера, получить возможность принимать решения, по крайней мере, не будучи обязанным работать так безустанно. Он не видел ничего плохого в таком подходе, и Вебб собирался с духом, чтобы ему возразить.

 Риф, со своей стороны, довольно рано увидел злость под добродушной маской семейного пролетария, он больше не был для себя незнакомцем, по мере умножения обид он отчаянно жаждал получить возможность разрушать, исключительно силой своего желания, указывать или смотреть достаточно гневно на кого-нибудь из этих приспешников капитала, чтобы они исчезали ярким и. по возможности. громким взрывом пламени. Он как-то убедил себя, что Вебб если не владел этой силой немедленного восстановления справедливости, то, по крайней мере, вел тайную жизнь, в которой, когда приходила ночь, он мог надеть волшебную шляпу и плащ-пыльник, которые делали его невидимым, и выполнял свое предназначение, безжалостный и целеустремленный, выполнял человеческую работу, если не работу Бога — две эти силы, по словам Преподобного Гэтлина, имели равный голос. Или даже какой-то сверхспособностью, например, умножать себя, чтобы присутствовать в нескольких местах одновременно... Но Риф не мог представить себе, как сотрудничать с Веббом. Он мог бы упросить разрешить ему работать подмастерьем и напарником, выполнять любую тяжелую работу, но Вебб был невосприимчив — иногда, действительно, реагировал слишком грубо.

— Не умоляй, слышишь? Никогда никто из вас не должен умолять меня или кого-то другого, к чертовой матери, ни о чем.

К месту крепкое словцо, чтобы лучше усвоился урок, бывший частью теории образования Вебба. Но препятствование Рифу, который не уставал убеждать в необходимости стать его полуночным соратником в осуществлении взрывов, было связано с нежеланием Вебба вызвать один из этих уродливых приступов гнева, которые разрешены в качестве привилегии только отцам, иногда он мог признать в них форму плохого актерства, используемую для удобства, но, зная истинные глубины гнева Вебба, Риф не собирался становиться у него на пути. Поэтому он решил довольствоваться секретами, которые удавалось иногда узнать случайно.

— Вот базовый список, — однажды объявил Вебб, — из нашей столицы Вашингтона, список тех, кто, по их мнению, сомнительная личность, составлен секретной службой США.

— Я думал, задача этих парней — защищать Президента от покушения, — сказал Риф.

 — По закону — да, а еще — преследование фальшивомонетчиков. Но в законе не сказано, что они не могут одалживать своих агентов кому-то, кому очень нужна, скажем так, личность секретного типа.

 Так что эти сыщики-федералы действительно повсюду, и нет места с более туманными склонами, чем Колорадо.

  — Да ладно, пап, мы что, в России?

  — Слушай, гляди в оба, когда подходишь к утесу.

 Это были не просто дежурные подначки. Вебб был встревожен, и Риф догадался, что это связано с включением в этот список.

 Когда Вебб не улыбался, чем всё чаще заканчивался день, он выглядел на много лет старше. Конечно, когда он улыбался, остроконечные уши, нос и подбородок, испещрявшие лицо морщинки, весело запутанные брови — всё выдавало его хитрый шарм, обеспечивавший сохранность секретов, он давал советы, залпы осуществлялись без промедления. Но Риф замечал, что у Вебба была часть души, в которую нельзя было проникнуть. Другой Вебб, всадник в ночи, невидимый. Он хотел сказать:

— Не сходи с ума, пап, ты ведь не хочешь убить кого-то из них, и продолжать убивать, и как им позволят скрыться, если они творят такое?

Он начал увиваться за известными взрывниками-любителями его возраста и немного старше, чьи представления о развлечениях включали бездельничанье на отвалах, виски из фляг и бросание друг другу маленького патрона динамита, рассчитывая время так, чтобы не находиться слишком близко, когда он взорвется.

Обеспокоенная Мэйва обсудила эти привычки с Веббом, который лишь пожал плечами:

— Просто старые добрые динамитные дебоширы, у каждого шерифа есть как минимум дюжина таких в округе. Риф знает достаточно, чтобы осторожно обращаться со взрывчаткой, я ему доверяю.

— Просто чтобы успокоиться, но...

  — Конечно, я с ним потолкую, если хочешь.

Он нашел Рифа там, где меньше был риск оползня, возле Урэя, Риф просто сидел там, словно ждал чего-то.

— Тут вы с Отисом, вы раскрыли их и оставили с носом. Забавно, не так ли?

 — В данный момент да. Ухмылка Рифа была такой плутовской, даже когда Вебб мог ее видеть.

 — И это не пугает тебя, сын?

 — Нет. Немного. Недостаточно, наверное, — и один из тех нездоровых подростковых смешков на его собственном неуверенном языке.

 — Это пугает меня.

 — О, конечно, — он смотрел на отца, надеясь услышать окончание шутки. Вебб понимал, что независимо от того, насколько серьезно Риф может однажды отнестись к этой теме, сам он никогда не научится относиться к динамиту с такой легкостью, как его сын. Он посмотрел на Рифа с почти нескрываемой завистью, не в силах полностью признать темную свою сторону, желание, отчаянную потребность создать радиус поражения, в который, если в него не могут попасть те, кто этого заслуживает, может попасть он.

 Вебб не был профессором, он мог только упрямо повторять своим детям одни и те же старые уроки, указывать на одни и те же очевидные несправедливости, надеясь, что кто-то из них сможет пробиться, и просто продолжал свою работу, молча, невозмутимо, в одиночку, позволяя своему гневу копиться в форме эмоционально-психического стресса и готовясь к выполнению полезной работы. Если для этого нужен был динамит, так тому и быть, и если для этого нужно было стать незнакомцем для этих детей и выглядеть как какой-то комический дурак всякий раз, когда он будет появляться дома, пока однажды, рано или поздно, их не потеряет, их чистые юные глаза, их любовь и доверие, то, как непрекословно они произносят его имя, всё, что может разбить сердце отца, ладно, дети растут, и эту цену нужно будет заплатить, вместе с тюремным заключением, кутузками, избиениями и всем остальным. Так это бывает. Вебб должен будет отказаться от своих чувств, не сентиментальные детские вещи, а ужасное настоящее распухание пустоты в его