Юность Бабы-Яги - Владимир Качан

Вета ведь знала, что там был сильнейший приворот, секретов от нее у матери не было. А может и по-другому: матери было лень затрачивать хоть какие-нибудь усилия для сокрытия от дочери своих действий, и она ее совершенно не стеснялась, ей было все равно, что Вета подумает о ее нелицеприятных усилиях по отношению к безоружному и порядочному Герасиму.

Начала она, кстати, не с приворота, а с откровенной пакости, которую она для себя оправдывала только угарной, необоримой страстью, внезапно пробудившейся в ней при первом же взгляде на него, оказавшегося на свою беду – мужчиной ее мечты. Елизавета стала похожей на долго спавший, но от того еще более опасный вулкан, который, пробудившись, сметает города, сжигает и убивает.

Герасим пришел тогда с женой, лучшей, между прочим, ее подругой. Елизавета праздновала свой тридцатый день рождения и была в то время еще очень хороша собой: крашеная блондинка с фигурой, близкой к совершенству, губами с цветом и сочностью спелой клубники и потому незнакомыми вовсе с губной помадой, с глазами глубокими и черными, как антрацит, и с таким же, как у этой разновидности угля, блеском. Этот лукавый цыганский блеск в свое время чуть не свел с ума отца Виолетты, но мама его не любила, они быстро расстались, и Вета отца своего вовсе не знала. Но вот Герасим маму зацепил, сильно зацепил, и она пошла на пакость без всякой оглядки на мораль или нравственность. Эти понятия только мешали. Какая там нравственность, когда так сильно любишь! Какие принципы, какие заповеди, какая еще мораль! Все – к дьяволу! Построить свой дом на пепелище семейного очага лучшей подруги – это и было, пожалуй, самым большим грехом в жизни Ветиной мамы.

Имея дар ясновидения, ей нетрудно было угадать в Светке (так звали подругу) – скрытую, но неизвестную пока самой Светке, склонность к лесбиянству. Сюжет семейной драмы Лиза построила так, что, мягко и ненавязчиво развив в подруге эти склонности, она же ее и совратила, хотя сама была неравнодушной исключительно к мужчинам. Что ж, можно было немного и потерпеть, чтобы добиться своего. И однажды Герасим, вернувшись с работы, застал подруг в своей супружеской постели, оскверняемой на его глазах изменой своей любимой жены. И не с мужчиной, это еще как-то могло вместиться в консервативное сознание Герасима Петровича, а с женщиной! С подругой! Голые!! И его жена стонала при этом в любовной истоме так, как он никогда и не слыхивал! Так что он почувствовал одновременно ужас, стыд и собственную мужскую неполноценность. В общем, все, как в одной трагической частушке: «Картошка цветет, огурцы поспели, мою милую е…т на моей постели». Да и кто?!! Женщина! В страшном состоянии он выбежал из дома и больше не вернулся. Произошел развод.

На втором этапе задуманного Елизавета, постаравшись к этому моменту выглядеть наилучшим образом и максимально женственно, узнав, где он снимает квартиру, встретила его вроде бы случайно в ближайшем от квартиры магазине. Проделать такое тоже было довольно просто. Она сказала подруге, что хочет их помирить. Та была совсем не против, потому что все-таки, невзирая на развившиеся склонности, Герасим был ей дорог, и к тому же муж – все-таки самый надежный заслон от косых взглядов и подозрений, точно так же, как для геев – жена и дети. Затем узнала адрес его работы, проследила за ним по дороге домой и, наконец, подежурив несколько раз возле его дома, увидела, в какой магазин и когда он ходит за продуктами. Вот такая скучная, рутинная и кропотливая работа была ею проделана, но чего не сделаешь ради страсти.

Оставалось самое интересное и захватывающее. У американцев есть такая типичная для них поговорка. Когда они хотят кому-то сделать суперкомплимент, они говорят: «Ты сегодня выглядишь на миллион долларов». Это, стало быть, очень хорошо выглядишь. Поскольку миллион долларов – это как раз то, что греет сердце любого американца, то, что является для него самым привлекательным в жизни, высший балл. Вот так Лиза в тот день и выглядела. И оделась она, как вы догадываетесь, не в джинсы и куртку, как обычно. Нет! Ничего мужского в одежде! Ни в коем случае! Это натолкнуло бы Герасима на неправильные мысли, он вспомнил бы тут же мужскую роль, которую исполняла тогда Лиза с его женой в постели, и это могло бы вызвать у него новый приступ отвращения. Нет-нет, тут надо было подчеркнуть именно женское начало в ней. Весь ее внешний вид и поведение должны были иллюстрировать два главных момента: влечение мужчин к ней – раз, и ее собственную неистребимую тягу к мужскому вниманию и к мужскому полу вообще – это два. Поэтому – идеально стройные и приятной длины ноги в колготках телесного цвета, на высоких шпильках. Их не мешала рассмотреть черная кожаная мини-юбка, которую правильнее было бы назвать «мини-мини-мини юбка» и которая не скрывала ничего, а лишь подчеркивала ее вызывающую сексуальность, адресованную – Боже упаси! – вовсе не женщинам. Поэтому обтягивающая кофточка – на грудь оптимальной формы и размера, а значит, умеренно полную и высокую, причем голую грудь, вследствие чего все ее достоинства и нюансы рельефно через кофточку проступали. Поэтому – никакого макияжа, красивое лицо ничем замазывать не надо, а наоборот: простота, свежесть, полные манящие губы, белые волосы, тяжелой волной спадающие на высокую, тонкую шейку и легкий, едва ощутимый запах духов «Сальвадор Дали». Портрет был готов еще утром, и Лиза, сбросившая в тот день со своего возраста лет пять, как минимум, буквально столкнулась, «случайно», разумеется, с корзинкой-тележкой для продуктов в одной из секций посещаемого Герасимом универсама. Надо ли говорить, что это была его корзинка, которую она чуть не опрокинула. Она, конечно, смутилась (а как же!) и даже покраснела (ну, а как иначе!). Он – тоже.

– Здравствуйте, Герасим Петрович, – сказала она, потупив глаза.

– Здравствуйте, Лиза, – сказал он, глядя на нее во все глаза. В его взгляде было интересное попурри из оценки, восхищения, давней, незабытой обиды, упрека и еще удивления: как такая девушка может пренебрегать мужчинами.

Долго оставаться в промежуточной фазе – то ли сразу уйти, то ли еще постоять или даже что-то сказать – Лиза ему не позволила.

– Мне надо поговорить с вами, Герасим Петрович, – застенчиво сказала она.

– О чем мне с вами разговаривать, – горько усмехнулся Герасим Петрович.

– Поверьте мне один раз, я прошу вас. Мне очень, очень нужно вам что-то объяснить.

– Ну, хорошо, пойдемте, – уж слишком нехотя согласился Герасим.

Они расплатились за купленное и вышли на улицу. И там Елизавета сбивчиво и путано рассказала ему о том, что это именно его жена, испытывая слабость к женщинам вообще и к ней в частности, напоила ее в тот день, и она сама не помнила, как оказалась с ней в одной постели. Что никогда, ни до, ни после, она ничего подобного не делала, что лесбиянство глубоко противно ее женскому естеству. Она, мол, интересуется только мужчинами и что-то испытывает в постели только с ними. Но все они такие кобели и сволочи, в них так мало нежности, внимания и порядочности, а ее последний мужчина подтвердил это в полной мере, предав и растоптав все ее идеалы (никакого такого мужчины в помине не было, но шла вдохновенная, со слезами на антрацитовых глазах – импровизация). Кое-какие базовые пункты разговора были намечены заранее, но в основном Лиза полагалась на интуицию, женский талант и свои паранормальные способности. Светка, мол, зная ее драматический финал с тем мужчиной, сказала, что они отомстят ему и другим мужикам-жлобам тем, что займутся сексом друг с другом, и это будет ни чем иным, как актом протеста, символизирующим женскую солидарность. Что она, короче, оказалась жертвой обстоятельств и Светкиной похоти.

– И еще, – сказала она сквозь подступающие слезы, – я ревновала…

После этих, можно сказать – ключевых – слов она зарыдала и, закрыв лицо пакетом с только что купленными макаронами, попробовала убежать, но не быстро, так чтобы ее можно было остановить, догнать.

– Подождите! – крикнул Герасим ей вслед. И это было его первой ошибкой.

Она продолжала убегать неспешной рысцой, не забывая о рыданиях в пакет.

Он бросился за ней и догнал, остановил. И это стало его второй ошибкой. Он отнял руки от ее лица, осушил его своим платком, и сказал:

– Подождите, мы еще не до конца… Нам еще надо… расскажите мне все. Кого вы ревновали? К кому?! Мне надо все знать. Пойдемте ко мне.

– Нет, нет! – Она с энергичным отрицанием и даже испугом замотала головой. – Никогда! Никогда я не скажу, кого ревновала!…

– Да пойдемте, пойдемте же! Я тут совсем рядом живу… Один… Нам никто не помешает, – уговаривал Герасим. И уговорил. И это стало его третьей и решающей ошибкой. В тот же вечер он таки вырвал у Лизы признание в том, кого она ревновала, фактически признание в любви вырвал он. А потом, на продавленном диване в нем вспыхнуло ответное чувство.