Великое сидение - Евгений Люфанов

А дальше-больше, еще того хуже и страшнее. Придумал Петр по западному образцу клеймить рекрутам руку, чтобы их вернее было ловить, если решатся сбежать, и в народе все увидели в этом прямое доказательство действий антихриста, клеймящего своей огненной печатью православных христиан. Носил Петр парик – и это тоже признак антихриста:

– Собачьи кудри на голове.

И его сподвижники – сатанинские аггелы – в таких же собачьих кудрях. А Яков Брюс – чернокнижник и колдун.

– Кривая баба, что на Сухаревском торгу с мочеными яблоками сидит, божится-клянется, что сама видала, как тот Яков Брюс ночью полетел со своей ученой Сухаревской вышки прямо к месяцу верхом на позорной трубе.

– На подзорной, что ли?

– Ну да! Я и говорю, на позорной. К нему, к Брюсу этому, каждонощно является черт, и они вместе ужинают. И такое люди видали, что не может Брюс говорить ни с монахом, ни с другим человеком праведной жизни без того, чтобы у него изо рта синий дым не вылетал. А то и огонь. Вот он, дьявол-то!

Подметные обличительные листы появлялись во многих местах, утверждая народное мнение, что Петр – подмененный царь и к тому же антихрист. Потому и тяготы людские – от его безбожия. Чем больше народ мучается, тем его сатанинскому сердцу отраднее. Были обличители, решавшие в лицо царю сказать, кто он.

– Что новенького? – зашел в Москве к Ромодановскому Петр.

– Есть и новенькое, Петр Алексеевич, только на старый лад. Взят нижегородец Андрей Иванов, поведал мне про царя Петра, что он-де разрушает веру христианскую, – взял Ромодановский со стола опросный, пыточный лист и читал по нему: – «Велит бороды брить, платье носить немецкое и табак велит тянуть. О брадобритии писано с запрещением в изложении соборном. А про платье сказано: кто станет иноземное носить, тот будет проклят, а где про то написано, того не знаю, потому что грамоты не умею. А кто табак пьет, тем людям в старые годы носы резали. А на Москве у него, Андрея, знакомцев никого нет, и со сказанными словами его к государю никто не подсылал – пришел он о том извещать сам, для обличения он, Андрей, пришел, потому что у них в Нижнем посадские люди многие бороды бреют и немецкое платье носят и табак тянут, так надо, чтоб государь велел все это отменить».

– Пытали? – спросил Петр.

– А как же! Но больше ничего не сказал. С огненной пытки и помер. Вот тут на листе помечено: «А умре он, Андрей, по-христиански». Старобрядцем не был и обличать шел с верой в успех своего дела, – побарабанил пальцем по столу Ромодановский.

Петр глубоко вздохнул.

– В Ярославле Димитрий-митрополит в воскресный день шел домой из собора, – рассказывал дальше Ромодановский, – и встретился он с двумя еще не старыми бородачами, которые спросили его, как им быть. «Велено брить бороды, а им – пусть лучше голову отсекут, нежели бороду обреют». – «А что отрастет скорей – голова или сбритая борода?» – спросил владыка.

– Ладно спросил, – засмеявшись, похвалил Петр. – Ну и что дальше из той беседы вышло у них?

– В дом к митрополиту сходится много горожан, и ведутся споры о бороде. Иные призывают восстать за нее.

– Пустословы, – махнул рукой Петр.

С бородой расставались все еще не так-то просто. А когда у старого московского боярина Афанасия Лупова по указу борода была обрита, то он ее сберег, и, когда в скором времени умер, то бороду положили с ним в гроб.

Печалились знатные старики:

– Ныне и помереть стало не знамо как. Прежнего гроба не будет, казна все распродала дорогой ценой, а внове из дуба не делают. Прибыльщик проклятый додумался.

– Это в точности так. Теперича везде гроб английский, из тёсу сшивной, и запрет вышел, чтобы дубы для мертвых долбить, лес зряшно сгубливать.

– Человек жальче дерева.

– То – человек, а то – мертвый прах. И это ты зря осуждаешь. Нестатно нам дубы гноить, в землю с покойником класть. Государь о хорошем лесе печется, старается, чтоб порубок не было, а тут – тебе на колоду дуб, мне, другому, десятому… Народу-то сколь на Руси каждодневно мрет, да чтоб каждому дуб на колоду?.. Начетисто, милый, начетисто. Государю из дуба корабли строить надо.

– Преподобный Хрисанф опасается, что сшивной гроб нетленству мощей гораздо препятствовать станет, а отсюда церквам да монастырям урон.

– Хрисанф… А ты Хрисанфу скажи, что в долбленой колоде из столетнего дуба самый грешный из грешников незнамо сколь годов пролежит и святым праведником окажется, а дощатый гроб всякому упокойнику верной проверкой станет: не стлел – значит, свят. Мощи, – они должны и без колод объявиться, хоть ты как хошь упокойника положи. Не так, что ли?

– Оно будто и так… А все-таки, мол…

– Ничего не все-таки… Сшивной гроб – аккуратный и на глаз много приглядистей. У Рогожской заставы на показ выставлен и даже как бы кружевами украшен.

– Вот ты и ложись в него. Нашел, что расхваливать. Лучше посмотри, что на погостах творится. Могилы велено копать в глубину одинакового всем помершим. Знатного с последним холопом теперь уравнивают.

– Как мог он быть истинным русским царем с таким нравом и ухватками простого мужика? Он, должно, и не знает, что такое порфира да скипетр, а давай ему топор в руки да трубку в зубы. Работает, как заправский мужик, одевается и курит, как доподлинный немец, пьет водку, ругается и дерется, как простой матрос, а в войске сам себе низший чин добыл, бомбардиром значился. Глянули бы на такого царя прежние благочестивые московские государи – и в один голос бы отреклись: не наш, не наш!

В самом деле, подлинный ли это царь? Все больше и больше задавались таким вопросом в самых разных слоях народа. Что же касаемо антихриста, то это, может, не просто поношение, ругань, а…

В молитвословии вычитал один курский поп, что от недоброй связи, от жены скверной и девицы мнимой, от колена Данова родится антихрист. И задумался, крепко задумался курский поп: какое же это колено Даново? Что сие?.. И где именно родиться антихристу, не на Руси ли?..

И сказывали дальше так, что пришел к тому задумавшемуся попу его знакомец, отставной прапорщик Аника Акимыч, человек хотя и убогий, но многограмотный, сам учивший ребят книжной мудрости.

– Вычитал я, – шепнул ему поп, – что скоро родится антихрист от племени Данова. И в миру у нас тяжело стало, как по тому писанию сказано.

Аника Акимыч коротко подумал и изрек, вразумив попа:

– Антихрист уже народился и живет. У нас в царстве не государь правит, а сатанинский сын. Знай, отче: Даново племя – суть царское, и наш царь родился не от первой жены, а от второй. Вот и значит, что родился он от недоброй связи, потому что законная жена бывает только первая.

– Ой-ей-ей… – схватился поп руками за голову. – Что же это станет теперь?..

– То и станет… – хотя и непонятно, но многозначительно ответил ему Аника Акимыч.

И не только от курского попа и отставного прапорщика, но от многих других то сторожким шепотом, а то и безбоязненным криком пронеслась по-над землей страшенная весть – кто на святой Руси правит православным народом.

У астраханского подьячего Кочергина – вон в какой дали от Курска – было найдено письмо-заговор:

«Лежит дорога, через тое дорогу лежит колода, по той колоде идет сатана, несет кулек песку да ушат воды, песком ружье заряжает, водой ружье заливает; как в ухе сера кипит, так бы в ружье порох кипел, а он бы, оберегатель мой, повсегда бодр был, а царь наш Петр-антихрист буди проклят трижды анафемой».

По доносу духовника – это уже совсем в другом месте – тяглец Садовой слободы Василий Волк винился: «При исповеди царское величество называл антихристом потому, что велел бороды брить и кургузое немецкое платье носить, и службы великие, и податями-поборами, солдатскими и иными нападками народ весь разорен, и в приказах судьи делают неправды многие и берут взятки, а он, государь, судей от того не унимает и за ними не смотрит, и в податях милости никакой нет, и пишут герб орла двоеглавого, а о двух головах орла не бывает, а есть двоеглавый змей, сиречь оный антихрист, и пришло это ему в ум потому, что слыхал в церкви в евангелии и в других книгах читали, а сам грамоте не умеет, и в последние времени встанет царство на царство и народится антихрист».

Другой поп Будаковский говорил: «Какой Петр царь? Лучших бояр велел посадить на колья, Петербург велит в сапоги одеть и вызолотить, а Москву – в лапти, но Москва у нас без государя не будет. Царской крови царевич есть: Алексеем звать».

Разглашался слух, что царь Петр какую-то Бутурлину до смерти довел; в Измайлове у царицы Прасковьи бояр канатом таскал из пруда в пруд, а Якова Степаныча Пушкина сажал на куриные яйца и велел цыплят высиживать.

– Какой он царь?! Весь народ взнуздал, никому покоя нет, ни знатным людям, ни смердам.

– О-о-ох, пускай бы уж одни смерды мучились, они для того и созданы. А нам-то зачем?..

– Всех трясет: из кого – деньги, из кого – душу. Подавай ему то хлеб, то пеньку, то деготь… Одними подводами вымучил.