Шёл старый еврей по Новому Арбату... - Феликс Кандель

– Нет, нет и нет! Подобное недоступно моему пониманию.

Петух взглянул с интересом:

– Умнеешь, Штрудель. На глазах.

– А ты, петух, видел?

Ответил загадочно:

– "Нет ничего достоверного кроме недостоверности". Навсифан, греческий философ. Четвертый век до новой эры.

Остановились. Определились в пространстве.

– Так, – сказал петух, – где у нас зюйд-зюйд-вест? А вот и он. За углом.

– Что там? – боязливо спросил его попутчик.

– Там, Штрудель, твое вчера. Твое, быть может, завтра. Но прежде остережение.

Оглянулся – не подслушивают ли, понизил голос:

– Не удивляться. Не падать в обморок. Не вмешиваться в естественный исторический процесс. А также иное, немаловажное для стороннего наблюдателя. Когда прыгаешь в жизненный поток, Штрудель, в его течение, не отставай и не обгоняй обитателей этого потока. Иначе ничего не распознаешь.

И последнее:

– Осторожно! За углом – реальность.

Завернули за угол, застыли в остолбенении.

Глава вторая

БОЯЗНО ЧЕГО-ТО…

1

На крыше дома…

…на самом ее карнизе…

… завис над бездной одинокий страдалец.

Этаж девятый, а то и семнадцатый.

Сразу не распознать.

Стояли доброхоты на газоне, интересовались, задрав головы:

– Э-ээй!.. Чего там делаешь?

– Жизни себя лишаю.

– Может, не надо?

– Надо.

Меленький‚ кургузый‚ с выпирающим наружу животиком.

– Желаю… Свершить задуманное. Воспарить наподобие ангела.

– Ты и есть ангел, – сказали с земли.

– Нет. Я счетовод.

– Ошибаешься. Ты ангел. Воспаряй без сомнений.

И солнце – в подтверждение – высветило у страдальца ореол вокруг полированной лысины.

– Поверьте мне‚ я счетовод.

– Ангелы тоже могут быть счетоводами.

– Но счетоводы не могут быть ангелами.

– Не скажи‚ – возмутился один из доброхотов. – У меня, к примеру, сосед-счетовод. Не человек – ангел.

– Что же он считает?

– Грехи. Он считает грехи.

Потоптался на карнизе.

Печально усмехнулся:

– Я старый. Старый и лысый. Ангелы такими не бывают.

– Бывают! – закричали наперебой. – Еще как бывают! Когда у ангела много забот и мало радости‚ он тоже старый и лысый.

Признался через силу:

– Язва. Камни в почках. Суставы опухают. Зубы ни к черту…

– Так и должно быть. У пожилых ангелов то же самое. Язва‚ камни в почках‚ зубы ни к черту.

– Зачем вы меня убеждаете? – взмолился. – Какой вам интерес?..

– Никакого. Но твоя неосведомленность – на грани с недомыслием.

Задумался.

Взмахнул руками словно крыльями.

Осмотрел крышу.

– Здесь мало места. Не разбежаться… Нужен, наверно, разгон.

Посовещались внизу. Решили:

– Можно и без разгона. Даже удобнее.

Тут толпа набежала. Мороженое подвезли на продажу. Горячительные напитки. Пузыристое ситро на разлив. А также шарики на резинках, «тещины языки», «уди-уди» с омерзительным писком.

– Эй, погоди прыгать! – заблажили продавцы. – Дай наторговаться!

– Я не спешу, – ответил с готовностью. – Вид отсюда – закачаешься.

– Отойди от края! От края отойди!.. Закачаешься – упадешь, а у нас товар не распродан.

Выпили горячительные напитки, доели мороженое, наигрались в шарики и «тещины языки».

Спели под гармонь.

Станцевали.

Приустали от зуботычин.

– Прыгай давай…

– Не томи душу…

– Раз – и об асфальт...

Страдалец – уже в сомнениях:

– Да я воспарить хотел. Наподобие ангела…

– Воспарил один такой…

– Вчера схоронили…

Дрогнул. Отступил от края карниза.

– Боязно чего-то…

Попросил жалостливо:

– А отговаривать?

– Чего тебя отговаривать? Нам по домам пора.

– Пожарные – отчего не едут?

– Пожарные… Дел у них, что ли, нет?

– А журналисты? Телевидение?..

– Не смеши народ.

Растерянно:

– Нет, так нельзя… Спросите хотя бы, по какой причине. Пообещайте что-нибудь. Попробуйте переубедить…

Они уже рассердились:

– Чего переубеждать? Не маленький. Забрался, так прыгай.

– Разобьюсь... Возможно насмерть.

– Насмерть... Это ежели повезет. Переломаешь ребра с позвонками: вся жизнь в параличе.

– Может, не стоит? Когда в параличе…

– Ты что? Издеваешься над нами? Людей собрал, время наше потратил, деньги… Счас мы тебя сами скинем.

И скинули.

– Нет... – застонали доброхоты. – И этот не воспарил. И этот… Но кто же тогда? Кто?..

2

Встал над телом мужчина осанистый, сановитый, в габардиновом плаще до пят, в велюровой шляпе по уши, осмотрел Штруделя с петухом:

– Вы не здешние.

– Как определили?

– Глаз не наш. Без почтения-одобрения.

– Угадали, – согласился Штрудель. – Мы из-за угла.

– Пришельцам тоже стоит послушать. Перед арестом.

Постучал мундштуком папиросы о коробку «Герцеговины Флор», произнес поучительно, сухо покашливая осмоленными легкими:

– Вот вам пример. Неоспоримое доказательство. Превосходство нашего над не нашим.

– Записывать можно?

– Записывать нужно.

И все вынули блокноты с ручками.

– Однажды в студеную зимнюю пору...

– Я из лесу вышел‚ – подхватил начитанный слабоумный с раздутой головой. – Был сильный мороз…

– Не очень сильный‚ – поправил. – Градусов семнадцать. Но с ветерком. Повторяю. Однажды в студеную зимнюю пору...

– Я из лесу вышел… – опять не удержался слабоумный и притопнул битым ботинком сорок восьмого размера.

– Одно из двух‚ – обиделся рассказчик. – Это саботаж или диверсия?

– Я не могу... – застонал тот. – Поменяйте вступление! Что вам стоит?

– Я тоже не могу, – отказал этот. – У меня текст согласован. Однажды в студеную зимнюю пору...

– Я из лесу вышел! – взвизгнул слабоумный. – Был! Сильный! Мороз!..

– Кто-нибудь! – взмолился. – Уймите энтузиаста...

– Это мы – пожалуйста‚ – крякнули смачно, как огурец раскусили с хрустом‚ мятый‚ круто просоленный, перезимовавший в кадушке под полом. – Это мы с удовольствием. Это нам – повторять не надо.

И потной ладонью поперек рта.

– Давай‚ друг‚ по новой.

– Даю. Однажды в студеную зимнюю пору вышли мы все...

– ...из народа... – радостно запел слабоумный‚ ускользнув от потной ладони. – Дети семьи трудо-вой...

Сопенье. Кряхтенье. Задавленный вопль.

– Вот я носок сниму... Вот я кляп сложу... Вот я в глотку ему‚ по самую рукоятку... Давай‚ друг‚ еще раз.

– Даю! – остервенел. – Однажды в студеную зимнюю пору...

– Ты из лесу вышел‚ – вякнули непочтительно. – Слыхали уже.

– Выйди, наконец‚ – попросили с мольбой и грянули хором‚ с богатырским присвистом: – Выйди, выйди в рожь высокую‚ там до ночи погожу...

И вприсядку.

– Однажды! – забился в истерике. – В студеную! Зимнюю! Пору! Вышли мы! Как один! Дети семьи трудовой! С совещания!!..

И вот что он поведал народу:

– Однажды в студеную зимнюю пору вышли мы с совещания. Сел я в машину‚ говорю шоферу: «В Самый Большой Дом. Живо! Одно колесо тут‚ другое там». И покатили по осевой‚ с сиреной, ветерок в машину надуваем. Надули – и продуло.

На въезде в Самый Большие Ворота Самого Большого Дома: «Стой!» – кричат. Я ему: «Ты кому это – стой? Кому?» – «Тебе‚ – говорит. – Тебе‚ рожа перекошенная». И к шоферу: «Кого нам привез?» – «Своего‚ – пугается. – Самого Большого Помощника Самого Большого Заместителя Самого Главного Уполномоченного». Оглянулся: «Подмена! Подмена!..» – и под руль сполз.

Ведут меня в Самую Большую Караулку на допрос с пристрастием. «Ты‚ – говорят‚ – кто?» – «Я‚ – говорю‚ – это я. Не узнаете? Каждый день сюда езжу». А они смотрят на меня, щурятся: «Был, вроде‚ такой‚ но давно не попадался. На повышение пошел. На укрепление брошен. А может, уволен или в стенке лежит. Нам того знать не положено». – «Да вот же я‚ – кричу‚ – вот! На портрете у вас присутствую! В общем ряду!..» – «Не‚ – говорят‚ – это не вы. У того‚ на портрете‚ нос вкось‚ как принято, а у вас‚ извиняйте‚ прямой. У того уши изящно оттопырены, а у вас незаметны». – «Это меня перекосило‚ – разъясняю. – На ветерке. Однажды в студеную зимнюю пору». А они: «Когда вас перекосило‚ нам неизвестно. Может‚ вы раньше были перекошенный, а теперь вас на ветерке выкосило обратно. А может‚ на вас двойной перекос с выкосом, чтобы органы ввести в заблуждение. Короче‚ – говорят‚ – наш, что на портрете‚ умница умницей, а вы‚ извиняйте‚ дурак дураком. Не можем мы такую рожу впустить в Самый Большой Дом через Самые Большие Ворота».

Тут меня осенило. «Зовите‚ – прошу, – верную секретаршу мою! Она и в темноте‚ при погашенном свете‚ отличит своего начальника при любом перекосе». Привели секретаршу. «Опознайте»‚ – велят. А она поглядела на меня подозрительно: «Пиджак‚ вроде‚ с нашего. Самый Большой Пиджак. И туфли с нашего. Самые Большие Туфли. И бородавка – Самая Большая. А чтобы наверняка‚ следует уединиться. Без свидетелей».