Магнетизерка - Леонид Девятых

— Весьма удобным, — нимало не смутился генерал-полицмейстер. — Стоит только к слову «вор» добавить еще две литеры: «не».

В 1746 году проект Татищева был одобрен Сенатом и высочайше утвержден государыней императрицей Елизаветой Петровной. А Юстиц-коллегия изготовила клейма.

* * *

— А может, Магнетизер уехал? — спросил начавший сдаваться Овсов.

— Он в Санкт-Петербурге, ваше превосходительство, — твердо ответил обер-полицмейстеру Павел Андреевич.

— Вы уверены?

— Совершенно, — заверил Татищев. — Магнетизер беспрепятственно мог покинуть Санкт-Петербург сразу же после убиения господина адмирала де Риваса. Но он этого не сделал. Выходит, в столице его держит что-то еще. Не исключено, что он планирует новое убийство, от коего, с его способностями, не застрахован никто. Даже члены императорской фамилии. И на нашей с вами совести будет, ежели вдруг случится, что кто-либо из царствующего дома…

— Не надо продолжать, господин подполковник, — передернул плечами обер-полицмейстер. — Я понял. Значит, вы говорите, надлежит укрепить заставы на дорогах?

* * *

В течение недели в управу было доставлено семь человек, не имеющих на руках ногтей. Шесть мужчин и одна женщина. Женщина была задержана так, на всякий случай, от шибкого усердия, как бывает всегда, когда от большого начальника исходит прямой и ясный приказ. К тому же, имелась ведь у того же Черного Чухонца привычка переодеваться в женское платье перед тем, как изнасиловать приглянувшегося ему мужчину! Вот тут-то, после сих задержаний, Татищеву и понадобилась Анна Александровна с ее магнетическими способностями. За ней послали, и Турчанинова тотчас примчалась в полицейское управление, где ее поджидал Павел Андреевич.

— А зачем задержали женщину? — спросила она Татищева. — Магнетизер положительно мужчина.

— Приставы малость переусердствовали, — усмех нулся тот. — Однако в нашем деле, сударыня, всегда лучше перебдеть, чем недобдеть.

В арестантской комнате все семеро сидели по лавкам.

— Экий произвол вы творите, господин подполковник, — поднялся им навстречу высокий худой мужчина. — Задерживаете честных граждан без всякого объяснения причин. Я буду жаловаться в Сенат.

— Ну, ежели вы честный человек, то вам совершенно не о чем беспокоиться, — заверил его Татищев, оглядывая всех семерых. — А жаловаться есть ваше неотъемлемое право. Кстати, почему на ваших руках нет ногтей?

— Я таковым родился! — с возмущением ответил худой и вызывающе посмотрел на подполковника. — И иметь мне ногти на руках или не иметь, это мое частное дело. У меня и на пальцах ног нет ногтей, так что, это является основанием к арестованию?

Женщина в углу хихикнула.

— Не арестованию, а задержанию, — поправил его Павел Андреевич и выразительно посмотрел на Турчанинову. Та отрицательно мотнула головой. — Впрочем, вы свободны.

— Благодарю вас, — с сарказмом произнес худой и вышел из арестантской, гордо подняв голову. — Приготовьтесь к неприятностям, господин подполковник.

— Всегда готов! — бодро ответил Татищев и снова повернулся к Анне Александровне. Та стояла около задержанной женщины и пристально смотрела на нее.

— Вы же сказали, что Магнетизер положительно мужчина, — тихо произнес Павел Андреевич, подойдя к ней.

— Ее надо срочно в клинику, — так же тихо ответила она.

— А что такое?

— Сифилис.

Татищева от этого слова натурально передернуло.

— Вы, тоже свободны, сударыня. Господин пристав, велите проводить эту барышню… в клинику.

— Не пойду я ни в какую клинику! — поднялась с лавки женщина.

— Выполняйте, — гаркнул Павел Андреевич и отвернулся.

— Его здесь нет, правда? — тихо спросил Анну Александровну Татищев, когда двое полициантов увели упирающуюся сифиличку.

— Нет, — согласилась Турчанинова. — Если бы был, я бы сразу это почувствовала.

— Ну, что ж…

Он обернулся к задержанным и вежливо произнес:

— Господа, прошу прощения за причиненное вам беспокойство. Вы все свободны.

— Черт знает что такое! — с возмущением воскликнул господин в круглой шляпе, до того сидевший смирно и безучастно. Но встретившись взглядом с Татищевым, тут же осекся и быстренько вышел из арестантской.

— Вы тоже свободны, — обратился Павел Андреевич к Турчаниновой. — И… благодарю вас.

Она широко раскрыла глаза.

— Что? — не понял тот ее взгляда.

— Ничего. Просто я не ожидала от вас такой… учтивости.

— Вы можете идти, сударыня, — сказал с каменным лицом Татищев.

— Полагаю, если снова понадобится моя помощь…

— Всенепременно, сударыня, — с легким поклоном ответил подполковник и отвернулся.

«Бурбон», — подумала Анна и пошла из арестантской, удивившись, что на сей раз она подумала о Татищеве беззлобно и даже как-то… с симпатией.

Впрочем, к делу поимки Магнетизера это не имело никакого отношения.

Глава восемнадцатая

Есть просьбы, в коих начальству не отказывают. — Явление прекрасной дамы. — Почему покраснел Павел Андреевич. — Тревога мадемуазель Турчаниновой. — Мужики суть существа примитивные и недалекие. — Страсть, похожая на месть. — Примирение или прощание? — «Я все сделаю сама». — Шандал против стилета. — От чего впадают в неподдельный ужас поэтки-девицы. — Штуковина подполковника Татищева.

— …Конечно, понятно, что вас тревожит вероятность новых, не дай бог, неприятностей от руки этого Магнетизера, однако я просил бы вас производить ваши розыскные действия как-то деликатнее, что ли. Кроме того, господин обер-прокурор обеспокоен возможностию появления в столице вредных толков об этом господине с его магнетическими способностями и не желал бы, чтобы сие дело было предано даже малейшей огласке.

— Я вас понял, господин обер-секретарь.

— И еще одно, Павел Андреевич, — Макаров вышел из-за стола и дружески улыбнулся Татищеву. — Сегодня у Милитины Филипповны, супруги моей, именины, так что прошу вечером пожаловать к нам на раут. К шести часам пополудни. И без опозданий. Ссылки на занятость и болезненное состояние не принимаются.

— Благодарю вас.

— И потом, — продолжил Макаров, — в подобных просьбах начальству не отказывают, верно ведь, Павел Андреевич?

— Точно так, — улыбнулся Татищев. — Не отказывают.

Павел не очень-то жаловал всякого рода светские сборища с их пустыми разговорами и тяготился основополагающим требованием света non seulement etre, mais paroitre[9]. Татищев не умел надевать приличествующие случаю личины, принуждать себя улыбаться и доброжелательно смотреть в глаза человеку, коего не уважал и не мог терпеть. Однако Макаров, по его словам, за дело свое радел по-настоящему, а не для виду, спину чаще положенного не гнул и своих подчиненных в обиду не давал. Сразу же после гибели агента Елизарьева, служащего четырнадцатого класса, он лично стал хлопотать о пенсионе его вдове. Таким начальникам, и верно, не отказывают. Посему в половине шестого пополудни подполковник Татищев надел вицмундир, придирчиво осмотрел себя в зеркале и отправился на раут.

Гостей было немного. Их встречала именинница, высокая, статная дама с гордым и независимым взглядом больших черных глаз, чем-то похожих на глаза Турчаниновой. Она благосклонно, как короткому знакомому, протянула Татищеву руку для поцелуя, и он, учтиво склонившись, прикоснулся губами к костяшкам пальцев, затянутых белой лайкой. Руки у Милитины Филипповны были тонкими и нервическими. Именно такие ручки, верно, и положено иметь сочинительницам поэтических виршей с чуткой душевной организацией, а ножки — так кто ж их видел, дамские ножки-то?

— Весьма рада лицезреть вас, Павел Андреевич, — мило улыбнулась Макарова. — Вы нас совсем забыли.

— Дела, — развел тот руками, припоминая, когда он мог забыть сие семейство, ежели за все годы службы под началом Макарова он всего-то не более трех-четырех раз бывал у них, а с Милитиной Филипповной виделся лишь дважды.

В гостиной было весьма светло: огромная люстра, висевшая в центре потолка, освещала все имевшиеся в комнате ниши и уголки, и блики от ее граненых стеклышек в виде пирамид плясали на фамильных портретах предков Макарова и Милитины Филипповны.

Довольно просторная гостиная Макаровых была убрана в старинном вкусе. Основательные мебеля простого крепкого дерева, декорированные в голубой и кремовый тона с белыми каемками, круглые столики перед креслами, софа и стулья с цветочками на обивке гнутых спинок. На софе, невзирая на гостей, дрыхла на спине, раскинув в стороны крохотные кривые лапки, мерзкая моська. Окна были украшены белыми миткалевыми занавесями, меж коими, под зеркалами в тяжелых рамах, стояли белые мраморные столики на вызолоченных полусогнутых ножках. На одном из них стояла китайская ваза, на другом — два китайских болвана при мечах, грозно смотрящих друг на друга.