Возлюбленная кюре - Мари-Бернадетт Дюпюи

– Доктор Колен де Салиньяк. А вы, полагаю, родственники несчастной Анни? Я увидел наемный экипаж с эмблемой ангулемской почтовой станции и догадался, что это должен быть кто-то из семейства Менье.

– Я сын мадам Менье, – объяснил Эрнест. – А это мой зять Патрис Герен, муж моей сестры Эльвины.

Лица у приезжих были печальные, и доктор не мог не проникнуться к ним сочувствием.

– Я лечил вашу матушку и сделал все, что было в моих силах, но она, к сожалению, слишком много пила. Злоупотребление спиртным вредит здоровью и разрушает печень, это всем хорошо известно. Анни быстро впала в состояние бреда и отказывалась от лекарств, в том числе и от опийной настойки, а если что-то и принимала, то моментально начиналась рвота и все выходило наружу. Думаю, ее ничего уже не могло спасти. Видя ее в таком состоянии, я пришел к выводу, что у нее перитонит – фатальное заражение брюшной полости.

Открытый взгляд и изысканная речь доктора, которому, по всей вероятности, незачем было лгать, произвели на Эрнеста благоприятное впечатление, но сомнения остались при нем.

– В письме отца Шарваза речь идет о кровоизлиянии в мозг, доктор! – воскликнул он.

– И это кровоизлияние стало результатом общего ослабления организма несчастной.

Вернулся Шарваз с кувшином. Поздоровавшись с Коленом де Салиньяком, он принес для него табурет.

– Господа, мой друг доктор наверняка сказал вам то же самое, что и я, – проговорил он печально. – Добавлю только, что за Анни ухаживали заботливо и со всем старанием. Я проводил у ее постели столько времени, сколько мог, надеясь, что она поправится. И две ночи подряд я не спал и давал ей пить, когда она просила!

Этот поток слов заставил Эрнеста растеряться. Понял он и то, что дальнейшие расспросы и пререкания бессмысленны. Мать умерла, так и не увидев его перед смертью. И даже не попросила, чтобы он приехал… И уже это одно удивляло его до крайности.

– Последнее, о чем я хочу спросить… – проговорил он. – Почему мама, если ей было так плохо, не попросила, чтобы к ней позвали нас, ее детей? Насколько я ее знаю, она бы захотела с нами попрощаться, особенно если бы думала, что умирает!

– Она была не в себе, мсье, – дружелюбным тоном ответил доктор. – Поймите, когда человек испытывает острую боль, он забывает обо всем на свете.

Патрис Герен поднялся первым, Эрнест последовал его примеру.

– Господин кюре, вы говорили что-то о понесенных вами расходах. Прошу, передайте мне список.

– У меня еще не было времени этим заняться. Я включу в него расходы на лечение и захоронение и отошлю вам в Ангулем, – ответил Шарваз.

Больше говорить было не о чем, и посетители откланялись. Можно было, конечно, переночевать в трактире в Мартоне, но Эрнест с зятем предпочли вернуться в Ангулем.

* * *

Обратный путь холодной и ветреной ночью оставил после себя жуткие впечатления. Фонари на оглоблях едва освещали грязную дорогу, и приходилось постоянно напрягать зрение, чтобы не пропустить развилку или свернуть в нужную сторону на перекрестке.

Разговаривали мужчины меньше, чем по пути в Сен-Жермен. Им было о чем поразмыслить: столько вопросов, сомнений, предположений… Но к тому времени, как экипаж въехал в освещенный фонарями Ангулем, мысли Эрнеста прояснились.

Скоро они прибыли на улицу Леонар-Жарро, и он смог обнять сестру. Помимо родителей Патриса, компанию ей составляла супружеская чета, с которой Герены были особенно дружны. Они пришли утешить Эльвину в горе. Стараясь справиться с волнением, Эрнест подробно рассказал о визите в пресбитерий и о том, что им удалось узнать. Патрис, в свою очередь, описал кюре и доктора.

– А что стало с сундуком, в котором мама хранила свои вещи? – спросила Эльвина.

– Я о нем забыл, – ответил брат. – Но ты не волнуйся, нам все равно придется еще раз туда ехать. Час был поздний, поэтому на кладбище мы не попали.

Все стали обсуждать услышанное, и многие факты, которые при иных условиях могли бы попросту забыться, привлекли к себе внимание.

– Мне показалось странным, – начал Патрис, – что письмо датировано седьмым числом, хотя Анни умерла днем шестого декабря, а не седьмого. Кюре говорит, что ошибся. Но что еще хуже – ее похоронили седьмого! То ли кюре и правда запутался в числах, то ли он что-то скрывает.

– Мне это тоже не понятно, – подхватил Эрнест. – Согласитесь, Шарваз должен был нам сообщить. А получается, что он намеренно пытался скрыть от нас ее состояние!

– А я думаю о том, можно ли вообще доверять такому человеку! – вскричала взволнованная Эльвина. – Мама ведь рассказывала, что у кюре роман с женой доктора!

Ее свекор и свекровь, для которых услышанное стало новостью, громко выразили свое удивление и возмущение.

– Это чистая правда, – подтвердил Эрнест. – Она видела их вместе в постели. И кто знает, на что вообще способен священник, погрязший в грехе прелюбодеяния!

– Я согласен с Эрнестом, – сказал Патрис. – Этот Шарваз мне совершенно не понравился. Он изображает любезность, но взгляд у него ледяной! И он явно чувствовал себя не в своей тарелке.

Оба были правы. В этом деле было слишком много загадок, слишком много противоречий. И тут Эрнест решился.

– Мы должны что-то предпринять! – воскликнул он. – Нас попытались обмануть, но я не верю, что мама умерла из-за того, что пила слишком много, сколько бы кюре с доктором об этом не твердили. Вино она любила, это правда, но оно ей не вредило, и мы никогда не видели ее пьяной. И кроме предположения, что у матери сначала образовался перитонит, а потом она умерла от кровоизлияния в мозг, мы ничего определенного так и не узнали!

– Увы, Эрнест, мы узнали, что перед смертью Анни очень страдала. Даже трактирщику в Мартоне это известно!

Эльвина прижалась лбом к плечу мужа и заплакала. Му́кой было представлять себе мать, терзаемую страшной болью вдали от них, своих детей!

– Завтра же я напишу доктору, – решил Эрнест, у которого тоже стояли слезы в глазах, – и потребую внятных объяснений и официальное свидетельство о смерти, где был бы указан недуг, который убил нашу мать.

Было уже очень поздно, около часа ночи. Члены семьи и друзья еще раз выразили свои соболезнования, и все разошлись по домам.

Вернувшись к себе, Эрнест еще долго не ложился. Он составил послание доктору де Салиньяку, а потом, терзаемый подозрениями, приступил к написанию второго письма – к Ролану Шарвазу.

Мсье!

По возвращении в Ангулем мы рассказали родным все, что узнали от вас о болезни матери, а также о том, с какой поспешностью ее похоронили.

Мы перечитали ваше письмо, в котором говорится, что смерть наступила 7 декабря 1849 года, датированное тем же числом. Мы приехали в Сен-Жермен на следующий день, то есть 8 декабря, и наше удивление было велико, когда мы узнали, что мать похоронили накануне.

Мы перечитали также письма матери за тот период, когда она состояла у вас на службе, и восстановили в памяти некие события, о которых она нам рассказала и о которых вы с ней неоднократно беседовали, так что наше неудовлетворение, полагаю, вполне объяснимо. Нам нужны доказательства более убедительные, чем те, что мы от вас получили, и предоставить их вы должны в самые сжатые сроки.

Если мы не получим от вас удовлетворительного ответа, то будем вынуждены обратиться с жалобой к прокурору Республики, настолько мы недовольны халатностью, которую вы проявили, не сообщив своевременно о тяжелой болезни нашей матери. Несмотря на то что мы живем недалеко от Сен-Жермен, мы не знаем, от чего и как она скончалась.

Эрнест Менье* * *

Напрасно Эрнест, Эльвина и семья Герен ждали ответа обратной почтой. Прошло три дня, а письмо из Сен-Жермен так и не пришло. Но колесо судьбы было уже не остановить.

Коллега Эрнеста, портной по фамилии Наден, подошел к нему на улице де Пари и, выразив свои соболезнования, сообщил, что в числе его клиентов есть некий кюре Шарваз.

– Хочу вас уведомить, мой дорогой Менье, что кюре из Сен-Жермен очень недоволен. Вчера он обратился ко мне с просьбой сшить для него штаны и в конце письма пожаловался, что вы его в чем-то необоснованно подозреваете. Он даже подумывает подать на вас в суд за клевету!

– Что?! Значит, написать вам у Шарваза время есть, а ответить на мое письмо – нет?! Кроме того, у него хватает наглости рассказывать всем, что он подаст на меня в суд? Благодарю вас за предупреждение, мсье Наден! Лучший способ защиты – нападение, так, кажется, говорят? Но я так это не оставлю! Мы еще посмотрим, кто в этом деле прав, а кто виноват!

В тот же день Эрнест составил официальное изобличающее письмо и отправил его прокурору Ангулема.

* * *

А что, спросите вы, происходило в Сен-Жермен-де-Монброн в эти три дня? Ролан Шарваз получил письмо Эрнеста Менье, и этот лист бумаги обжег ему пальцы – столько в нем было завуалированных угроз.