Возлюбленная кюре - Мари-Бернадетт Дюпюи

И чтобы отвлечься от грустных мыслей и забыть о недомогании – а она и вправду чувствовала себя не очень хорошо, – Матильда стала подыскивать себе оправдания. «Разве неправда, что от вредителей – крыс, куниц и прочих – мы избавляемся не задумываясь? Так почему мы должны мучиться угрызениями совести? У Ролана просто не было другого выхода, и у меня тоже. Слишком быстро я забыла, как мы боялись, что может быть скандал, что нам придется расстаться! Мы избавились от противной и злонамеренной старухи, которая угрожала разрушить наше счастье, ославить нас обоих. Мы просто обязаны были ее уничтожить, как уничтожают осу, которая хочет ужалить. Нет, сегодня я не в себе! Завтра все будет представляться совсем по-другому. А после похорон станет еще легче. Приедет сестра Ролана, славная девушка, он столько о ней рассказывал! Нет, бояться мне нечего. Опасность миновала!»

Невзирая на все эти рассуждения, Матильде хотелось плакать.

Как и Ролану Шарвазу, заснувшему с легким сердцем, Матильде де Салиньяк не пришло в голову, что покойник еще может напомнить о себе. И не обязательно в виде призрака, требующего отмщения, ведь есть куда более тонкий и надежный способ – деяния, совершенные при жизни, оброненные тут и там слова… Они свели Анни в могилу, и она больше никогда не заговорит. Но дело уже было сделано. Жалобы и подозрения, которыми она так щедро делилась с людьми своего круга, принесли свои плоды. И они были еще слишком живы в памяти тех, кто ее знал, чтобы оставаться без внимания.

В пятницу 7 декабря 1849 года

На следующий день, в шесть утра, не дожидаясь, пока рассветет, Ролан Шарваз явился к мэру с просьбой разрешить ему похоронить Анни раньше, чем того требует обычай.

Энергичным стуком в дверь кюре разбудил весь дом, поэтому неудивительно, что Арно Фуше ответил на его просьбу отказом.

– Войдите в мое положение, дорогой друг! – вскричал кюре. – Моя служанка была нездорова, доктор де Салиньяк полагает, что у нее была серьезная болезнь органов пищеварения. Словом, болезнь ее доконала. Но дело еще и в том, что тело уже начало разлагаться. Ночное бдение пришлось прекратить еще до полуночи, настолько невыносимый запах стоит в комнате!

– Я вам верю, отец Ролан, я вам верю, – проговорил мэр вздыхая.

– Я открыл все окна и жег в комнате ладан. Придите и убедитесь сами, если хотите! – продолжал настаивать Шарваз.

У Фуше не было оснований сомневаться. Мэр провел немало времени в обществе Ролана Шарваза на званых вечерах у де Салиньяков, и тот приятно поразил его своим красноречием и серьезностью взглядов.

Перспектива же начать день с визита в пресбитерий с целью убедиться, что там и вправду воняет, его не прельщала.

– Вы меня убедили! – объявил он. – Поступайте, как считаете нужным. Помимо прочего, это оправдано и с точки зрения санитарии. В такой ситуации с погребением лучше не тянуть.

Заручившись позволением мэра, Шарваз закутался в шерстяную накидку, набросил на голову капюшон – на улице как раз начинался дождь – и отправился в Мартон. Он шел быстро, с жадностью вдыхая свежий, пахнущий зимним холодом воздух. «Как только ее закопают, мы с Матильдой вернемся к прежним привычкам, все будет прекрасно!» – обещал он себе.

Невозможно было без удовольствия и волнения вспоминать, какая у нее крепкая грудь, белоснежная кожа, как красива линия бедра, как сладки губы и как она вскрикивает в момент высочайшего наслаждения. Разумеется, они очень скоро увидятся, и он опрокинет любовницу на свою кровать, задерет на ней юбки и, по своему обыкновению, с почти звериной яростью войдет в нее…

Через час он вернулся в Сен-Жермен в сопровождении кюре местечка Мартон, который, сообразуясь с требованиями момента, провел короткую погребальную церемонию. Колен де Салиньяк пришел на похороны один.

– Жене пришлось остаться в постели, – пояснил он. – У нее сильнейшая мигрень. И Сюзанна тоже не смогла прийти.

Ризничий – мрачный, то и дело смахивающий слезу – конечно же, пришел проводить Анни в последний путь, как и Туанетта, и еще несколько пожилых горожанок. Еще до полудня с формальностями было покончено. Учитель, у которого были уроки, в похоронах не участвовал, но видел в окно, как мимо школы проследовала немногочисленная погребальная процессия, во главе которой двигался влекомый лошадью катафалк.

«Говорила ли несчастная правду? Свой секрет она унесла в могилу», – подумал он в который раз за эти несколько дней.

* * *

В середине дня Ролан Шарваз решился наконец написать короткое письмо сыну Анни, этому достославному Эрнесту, о котором она так часто и с такой любовью вспоминала.

Сперва он проводил в Мартон своего коллегу-кюре, а вернувшись, заперся у себя в спальне. Сколько бы он ни проветривал и не жег благовония, запах в доме все еще стоял ужасный. И это при том, что по его просьбе Туанетта с кузиной привели в порядок комнату, где так мучительно умирала служанка, и больше ничто не напоминало о драме, которая там произошла. Грязное белье выбросили, матрас проветрили и скатали, а потом вместе с вещами Анни отнесли на чердак. В доме снова воцарился покой.

Склонившись над листком веленевой бумаги, с пером в руке, Шарваз с благодарностью подумал о своих добровольных помощницах. Вдохновившись этой мыслью, он начертал следующие строки:

Мсье!

С сожалением вынужден сообщить, что ваша матушка сегодня скончалась от кровоизлияния в мозг. Я намеревался известить вас о том, что Анни нездоровится, как только появились первые серьезные симптомы, однако она попросила меня этого не делать.

В постскриптуме он добавил, что приезжать раньше, чем через два дня, не следует и что по приезду он предъявит список расходов, которые понес по этому случаю. Поставив свою самую красивую подпись, Шарваз датировал письмо 7 декабря и, не пожалев сто су, отправил срочной почтой. «Теперь-то кошмар точно закончился!» – с облегчением подумал он.

Он понимал, что родственники Анни обязательно приедут, но не волновался по этому поводу. Всем ведь известно, что смерть поражает внезапно и без разбора… В свои шестьдесят (а он, как и доктор, был склонен считать, что мадам Менье не пятьдесят лет, как она уверяла, а намного больше) Анни вполне могла иметь хроническую болезнь и внезапно угаснуть за четыре дня. И удивляться тут нечему…

В доме семьи де Салиньяк на следующее утро, в субботу 8 декабря 1849 года

Матильда встала с постели намного позже, чем обычно. Расстроенная и поникшая, она выбрала самое скромное платье, не стала надевать украшений и делать затейливую прическу.

Сюзанна принесла в спальню записку, в которой сообщалось, что ее родители намереваются приехать сегодня: Матильда обратилась к ним с просьбой забрать мальчика к себе на неделю или две, ссылаясь на нездоровье.

Письмо, написанное дрожащей рукой, она отправила в среду, понимая, что родители сразу встревожатся. Колен не стал оспаривать решение супруги. Матильда и вправду выглядела усталой и нервной.

«Для Жерома будет лучше побыть вдали от дома. Тем более ему так нравится в Ла-Рошфуко!» Эта мысль придала ей сил. Она представила мальчика тепло одетым, прогуливающимся с бабушкой возле замка – великолепного старинного здания, построенного на холме над рекой Тардуар.

Прежде чем выйти из спальни, молодая женщина написала еще одно письмо, положила в конверт и запечатала воском. Накинув на плечи шаль, она медленно, как тяжелобольная, спустилась по лестнице и направилась к кухне. Служанка как раз раскатывала тесто.

– Ах, это вы, мадам! Сегодня вы выглядите намного лучше. Я как раз собираюсь ставить в печку яблочный пирог. Бланкет будет готов через полчаса. Ваш отец будет доволен. Он говорит, я отлично его готовлю!

– Прекрасно! Когда закончишь, прошу, отнеси в пресбитерий эту записку.

– И подождать ответа, мадам?

– Не нужно. Сразу возвращайся домой.

* * *

Шарваз еще раз перечитал письмо любовницы, содержание которого его в высшей степени удивило, выругался, смял листок и швырнул его в огонь. Взгляд его светлых глаз был прикован к письму, пока оно полностью не сгорело. Скрестив руки на груди, он принялся ходить взад и вперед по комнате.

«Но что это может значить? – спрашивал он себя снова и снова. – Мадам де Салиньяк решила поиграть в знатную даму? В каких изысканных выражениях она меня отвергает! Мне приказано не посылать ей записок и больше не искать с ней встреч. Еще она смеет говорить, что мы оба вели себя неразумно, но теперь она одумалась, и к былому нет возврата. А если я попытаюсь нарушить ее волю, она уедет к сестре в Ангулем, и надолго!»

– А я-то думал, что Матильда будет умолять о свидании, что она тоскует по моим поцелуям, скучает по мне… – произнес он едва слышно.

В отчаянии кюре обвел комнату взглядом. В отсутствие шумной и неповоротливой Анни Менье его жилище казалось очень уютным.