Всё хорошо, что хорошо кончается - Олли Бонс

быть, я хотя бы с вашей помощью побеседую с ним ещё раз. Прошу лишь об этом, а потом я сделаю для вас всё, что в моих силах. Прошу! — шепчет она.

— Нам это несложно, — то ли говорит, то ли спрашивает Гилберт, глядя на Нелу. — Поговорим с её сыном?

— Так и быть, — царственно склоняет растрёпанную голову Нела. — К тому же, и от него мы можем что-то узнать. Где ваш сын?

Адалинда, прижав левую руку к губам, правой указывает в глубину зала. Вглядевшись, мы замечаем вдали, на помосте, три кресла, в одном из которых сидит неподвижная фигура.

Нела немедленно идёт вперёд, и мы следуем за ней. На середине зала она останавливается и резко разворачивается, глядит назад. Видимо, проверяет, достаточно ли далеко мы от Адалинды и вправду ли хозяйка замка не следует за нами.

— Что вы об этом думаете? — спрашивает Нела. — Мне не нравится это место. Не пойму пока, в чём дело, но здесь хуже, чем во всём городе. Нам стоит выслушать призраков, но не спешите им доверять.

— А мне так жаль королеву! — решительно заявляет Тилли. — Вот это настоящая мать! Сотни лет остаётся рядом с сыном, который даже её не видит, только чтобы защитить его! Как бы я хотела, чтобы моя собственная мать была на неё хоть чуточку похожа.

Тут у Тилли начинает дрожать нижняя губа, а в голосе явно слышатся слёзы.

— Мои-то распрекрасные родители предпочитали увеселения, приёмы и балы, так что вскоре после рождения отдали меня деду и были таковы. Мол, он после смерти бабки страдает, так пусть отвлечётся. А сами даже не заглядывали, потом и вовсе перебрались в Третье королевство. Вспомнили о нас, лишь когда деда не стало — думали, что дом и мастерская завещаны им. Притворились добренькими, убеждали меня всё продать и перебраться под их крыло, да только я доходчиво пояснила, куда им это самое крыло стоит засунуть. Так что я, знаете, многое бы отдала, если б моя мать хоть вполовину любила меня так же, как Адалинда своего сына. Да что там вполовину, хоть в сотую часть!

— Не плачь, Тилли, — пытается утешить её Андраник, шаря по карманам в поисках платка, который так и не находит. — Надо же, а я всегда считал, что твои родители умерли. Мои мамочка и папочка меня любят, и даже не представляю, как жить без этого. Наверное, тебе пришлось очень тяжело!

— И всё-таки, вспомните, молодой правитель по какой-то причине пожелал больше не видеть свою мать, — напоминает нам Гилберт. — Моя мать тоже была очень хорошей и любящей, потому я не понимаю, как можно было сказать ей такие слова, что же должно было произойти.

Тилли трубно сморкается, отыскав платок в своём саквояже.

— Я тоже не представляю, — соглашается Андраник, — как бы я мог сказать такое мамочке.

— Или она чем-то настолько сильно уязвила своего сына, что он в сердцах бросил подобную фразу, или сам сынок, возможно, гнилой человек, который не ценил чувств матери, — предполагает Нела. — Ведь любовь бывает слепа, и люди нередко закрывают глаза на недостатки близких.

Тут она ещё раз глядит вдаль, туда, где в напряжённом ожидании застыла хрупкая фигура Адалинды.

— Как мать, я понимаю её, — продолжает Нела. — И если бы над теми, кого я люблю, нависло проклятие, пожалуй, я тоже сделала бы всё, чтобы защитить или хотя бы оставаться рядом, разделив их судьбу, даже жертвуя своим покоем. Но я ощущаю в самом замке что-то недоброе. Может быть, проклятие зародилось здесь, может, ещё что. Не спешите никому из них доверять, прежде чем мы не узнаем больше. Теперь, пожалуй, пора нам побеседовать с сыном.

Пока мы приближаемся, фигура в кресле не шевелится, и у меня даже возникает мысль, что это мёртвое тело.

На правителе зелёный наряд того же оттенка, что и у матери, руки безвольно лежат на кованых поручнях, глаза на бледном лице закрыты. Голова склонилась к левому плечу, и светлые волосы венчает лёгкая золотая корона, будто сплетённая из усиков вьющихся растений и листьев, на которых каплями росы поблёскивают прозрачные камни.

— О мои боги! — восклицает Тилли, всплескивая руками. — О, это любовь с первого взгляда! Милашка, как же мы могли с тобой так долго оставаться незнакомы?

И она спешит вперёд, сунув опешившему Андранику промокший платок в довесок к саквояжу, который бедняга тащил всю дорогу.

Фигура на троне слегка шевельнулась. Юноша открыл глаза и с изумлением поглядел на Тилли.

— Вы это мне? — спросил он. — Но кто вы?

— Да не тебе, — отмахивается девчонка, — ты лучше с остальными поговори. Корона! Вот так красотулечка, кто же сумел такое сделать сотни лет назад? Я… ах ты, не снять!

Тилли пытается осторожно взять корону, но пальцы проходят сквозь неё. Нимало тем не смущённая, девчонка поворачивается к Андранику:

— Отыщи-ка мой альбом с карандашом, я должна хотя бы зарисовать эту прелесть!

Андраник послушно принимается рыться в саквояже, поставив его на пол, а Нела тем временем спрашивает у молодого правителя:

— Вилхелм, не так ли?

— Да, так меня зовут, — отвечает юноша. — Но кто вы, странные люди? Отчего на вас такие необычные наряды, из каких же вы краёв?

— Мы из-за гор, — отвечает Нела.

— И в нарядах наших нет ничего странного, учитывая здешний холод, — добавляю я.

— Холод? — с немалым удивлением вопрошает Вилхелм. — Но разве сейчас зима?

— Ты ведь знаешь о проклятии? — спрашивает Нела вместо ответа.

Глаза Вилхелма, такие же светлые, как и у матери, изумлённо распахиваются.

— О чём вы говорите? — с тревогой спрашивает он. — Какое ещё проклятие? Погодите, глаза меня подводят, или по залу бродит коза?

Вдалеке и вправду скачет Орешек, таща за собой длинное зелёное полотнище. Всё-таки сорвала флаг.

Харди вприпрыжку спешит за козой, делая вид, что пытается отнять у неё добычу. Похоже, мальчишке интереснее игры, чем все призраки этого места, или же он просто пытается согреться.

Адалинда с неодобрением глядит на всё это, стоя неподалёку от озорников, но Вилхелм совершенно не замечает своей матери.

— Дай-ка я попробую, — просит Гилберт, обращаясь к Неле, и вслед за тем говорит молодому правителю:

— Вилхелм, что последнее ты помнишь? Что ты вообще помнишь о себе и о землях, которыми ты правишь?

— Что за вопросы, — улыбается юноша, но вслед за тем серьёзнеет, и на лице его проступает беспокойство. — А ведь и правда! Боги, я ничего не помню! Ах, нет, постойте. Меня зовут Вилхелм, и я здесь правлю. Это мой город и мой замок. И я… я не могу вспомнить