Соска - Олег Журавлев

Я спешил на занятия, кутаясь в шарф, а в руках моих зудело желание резко повернуться и влепить по очкам так, чтобы нереально брызнуло черным в разные стороны. Я поворачивался, но видел лишь прохожих. Им было не до меня, они спешили по своим делам. Я смотрел на вереницу машин. Иногда внутренне вздрагивал, замечая красную, но всякий раз ошибался. Во мне развилась фобия. Я становился раздражительным и неприветливым.

Хрусть, и чтобы черным во все стороны! Хрусть… но его нигде не было.

Так прошло два долгих года, оказавшихся, как только я оглянулся на них, одним мигом.

Вот ведь совсем недавно сидел в кабинете Квасьневского, несчастный, подозрительный и даже, кажется, мокрый (я почему-то всегда в своих воспоминаниях мокрый, как будто тот период жизни пролегал у меня исключительно в муссоны), без копейки в кармане и с жабой на сердце, а сейчас… Благодаря стараниям старичка адвоката Александр Эй Колотов представлял собой довольно-таки рекламный образчик выбравшейся из цементной пыли североамериканской мечты.

Выкарабкавшийся жил в двухкомнатной квартире приличного дома, невыкупленной, конечно, но дело к тому шло, являлся помощником супервайзера на строительстве крупного объекта и имел все то, что делает некоторых людей счастливыми: почти новую машину, выходной костюм почти от кутюрье, подружку для секса, симпотную и умненькую, почти тунеядца в бригаде, на которого можно было накричать, трудное прошлое, почти светлое будущее, счет в банке, кое-какие наметки и друга. Почти настоящего друга.

Мне даже почти полностью удалось забыть его. Я сумел бы убедить себя, что он здесь ни при чем, что я сам, что мне просто повезло, а он — не что иное, как плод моей фантазии, если бы однажды я не столкнулся со знакомым автомобилем цвета раздавленной клубники на парковке перед зданием, где располагался офис Квасьневского.

Я даже не вздрогнул, не удивился, не испугался. Тонированные стекла были наглухо закрыты, и я пялился на них с минуту, слегка загипнотизированный чернотой. Стекла отражали мир, оставаясь черной бездной. Мало-помалу тревога намочила мне ладони, а сердце начало стучаться быстро и как-то через раз.

Сглотнув комок в горле, я подкрался к машине сзади.

Как мне не хотелось, чтобы это была его машина. Мало ли на свете таких вот дорогих красных машин? Зачем будоражить прошлое, все забылось, мне так хорошо без…

Я глубоко вдохнул, задержал воздух в легких и, резко распрямившись, прильнул к стеклу, сделав ладони домиком.

С мгновение я ничего не видел, пока вдруг весь интерьер машины не возник передо мной в малейших деталях.

Черная кожа, деревянная лакированная панель управления, блестящие хромированные ручки и он.

Он сидел за рулем вполоборота и смотрел на меня. Я ткнулся взглядом прямо в черные очки и отпрянул. Я успел разглядеть только то, что он был совершенно серьезен. Хотя что может быть смешнее, чем тип, который заглядывает к вам в машину, сделав ладони домиком и зажав сумку между колен? Но он никогда не улыбался.

Я опустил лицо, как будто меня наотмашь по нему двинули, а выказать боль нельзя, и быстро пошел прочь, с трудом передвигая ноги из толстого поролона.

Себе я твердо сказал, что мужик с красной машиной не имеет к моей жизни никакого отношения. Ни-ка-ко-го.

Другом моим стал Квасьневский. Он так ловко удивлялся способности нынешней молодежи разгребать себе дорогу в вонючей пучине капитализма, что я просто не мог не заглатывать лесть, да так жадно, что она проскакивала чуть ли не до прямой кишки, и там теплело. Несмотря на преклонный возраст, он был своим в доску, с ним можно было посплетничать обо всем на свете, начиная с секс-туризма в Таиланд и заканчивая последним Chemical Brothers, очень, кстати, удачным.

Неудивительно, что, когда он внезапно умер, сделав это по своему обыкновению энергично, я искренне горевал, вновь почувствовав себя бесконечно одиноким. Перед смертью старикан хотел мне что-то сказать, нечто очень важное, судя по выражению лица, которое он состряпал из-под кислородной маски, но, как в пошлом кино, не успел — сработала привычка делать разом несколько дел.

Стояла золотая осень 99-й пробы. Листья тихо ворочались под ногами, умиротворенно шурша, священник что-то бесконечно говорил, но это не было утомительным, а лакированный гроб Квасьневского беспечно поблескивал на солнце до тех пор, пока его не начали опускать в яму и он не потух навсегда.

В толпе провожающих поговаривали, что Колотов упомянут в завещании. До меня даже долетел обрывок фразы, что «упомянут, стервец, прилично». Что до меня, то я собирался напиться и позвонить маме. Именно о ней я думал, кидая на Квасьневского комок земли с дождевым червем, обрубленным лопатой.

Прилаживая корзиночку с мертвыми цветами между маслянистых комьев земли, я чувствовал себя занозой в этой сумрачной толпе, а маму и родной дом — тем центром мира, куда труднее всего добраться и откуда постоянно сочится теплая живительная энергия.

Именно в этот момент что-то толкнуло меня изнутри. Я резко поднял глаза и застал его врасплох.

Он стоял в скорбном кольце по другую сторону могилы и пожирал меня взглядом через черные стекла очков. Впрочем, может быть, он смотрел себе под ноги или поверх моей головы?..

Во всяком случае, он был плотно стиснут со всех сторон и не успел скрыться в толпе. Впервые я сумел хорошенько рассмотреть моего протеже.

Несомненно, пожилой человек. Даже старый. Однако удивительно свежая кожа почти без морщин и совершенно незагорелая. В какой норе он просидел все лето? Вдруг в линии подбородка, форме головы, а может быть, в осанке незнакомца померещилось что-то знакомое… Вот если бы не тень от шляпы!

Левую руку тот держал в кармане, правую безвольно опустил вниз. Белая кисть на фоне черного костюма, который он в этот раз напялил, смотрелась отвратительно. К тому же указательный палец был без первой фаланги.

Я задом попятился в толпу. Вежливо, но настойчиво начал продираться сквозь лес скорбных фигур, чувствуя, что зверею. Содрать с него очки, вот что сейчас важнее всего на свете!

Я не успел. Он уже сидел в своем «Бентли» с убранной крышей. Машина стояла в стороне, как бы противопоставив себя веренице остальных машин, все как одна невеселой раскраски.

Наверное, даже на расстоянии чувствовалось, что у меня зудят от ярости кулаки. В эту минуту я осознал, что в жизни случаются моменты, когда энергию, которая вас переполняет, ничто не в состоянии остановить.

Я споткнулся, но удержался на ногах и в открытую побежал к нему. Именно в этот день у меня исчезли последние сомнения, что этот типчик в черных очках попадается мне на жизненном пути не случайно. Я бежал к «Бентли», осознавая, что он в любой момент может рявкнуть мотором и исчезнуть. Я был смешон, но он не улыбался. Он… ждал.

Когда до машины оставалось метров пятнадцать, он свесил руку через дверцу и разжал пальцы. На пыльную траву упала коробочка. Затем он отвернулся, положил вторую руку на руль, мотор повысил голос, и «Бентли» не очень быстро, но безапелляционно уплыл от меня.

Уродливый палец произвел на меня почему-то самое сильное впечатление. Да такое, что мой собственный потеплел и даже заболел ноготь.

Как это часто случается — накликал беду. Через неделю, когда я отчитывал на стройке одного румынского бездельника, мне его защемили двумя блоками и ампутировали.

От коробочки я ожидал чего угодно. За те десять шагов, что отделяли меня от нее, я успел подумать, что в ней если и не ключ от банковского сейфа, то, во всяком случае, ключ от разгадки.

В воздухе еще таяли выхлопные газы «Бентли», а я уже схватил блестящий прямоугольник. С минуту разглядывал. Ожидал чего угодно, только не этого…

Почему-то сам факт, что теперь он надумал взяться за мое здоровье, взбесил меня больше всего остального. Хотя, казалось бы, что в этом плохого?

Патчи от курения. Обыкновенное средство, помогающее избавиться от никотиновой зависимости. Намек на то, что надо бы бросать курить. Задуматься о здоровье.

Я — подопытный кролик. Меня ненавязчиво раскармливают. Поддерживают здоровый тонус для чистоты эксперимента. Какого эксперимента?

Я пожирал патчи яростным взглядом девочки, воспламеняющей взглядом. И если коробочка не воспламенилась, то только потому, что я смотрел недостаточно долго: бросив подарок ангела-хранителя на асфальт, я с остервенением раздавил его каблуком.

Не зная, как отомстить таинственному ублюдку, я раскурил разом две сигареты и отправился напиваться, как сам себе и обещал.

Квасьневский действительно упомянул меня в завещании и упомянул действительно неплохо.