Эротическaя Одиссея, или Необыкновенные похождения Каблукова Джона Ивановича, пережитые и описанные им самим - Андрей Матвеев

— Долго нам еще? — мрачно спросил Д. К. Абеляра, раскуривая сигару.

— Потерпи, — ответил ему единорог (бывший единорог, если быть точнее, а лучше так — бывший на сей момент), — скоро доберемся до реки.

— Господи, — пробормотал себе под нос Джон Иванович, — еще река какая–то взялась, что нам на реке–то делать?

— Плыть. — коротко ответил Абеляр.

Вскоре они действительно добрались до реки, тропинка вынырнула к ней незаметно, кончился лес, начался береговой склон, а вот и сама река — широкая, быстрая, ни одной лодчонки на поверхности воды, ни влево, ни вправо, ни одной деревушки по берегу, пустынная река в пустынных берегах, тоска подбирается к сердцу, когда смотришь на эти серые, быстро бегущие волны, солнца не видно, низкое небо, суровые облака, стало теплее, но не намного, тоска от сердца бежит куда–то вверх, вот уже хватает за горло сильной и мощной дланью, слезай с коня, мягко и нежно говорит Каблукову Абеляр.

Каблуков спешивается, конь фыркает, косит на Каблукова своим большим и влажным глазом, а потом трусит в сторону, где уже пасется абеляровский иноходец. — Тут их и оставим? — спрашивает Д. К.

— Не с собой же брать, — говорит Абеляр, а потом добавляет: — не волнуйся, не пропадут! — И тут единорог (бывший единорог, а ныне доблестный рыцарь) вдруг засовывает два пальца в рот и разражается мощным и оглушительным свистом.

— Боже! — шепчет Каблуков, отчего–то все чаще и чаще прибегая к упоминанию Всевышнего. — Боже, так ведь и оглохнуть можно.

Абеляр смеется и садится на прибрежный песок. — Отдыхай, Джон Иванович, — говорит он Каблукову, — подождать надо.

Д. К. ничего не остается, как сесть рядом, вытянуть ноги и запалить очередную сигару, хорошо все–таки, что князь оказался способен на такой подарочек, время летит быстрее и незаметнее, когда сидишь вот так на бережку да попыхиваешь сладостно–крепким дымком, а, Абеляр? — обращается Каблуков к напарнику.

Тот ничего не отвечает и смотрит на реку, на которой как раз в этот момент появилась плохо различимая точка. Вот только откуда она взялась, ведь еще минуту–две назад там ничегошеньки не было, а сейчас точка, и приближается она очень быстро, увеличивается в размерах, уже и парус видно, странный, прямоугольный парус, грязно–серый, колыхающийся над грязно–серыми водами.

Вскоре лодка подплывает к берегу и из нее соскакивает на песок чернобородый мужчина восточного типа, не очень молодой, лет сорока, в длинном широком халате — пестром, ярком, столь неподходящем всему, что вокруг.

— Здравствуй, здравствуй, благородный Нострат, — обращается к незнакомцу Абеляр, — смотри–ка, совсем недолго мы тебя ждали.

Незнакомец улыбается в ответ, наклоняет голову, то ли прислушиваясь к чему, то ли просто выказывая таким образом расположение к двум приятелям, а потом медленно и распевно говорит: — Давайте в лодку, господа хорошие, времечко–то не ждет, да и дел у Нострата много.

— Что же, Каблуков, вперед! — приглашает Абеляр и сам быстренько устремляется к лодке.

Д. К. следует его примеру, Д. К. совсем потерял голову, Д. К. боится и лодки, и этого армянина (при ближайшем рассмотрении именно армянином оказался загадочный чернобородый мужчина, да и фамилия у него Пезишкян), но что поделать, ведь отказаться от предстоящей поездки Каблуков не может, ибо куда тогда ему, бедному, податься? Вот именно, что некуда, и он переваливает через борт и плюхается на ближайшую скамейку, покрытую вытертым бархатным ковриком.

— С лошадками попрощайся, — говорит Каблукову Абеляр.

Джон Иванович смотрит на берег, лодка ходко бороздит речные волны, лошадки тают и скрываются в прибрежном тумане (странно, то тумана нет, то он есть). Каблуков машет им рукой, а потом откидывается спиной к мачте и тупо смотрит на воду за кормой, серую, все так же быстро бегущую воду, куда, зачем?

— Поспи, Джон Иванович, — предлагает Абеляр, — вот укройся, — и он кидает Каблукову что–то вроде лошадиной попоны.

Каблуков послушно укутывается и закрывает глаза, тихо, лишь плеск воды да поскрипывание мачты, да шорох паруса, да молчащие Абеляр с этим загадочным Ностратом, кто он, откуда, какое отношение имеет к князю и к поискам этой самой двери из одного времени и места в другое время и место, что это за Харон, что за ладья?

Тут Д. К. наконец–то засыпает, и сон его на удивление безмятежен, он спит как младенец, спит долго и без сновидений, лодка все плывет и плывет, опять наступает ночь, а Каблуков спит, когда же он открывает глаза, то все вокруг залито ослепительным солнцем, еще утро, но уже чувствуется наступающая жара, и лодка покачивается на иссиня–веселой морской волне поблизости от незнакомого, желто–зеленого (песчаная полоса и зеленые деревья) берега.

— Все, Каблуков, — говорит ему Абеляр, — приехали.

— Приехали, приехали, — утвердительно качает головой Нострат.

Каблуков скидывает попону и нежится на солнышке. Ему хорошо, вот только очень хочется есть, проспал сутки, а во рту ни крошки не было. — Сейчас, — будто угадывая его мысли, говорит Нострат, — сейчас немного покушаем, чем Бог послал.

— Ну и что он послал? — интересуется Каблуков.

Нострат хитро улыбается, берет с кормы большую матерчатую сумку и прыгает в воду. — Пойдем, — говорит Каблукову Абеляр. Д. К. ежится и тоже лезет в воду. Она теплая, она ласковая, теплая, ласковая морская вода, ничего все же Каблуков не любит так, как море, эх, жить бы где–нибудь в маленьком городке на морском побережье, чем плохо?

Нострат достал из сумки большой круг белого, крепко пахнущего сыра, несколько луковиц, пару больших лепешек, завернутых в грязно–белую тряпку, да небольшой глиняный кувшинчик с вином. — Прошу, господа хорошие, — позвал он Абеляра и Д. К., похлопав ладонью по песку. Трапеза получилась короткой, но на удивление сытной. Каблуков даже собрал в ладонь и стряхнул себе в рот все крошки, оставшиеся от сыра и лепешек, а потом радостно пощупал набитый и набульканный вином живот. — Есть в жизни благодать, — молвил Д. К., нежно поглядывая на Нострата.

— Ну, господа хорошие, — молвил тот, — мне пора, а вам счастливо оставаться! — И не дожидаясь ответа, таинственный армянин по фамилии Пезишкян быстро пошел к лодке, покачивающейся в нескольких метрах от берега.

— Надо переодеться, — сказал задумчиво смотрящему на море Каблукову Абеляр.

— А в этом чем плохо?

— Здесь так не ходят.

— Ладно, — послушно согласился Каблуков и поинтересовался, что же ему предлагают надеть.

Надеть ему предлагали кусок материи, судя по всему, льняной, крашенной в нежный, светло–бежевый цвет.

— Что это такое? — отчего–то брезгливо спросил Каблуков.

— Это туника, — спокойно, как больному (впрочем, почему как?), объяснил Абеляр, — то есть ты заворачиваешься в этот кусок материи, скрепляешь его на плече пряжкой, — тут он протянул Д. К. красивую золотую пряжку с переливающимся камнем в центре, — и идешь себе, понял?

— А трусы? — спросил Каблуков.

— Что — трусы? — изумился Абеляр. — А-а, ну, оставь свои, если хочешь.

Каблуков захотел оставить свои, а тунику надел не без стеснительности. Но оказалась она на удивление удобным нарядом, а узкая кайма, шедшая по нижнему краю, очень понравилась Каблукову своей — как он выразился — элегантностью.

— Все? — осведомился Абеляр.

— Все, — ответил Каблуков.

— Тогда пошли.

И они, связав оставшиеся шмотки в большой узел и забросив его в близлежащие кусты, пошли в сторону от моря, углубляясь в солнечный зеленый лес, так непохожий на тот, по которому они пробирались еще вчера утром. На ногах у Каблукова были легкие сандалии — кожаная подошва, вырезанная по форме ступни, и длинные ремешки, опутывающие ноги почти до колена, на плече висела легкая сумка, сшитая из кожи, наряд Абеляра отличался лишь цветом — у Каблукова туника была светло–бежевой, с темно–коричневой каймой, а у Абеляра бело–розовой, с каймой пурпурной. Да еще была у Абеляра увесистая суковатая палка, которой он весело постукивал по легкой и теплой земле.

— А куда мы идем? — поинтересовался Джон Иванович у бывшего единорога. Море давно осталось за спиной, лес все так же радостно шумел вокруг, невысокий, пронизанный насквозь солнцем лес, конец которому был хорошо виден — еще пара стадий (а в стадии, как известно, 178,60 метра), и все — конец лесу, идут веселенькие холмы, засаженные виноградам и оливковыми деревьями, бездонное небо юга, море за спиной, небо и солнце, зелень оливковых деревьев, одуряющий аромат виноградников, так куда, мы все же идем, вновь поинтересовался у Абеляра Д. К.

— В Греческий город, — коротко ответил тот.

— Что? — изумился Джон Иванович. — Он так и называется? На самом деле?

— Считай, что на самом деле, — пустился в объяснения Абеляр. — Ну, если хочешь, можешь взять в кавычки, тогда получится вот так: «Греческий город». Но это не значит, что живут в нем одни греки, живут в нем, в основном, римляне, но есть и греки, и армяне, и прочие народы, да сам увидишь Но надобно нам именно туда, а идти еще где–то с полдня, так что поспешай.