Голубой дом - Доминик Дьен

Мы приняли это решение однажды ночью, лежа на полу у себя в комнате — так было прохладнее. Совсем рядом со мной ровной цепочкой проползали тараканы, словно дисциплинированные солдаты. Когда их предводитель начал взбираться по моему неподвижному телу, я почувствовал, что вся наша любовь превратилась в no man's land[21].

Ева хотела, чтобы наши пути разошлись так же просто, как и скрестились. Раз и навсегда. И все то время, пока мы, усталые и измученные, преодолевали тысячи километров по каменистым дорогам в трясущихся автомобилях, возвращаясь во Францию, я просил твою мать, чтобы она не отнимала тебя у меня.

— Майя — дочь Алена, — говорила она.

— Нет, моя! Наша!

— Чем ты заслужил быть ее отцом?

— Это все в прошлом!

— Ты забыл, что сделал Ален?

— Нет, и никогда не забуду. Но он мертв!

— Он умер после того, как ты сказал, что собираешься забрать у него Майю!

— Не я один в этом виноват! Ева, ты действительно считаешь, что весь этот кошмар случился только по моей вине?

— Я буду делить с тобой эту вину всю жизнь!

— Так раздели со мной и Майю!

— Нет. Майя принадлежит Алену.

— Но почему только ему?

— Потому что он умер ни за что! Я хочу, чтобы любовь его дочери возместила ему его смерть! И я не хочу больше об этом говорить!

Ты сама знаешь, насколько твоя мать непреклонна…

Итак, я уехал из Ашбери в Париж. У меня ни родителей, ни братьев, ни сестер, я был как не от мира сего. В течение нескольких месяцев я чувствовал себя пустым и бесплотным. Первое время я приходил к твоему лицею и наблюдал за главным входом. Я увидел Симона и Ольгу. Я ревновал их к тебе. Мне очень хотелось с ними поговорить. А потом я отказался от этого намерения. Я понял, что и без того причинил тебе достаточно зла.

Потом я решил переделать свою жизнь. С точки зрения других, мне это удалось, с моей — все казалось тщетным. Все мои счастливые моменты были омрачены твоим отсутствием. Я отказывался иметь детей от женщин, которых любил. Ни одна из них не могла с этим смириться. Они уходили от меня одна за другой. Я их понимаю.

— Почему же после смерти Алена вы уехали и оставили меня одну? Ты хотел разделить меня с моей матерью, но ты тоже меня покинул…

— Не знаю… не могу все объяснить. Вероятно, в те времена я не был настоящим отцом — только любовником. Эгоистичным. Безответственным. Прости, Майя, но мне кажется, что любовь, которую мы испытывали тогда к тебе, была не такой сильной, как та, которую мы испытывали друг к другу…

— Да, должно быть, и в самом деле так. — В горле у Майи пересохло. — Не будем больше об этом говорить, Архангел. Я не затем тебя искала, чтобы упрекать. Ты иногда приходил сюда?

— Ты хочешь спросить — на могилу Алена?

— Да…

— Я часто себя спрашивал, зачем поселился на рю Кампань-Премьер, прямо напротив кладбища… Может быть, затем, чтобы увидеть в камешках на его могиле путеводные камни для своей бестолковой жизни…

— Забавно — мы ведь могли встретиться здесь…

— А я однажды видел тебя — несколько лет назад.

— Вот как? И ты со мной даже не заговорил!

— Нет. Спрятался и смотрел на тебя…

— А потом?

— Вернулся домой и расплакался.

— Почему ты мне ничего не сказал?

— Потому что я уже давно перестал изводить Еву просьбами о нашей с тобой встрече. Я как будто носил траур по тебе, как и по Алену. Я наконец понял последние слова твоей матери: Ален умер ни за что. Признав тебя дочерью, я бы его предал.

— И ты никогда больше не виделся с матерью?

— Нет, однажды виделся. Ей было пятьдесят пять. Тебе тогда было тридцать, у тебя уже были свои дети, и я надеялся, что ты все сможешь понять… Я приехал к Еве. Ты знаешь, конечно, как грустно на побережье, когда курортный сезон проходит. Особенно в Аронсе. И особенно в доме твоей матери, среди ее картин. Мы с ней занялись любовью. Ее груди обвисли, кожа высохла. Но наши объятия были нежными… В ее взгляде я прочел новую печаль — о том, что мы трое разлучились. К этой печали добавлялась ее всегдашняя немецкая меланхолия. Она мало изменилась, но ее лицо стало более строгим, более замкнутым, чем в моих воспоминаниях. Мы провели ночь, пытаясь различить в наших нынешних телах очертания прежних… Я надеялся вдохнуть в нее хоть немного нашей былой любви, так жестоко прерванной. Мои ласки были искренними.

На следующее утро она сказала мне:

— Отныне я буду жить как монахиня. Ты — последний мужчина, познавший мое тело. Я больше не стану заниматься любовью ни с кем.

— Кого ты хочешь этим наказать, Ева?

— Себя.

— Но за что?

— Я это заслужила.

Вот такая у тебя мать, Майя. Этот разговор — очень точная иллюстрация ее жизни и ее манеры любить. Потому что она умеет любить, это несомненно! Но она — дитя Германии. И это терзало ее всю жизнь. Она думала, что искусство ее спасет, но оно ее поработило. На всю жизнь.

Это была моя последняя попытка найти тебя…

Майя поднялась, зачерпнула с земли горсть камешков и протянула их Архангелу, который начал задумчиво перекатывать их в ладонях. Потом высыпал их на могильную плиту и расположил в форме сердца. Встал и крепко обнял Майю.

— И ты сама пришла ко мне, когда я чуть не умер. Теперь, где бы ты ни была, я буду всегда благодарен тебе за то, что ты меня простила…

Они вышли с кладбища и все так же неторопливо зашагали по бульвару Монпарнас. Казалось, они не слышат ни автомобильных гудков, ни торопливых шагов других прохожих. Их словно окутало мягкое нежное облако. Как будто время внезапно остановило свой бег, а они продолжали медленно скользить в потоке своих тайных сновидений.

За один только месяц я, кажется, прожила целый век. Время струится у меня перед глазами, словно поток, льющийся со скалы. Из Румынии, Германии, Франции этот поток приносит все те же страсти, ту же ненависть, те же надежды… Чувства везде одинаковы. Только любовь может отвести страдания. В двадцатые годы, как и в сороковые, в шестидесятые, как и в девяностые… Мы не меняемся… Только годы проходят… И завершаются циклы нашей жизни.

Глава 35

МАЙЯ была на Монмартре, в фотостудии на рю де л'Арме д'Ориен, которую заказала неделю назад. Она приступила к фотосъемке для каталога мод «Кабанон».

Она пыталась сосредоточиться на работе, но ее мысли постоянно возвращались к Морису. Без него она чувствовала себя одинокой и неуверенной. На уик-энд он снова собрался приехать к ней в Париж. Но Майя понимала, что такая жизнь не для нее. Она мечтала о другой.

Она закончила устанавливать декорацию и приготовила столик, на котором нужно было расставить образцы товаров. С фотографиями для каталогов было больше всего хлопот. Майя это знала. Но такая работа ей нравилась. Она никогда не справлялась с выражениями лиц, не могла обыгрывать человеческое уродство или красоту. Ее любимыми моделями были неодушевленные предметы. Без всякого выражения. Без эмоций. Майе нравилось молчание предметов, застывших в неподвижности. Последние два года она пользовалась исключительно цифровыми фотоаппаратами. Обрабатывала фотографии на компьютере, доводя их уже в своем рабочем кабинете на бульваре Распай. Это ей особенно нравилось: работать с тенью, контрастами, цветовой гаммой, заниматься кадрированием. Новые технологии давали ей невиданную прежде свободу. Она не была связана рабочим графиком, постоянным местом работы. Не испытывала скованности от присутствия заказчиков. При желании всю готовую работу она могла отправлять по Интернету. Иногда, если заказы были срочными, она так и делала. Но, как правило, она копировала готовые фотографии на компакт-диски. Из-за того, что нужно было хранить тысячи фотографий в миллионы пикселей, работа Майи стала виртуальной. Мысль об этом доставляла ей тайную радость. Мало-помалу при каждом щелчке затвора фотоаппарата Майя все яснее начала представлять, что именно это занятие и будет поддерживать ее в новой жизни, если она наберется мужества самостоятельно растить дочерей.

В квартире, расположенной в здании мэрии Сариетт, царила тишина, нарушаемая лишь равномерным дыханием человека, спавшего под простыней. Правая нога высовывалась наружу. Телефонный звонок, раздавшийся в ночной тишине, заставил его резко вздрогнуть. Сердце учащенно забилось.

— Ты спишь?

— Для тебя — никогда, Майя. А сколько времени?

— Четыре утра… Я не могу заснуть.

— Что, грустные мысли?

— Я хотела поговорить с тобой.

Морис засмеялся. Он сел на кровати и включил настольную лампу.

— И что такое важное ты собиралась мне сказать, Майонетт, что не могло подождать до утра? — спросил он, однако почувствовал, как заныло под ложечкой.

— Я хотела спросить…

— Да, любовь моя, говори…