Том 8. Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо. Проза - Михаил Алексеевич Кузмин

только, с моей стороны. Я не говорю о будущем, я не навязываюсь.

– Я этого и не хотела сказать, и потом вы имеете право так говорить. Но вот что я хотела бы знать: все, что вы пишете о Фортове, относится к прошлому, хотя бы самому недалекому, или к настоящему?

– К настоящему.

– Да, конечно, иначе ваш поступок не имел бы смысла; но как же тогда все его поведение по отношению ко мне?

Стала ходить по комнате, забыв зажечь огонь, слушая, что говорил тихо и бессвязно из угла ей Модест. Неповторимы были его слова и казались бесцельны, но в ответ на каждое являлась у нее мысль, иногда совсем нежданная, не связанная с данным звуком. Долго ли так говорили, не знала. Наконец донеслось до ушей Модеста: «так водить за нос, так быть обманутой!» И она села в кресло; тогда он приблизился к ней и, не наклоняясь, стал говорить о своей любви. Так же безмолвно и долго слушала она и эти не более связные речи. Наконец поднялась и сказала почти сердито:

– Послушайте, ваша любовь могла бы внушить мне недоверие к вашим словам о другом, но это – увы! – слишком похоже на правду, слишком верно. Скажу вам, чего никому бы не сказала, кроме близкого друга. Его, того, для меня не существует, он умер, его нет, но других следствий из этой перемены моих чувств не произошло. Вас я не люблю нисколько. Простите.

Видя его медлящим уходить, она добавила:

– И я не думаю, чтобы стала любить вас, – и встала, не давая ему руки.

Июль-август 1908 г.

Охотничий завтрак

4-го июня. Как удивилась бы Мари, Клавдия, Петр Иванович, добрейший барон и все мои друзья и подруги, увидя меня в этой комнате на антресолях, где стоит старинная мебель, крытая пестрым ситцем, а из окон виден широкий двор, окруженный красными каменными службами, поросший травой и залитый солнцем. Единствено, что напоминает мне о самой себе, это – почтовая бумага с конвертами на столе и желтенькая книга последнего романа. Так жарко, что я не могу двинуться. Не знаю, для кого я навезла сюда свои платья. Кому их показывать? Сергею Ивановичу или Косте? Но первый для меня глубоко не интересен, а второй – совершенный мальчишка, и потом, он надоел мне своим декадентством. Деревенские развлечения меня мало привлекают, и я наполняю свой досуг, роясь в разрозненной библиотеке; отобрала массу книг, но едва ли их буду читать. От жары я положительно тупею. Сегодня к обеду думаю надеть аметистовую брошь.

7-го июня. Каждая почта приносит мне письма от Поля. Пишет, что скучает без меня, но верить ему особенно нельзя. Сужу по себе: я покуда что спокойна, и мне кажется, что я могу прожить здесь долго-долго, без печали, без радости, без интриг и трагедий, без высоких страстей и флирта. Положительно, деревня успокаивает.

15-го июня. Я не понимаю, как Настя может жить в этой норе круглый год, да еще с таким мужем, как Сергей Иванович. У него красивые глаза, недурная фигура, но какой медведь! И потом, как любить человека, встающего до света, занимающегося хозяйством, в свободное время бродящего по лесу с ружьем и уходящего спать чуть не с десяти часов. Положим, он встает в пять.

16-го июня. Сегодня мы разговорились с Настей о прошлом, когда еще жив был ее отец и они жили в Петербурге. Казалось, что прошло с тех пор лет десять, на самом же деле всего два года. Время летит совсем не так быстро, как это принято думать. По-моему, Настя поглупела, иначе я не могу себе объяснить ее любви к Сергею Ивановичу. Когда она о нем говорит, в ее голосе положительно звучит тревожная нота. Надеюсь, Настя меня не опасается. Костя ездил верхом; он хорошенький и моложе своих 24-х лет; притом рейтузы и высокие сапоги делают фигуру очень стройной. Кажется, я целую неделю не отвечала Полю; конечно, это свинство, но я как-то обленилась. Мне даже иногда лень переодеваться к обеду.

25-го июня. Это чудесно! Сергей Иванович, по-видимому, неравнодушен ко мне. По крайней мере, вчера, когда мы расходились по своим комнатам и я начала уже подниматься к себе на антресоли, он догнал меня и прошептал: «Софья Николаевна, неужели вы не видите, как я страдаю?»..

У него был пресмешной вид побитой собаки, и дышал он так тяжело, что свеча в моих руках чуть не потухла. Я действительно сначала не поняла в чем дело и совершенно искренно спросила: «Но что с вами?» Он закрыл лицо руками и сказал: «Разве вы не видите, что я влюблен в вас как мальчишка?» – «Что вы говорите?» – воскликнула я и быстро поднялась по лестнице. Когда я, не зажигая лампы, села к окну и стала вспоминать предшествовавшие дни, я убедилась, что только моя невнимательность позволила мне не заметить отношений Сергея Ивановича.

Все это время, когда он бывал дома, он не отходил от меня, делал множество мелких услуг, не сводил с меня глаз и даже, такой занятой, иногда гулял со мною по саду до пруда и обратно. Кто бы мог подумать, что под медвежьей внешностью скрывается такое нежное сердце! Услышав в кустах под окном чьи-то тяжелые шаги, я выставила голову в темноту и шопотом спросила: «Это ты, Василий?» Василий был здешний садовник; конечно, я отлично знала, что в саду шевелился не Василий, и мое предположение вполне оправдалось, так как на мой шопот раздался голос Сергея Ивановича. Наклонившись, я сказала с нежною твердостью: «Идите спать, друг мой, вы видите, я не сержусь и забочусь о вас». С радостным криком он бросился к окну, но я захлопнула раму и потушила свечу, отчего настала окончательная темнота… Ну, чем не глава из романа?

29-го июня. Все это время мы ведем себя как-будто после ссоры: не смотрим друг другу в глаза, избегаем оставаться вдвоем, стесняемся, молчим, зато каждое слово, каждый жест приобретает какое-то новое значение. Я присматриваюсь. Что Сергей Иванович имеет своеобразную, «свою» привлекательность, не может быть и спора. Более меня удивляет детскость и наивное простодушие этого взрослого ребенка. Почти робость. Он не задумается остановить бешеную тройку на полном скаку, но краснеет и мнется как школьник, когда ему приходится передать за столом мне чашку или тарелку. Кажется, его влюбленность не остается незамеченной, так как Костя уже делает прозрачные намеки. Мне это тем неприятнее, что Костя