Холодные песни - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич

размяться как следует. Наука мимо пройдет, – лыбился Клыч.

– Ссышь? – лыбился в ответ Элер.

– А мы узнаем. Давай завтра словимся, два на два?

– А давай!

– Тогда забиваемся. – Широколобый надвинулся на Элера, голова к голове, чтобы не услышал весь парк.

Зрители расстроенно загудели. Радик выдохнул: завтра. Он снова провалился из одного омута в другой. Увидел тетю в черно-белом крепдешиновом платье, белый с красной каймой платок, концы которого были связаны узелком – «чтобы не забыть о делах», черную дыру в фундаменте…

– Пошли к девчонкам, – сказал Элер, и Радик вынырнул. – Завтра с клоунами разберемся. На Кашгарке стрелу забили.

Радик поравнялся с другом.

– Туда же не пускают. – Он старался держаться бодро, хотя внутри ныло и клокотало. На Кашгарке…

– И что? – Элер поднял руку и замахал девушкам. Он улыбался во весь рот. Преданный друг, воин, победитель, и не беда, что сражение перенесли.

– Ничего, – тихо произнес Радик.

Они еще немного потанцевали, а потом Лиля сказала, что им пора. Шагая под фонарями аллеи, из одного желтого круга в другой, Радик успокоился, переключился на близость Лили, ее дыхание, уставший, но веселый голос.

Он поцеловал ее, или она его, а потом они стояли под каштаном и подглядывали с понимающими, глупыми улыбками на долго целующихся Элера и Свету.

– Не оторвать, – шепнула Лиля. – Пошли, догонят.

Радик кивнул, чувствуя новый прилив зависти: друг и здесь шел напролом.

Провожая девчонок, он старался не думать о завтрашнем дне.

Получалось плохо.

2. ЛИЛЯ

За неделю до ташкентского землетрясения Лиле Славиной стукнуло девятнадцать. После семилетки в родной Дубовке она окончила Волгоградское строительное училище и уже год работала штукатуром-маляром.

Двадцать седьмого апреля их бригаду погрузили на машину и доставили в Управление спецмонтажстроя. Перед собранием выступил русоволосый бригадир Антон, которого Лиля часто видела во снах, очень близко и истомно. Антон рассказал о страшном землетрясении в Ташкенте, о дружбе народов, взаимопомощи и мобилизации.

– Нужны молодые специалисты и строители, – объявил бригадир, – добровольцы, которые примут участие в восстановлении Ташкента. Кто может? Судимым руки не тянуть!

Через три дня комсомолка Лиля смотрела в окно вагона стройпоезда «Волгоград – Ташкент». Рядом сидела миниатюрная Света, ее подруга. «Женский» вагон полнился голосами. Лиля думала о тюбетейках, мешках с урюком на базарной площади, невыносимой жаре и раскаленном песке, в котором можно варить куриные яйца. Она не знала, чего ждать от Ташкента.

– Как мы там будем? – спросила Света, словно прочитав ее мысли. – Где они воду берут?

– Поживем – увидим, – пожала плечами Лиля, а потом улыбнулась. – Парня тебе найдем.

– На верблюде?

Девчонки захохотали.

Маленький ташкентский вокзал встретил улыбчивыми лицами, цветами, узбекскими дойрами, похожими на пионерские барабаны, и золотыми бликами на длинных духовых трубах, сурнаях. Строителей принимали с неслыханными почестями. Лиле поднесли букет красных роз, обернутый в газету, она укололась о шипы, но с благодарностью зарылась лицом в шелк лепестков. К ее плечу прижалась голова Светы, глаза подруги блестели, под острым подбородком благоухали розы.

В зной вокзала прибывали поезда из Пензенской, Челябинской, Саратовской областей. Играла музыка, толпа кричала: «Спасибо!» Аванс, но Лиля знала – будет за что, и очень скоро, уж они постараются. Она начинала влюбляться в Ташкент, в этот разрушенный стихийным бедствием город на краю Союза, пахнущий горным ветром, пылью, спелыми персиками и красным портвейном. В город, который еще не видела, но уже чувствовала.

Поселили на юго-западе столицы, в районе Чиланзара. Сначала жили в армейской палатке, потом перебрались в вагончик, вместе с еще четырьмя незамужними коллегами. Девчонкам намекнули на общежитие тракторосборочного завода в скором будущем, а пока они обитали на колесах в строительном городке, под присмотром патрулей, сформированных из работниц фабрики «Малика». Узбечки угощали ароматной самсой и сытной шавлей, напоминающей клейкий плов (Лиля быстро впитывала все местное, колоритное), пили вместе с девушками-строителями чай и рассказывали о городе.

Ей перестал сниться русоволосый Антон, все чаще в сновидениях она брела по ташкентскому «бродвею», по опутавшим Алайский рынок улочкам. Город жил на асфальте: палатки-квартиры, палатки-аптеки, палатки-столовые, палатки-амбулатории, почтовые палатки. Под навесами по-спартански горели лампочки. Глинобитные, одноэтажные дома – те, что не превратились в руины, – стояли пустыми, растрескавшиеся стены подпирали контрфорсы. Ввалившиеся крыши, зубастые оконные рамы, лозунги на уцелевших дувалах: «Трясемся, но не сдаемся!», «Ташкент скоро станет лучшим городом страны!» Со временем в сон стали просачиваться тревожные звуки или, скорее, ощущения. В пятки проникал подземный гул, усиливался с каждым шагом, срастался с костями невидимыми щупальцами. Из широкой трещины, изгибы которой задавали маршрут Лили, словно пар поднимался другой звук-ощущение – шум работающего огромного мотора или механизма. Живого механизма.

Лиля всегда просыпалась, когда рокот обретал плоть, сгущался до тени, до движения… когда из трещины появлялась…

Лапа. Девушке казалось, что она видит лапу гигантского насекомого или животного. Три темно-бурых острых зубца, а следом – потолок окуренного темнотой вагончика.

Своевременное спасение от кульминации кошмара.

Первый месяц работали по двенадцать часов в день, без выходных. На месте скромных жилищ, махаллей, и на свободных площадях Чиланзарского района стали проклевываться панельные многоэтажки с видом на восхитительные фруктовые сады. Затем ввели смены. Грузовики забирали в семь утра; у высокого тряского борта хорошо думалось о советском Вавилоне, который Лиля отстраивала не только для кого-то, но и, возможно, для себя. Те же самые грузовики привозили в обед ароматный борщ и наваристую шурпу. К стройпоезду отвозили в пять вечера, уставших, приглушенно-звонких, обласканных взглядами местных парней.

На свидание – первое свидание за год – она согласилась легко. Симпатичный мальчик, высокий, зеленоглазый, господи, до чего же банально, и пускай, пускай банально, как и приятная фатальность в его взгляде, когда он смотрел на нее через ограду строительной площадки, ждал ответа. Она истосковалась, устала от молчания внутренних струн. Ах да, у него были успокаивающий, как перестук колес, голос и суетливый многословный друг-хвостик (приглянувшийся Свете Элер). Опять банально? Пускай.

Зеленоглазый мальчик, Радик, излучал щекотную самоуверенность. Девчонки строили, парни помогали разбирать завалы. Лиля сказала: «Да».

Вечером парни повели их в парк.

И был обжигающий глоток портвейна, всего один, но показавшийся нужным, и танцы, и пломбир в хрустящем стаканчике, вдавленном торопливыми пальцами, и шоколадное эскимо, и снова танцы. В парке Горького собралось столько народу, что

Лиля невольно вспомнила о поездах на ташкентском вокзале. Танцплощадка превратилась в перрон, наводненный парнями и девушками, а по аллеям, обрамленным акациями и чинарой, тянулись к эстраде все новые и новые составы.

Элер крутился вокруг Светы и почти не замолкал:

– Отец с Уломовым работает, директором станции, так того на