Холодные песни - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич

сказала мама, и он побежал. По старому городу будто прошлись авиационные бомбы: от универмага остался огрызок торцевой стены, стрелки на больших часах остановились на пяти двадцати трех. Приближаясь к дому Одихи, он услышал грохот, дорога под ногами пружинила и стонала. По улице стучали гусеницы невидимых танков. А затем он увидел дом тети и…

– Идут, – толкнул локтем Элер.

Девчонки приближались со стороны ворот. У маленькой Светы были открытое детское личико и алые губы. Рядом с Лилей она казалась милым, но все-таки придатком к красоте подруги.

– Заждались? – спросила Лиля. Поверх синего платья она надела кофту сочного апельсинового оттенка.

– Немного… – начал было Радик.

– И вечность готовы! – пропел, перебивая, Элер. – Вино будете?

Света прыснула в кулачок. Лиля прищурилась.

– Чуть-чуть.

Радик потянул пакет из рук Элера.

До парка, расположившегося за авиационным техникумом, добрались через час.

Лавки облюбовала молодежь: парни нависали над девушками или сидели на корточках у острых коленок. Возле мусорных урн валялись смятые пачки, окурки, этикетки от пломбира. Проходя мимо здания игротеки, Элер ударился в воспоминания:

– Когда я был маленьким, сюда один чудак заглядывал. Коллекционер. Приносил игрушки разные, показывал всем. За уши отец не мог меня оттянуть. И пляшущие медведи, и поющие птицы, и хлопающие тарелками обезьяны…

– Сказка! – радовалась Света. И так просто у них с Элером складывалось, что и впрямь сказка, словно всю жизнь друг друга знают.

На танцплощадке кипело и плясало. Мелкота висела на заборе, смеясь и тыкая пальцами в старших братьев и сестер. Объявление на кассе предупреждало, что в джинсах вход воспрещен. Стоящие полукругом лавочки пестрели яркими оттенками платьев.

Объявили белый танец, и Света потащила Элера в центр площадки. Лиля смотрела на подругу и задумчиво улыбалась. Радик искал взглядом тележку мороженого, но находил лишь милиционеров.

– Следующий медленный наш, – сказал он, решившись.

– Хорошо, – ответила она.

Ждать пришлось пять быстрых танцев, а потом, после уместившегося в одно мгновение медляка, пахнущего ее волосами, они пили лимонад и ели мороженое.

Гремели колонки. В воздухе звенел девичий смех.

Радик смотрел на Лилю. Полногрудую девушку, чьи белокурые волосы рассыпались по оранжевым плечам. Она указала пальцем на сцену и что-то прощебетала. Он не расслышал, хотел переспросить, но вдруг что-то почувствовал, оглянулся и увидел, что на Лилю пялятся стоящие у ступенек эстрады парни. Один широколобый, коренастый, с загорелым лицом. Другой – низенький, плосколицый, с маленькими глазками. Широколобый кивнул товарищу, провел ладонью по ежику волос и стал протискиваться сквозь кучку подростков.

Радика охватил гадкий, размягчающий мышцы страх.

Парень приблизился.

– Потанцуем? – спросил он у Лили.

Она глянула на него, слегка приподняла брови, усмехнулась глазами и покачала головой:

– Извините.

– Ты с этим? – Широколобый кивнул на Радика. Сзади маячил плосколицый.

– А что? – с вызовом спросила Лиля.

У Радика пересохло во рту. Он искал в себе силу и презрение, чтобы сдвинуться с места, что-то сделать, сказать. Поиски затягивались.

– Танцевать с тобой хочу.

Наглец протянул руку к запястью девушки. Лиля завела руку за спину.

– Отвали! – выдохнул Радик, закрывая собой Лилю.

– О, подружка заговорила! – оскалился широколобый.

Плосколицый хохотнул:

– Отойди, пацанчик, по-доброму советую.

Руки и ноги Радика мелко вибрировали, но он надеялся, что это не заметно остальным.

– А не то что?

Как он ненавидел этот страх, эту слабость в теле! Он дрался давно, в пятом или шестом классе, дрался из-за боязни унижения, потому что все смотрели, гоготали, стравливали. Победил, разбил задире губу, порвал рубашку, но колотился каждый раз при новой встрече, не знал, как себя вести, если окатят злобой, угрозами, жил вязким ожиданием падения. И ничего не мог с собой поделать, а ведь и в драмкружок подался, чтобы перестроиться, научиться если не быть храбрым, то хотя бы играть роль храбреца. Кино закрутило, увлекло, снимать стали, с Кудратом Ходжаевым познакомился, с Хикматом Латыповым, зимой кинопробы прошел в фильм «Смелость» – вот ирония, обхохочешься. Стихия не отменила съемок, лишь обновила декорации, толпы зевак собирались на разрушенных улицах, а в устоявшем здании «Узбекфильма» кипела работа. Правда, старались без нужды внутри не задерживаться. Радик делал вид, что нисколечко не боится, – крепкие стены, крепкие нервы, но все это было напускным.

К тому же одно дело – дом, а другое – человек.

– А не то всё. – Широколобый хищно улыбнулся, потом прищурился. – Знакомая мордашка… Актеришка, да? Что, перед девочками этим козыряешь?

– Чего тебе?

– Я же сказал… – Парень вздохнул, будто объяснял несмышленому малолетке. – С девочкой красивой танцевать хочу. А тут ты столбом стал. Ну-ка, брысь.

Он шагнул, обходя Радика, и снова попытался схватить Лилю за руку.

– Не трогай, дурак! – вскрикнула она.

– Грабли убери, – неуверенно предупредил Радик.

Широколобый показушно нахмурился.

– Ну вот, – сказал он, словно в реакции девушки был виноват Радик.

– Что тут? – резко спросил Элер, выныривая из-за спины плосколицего.

– Влюбляемся, ссоримся, – пожал плечами наглец. Под мешковатым пиджаком бугрились мышцы. – А ты кто? Режиссер?

– Дирижер, – фыркнул Элер.

На них смотрели десятки лиц.

– Ребята, не надо! – пискнула Света. – Пойдем отсюда.

Элер даже не повернулся.

– Самый здоровый? – спросил он у широколобого.

– Проверить хочешь?

– А пошли! За сцену!

– Айда.

Элер отдал Свете пломбир и направился за сцену. Радик поплелся за другом, в желудке ныло, ладони покалывало. Он чувствовал взгляд Лили и проклинал себя за нерешительность, страх. Элер – другое дело, сразу включился, кулаки сжаты, уверенный, цельный, если и страшно ему, то в удар этот страх запихнет, в чужое лицо, а он, он… Почему всегда ступор, почему желе в руках и ногах? Как тогда, на Кашгарке, среди раскиданных до основания домов, на обломках саманной крыши тетушкиного дома, с которой он увидел исчезающую в разломе Одиху, ее перекошенное, бессмысленное в смерти лицо и, секундой раньше, чудовище, огромное насекомое, обхватившее тело тети короткими мощными конечностями, терзающее его клешнями. Парализованный ужасом, он стоял и смотрел, не в силах хотя бы закричать, а в ушах звучала призывная трель закованной в панцирь твари, уползавшей с добычей в нору.

В сам Ад.

– Тебе, фраер, девок мало? – услышал Радик голос Элера.

Они стояли на заплеванном бетонном ободке за ракушкой эстрады.

– Тише, тише, – с вызывающим спокойствием ответил широколобый. – Чего разорался, не видят тебя девчонки.

– Что-о?!

Плосколицый подтолкнул товарища:

– Хули ты с ним цедишь? Вломи.

Вокруг них собиралась толпа.

– Да жалко ущербных.

– Ты где здесь ущербных увидел?! – прорычал Элер. Он толкался с противником взглядами.

Радику хотелось одернуть, урезонить друга: он не знал, как себя поведет, если начнется драка.

– Урой соплю, Клыч! – подзадоривал плосколицый.

– А-а… Глаз много, менты кругом, не дадут