Талисман из Ла Виллетт - Клод Изнер

Таша поставила тарелку мелко порубленного мяса перед Кошкой, лежащей в корзине рядом с кроватью, но та едва удостоила еду взглядом.

Виктор разделся, как всегда аккуратно сложил вещи и нырнул под одеяло во фланелевых кальсонах. Таша расплела косу, бросила одежду на пол и улеглась рядом с мужем. Их любовная игра была недолгой, оба слишком устали. Виктор нежно ласкал грудь Таша, а она прикрыв его руку своей, бессвязно лепетала:

— Три продажи, нет, пять — вместе с твоими фотографиями… только ярмарочные сцены, досадно, что…

Ее рассуждения прервал хриплый стон. Таша так резко села на кровати, что ударилась о спинку.

— Что это?

— Кошка, — буркнул Виктор.

Таша на ощупь добралась до лампы, дважды едва не упала, запутавшись в подоле ночной рубашки, нащупала коробок и поднесла спичку к фитилю.

— О Боже, нет, только не это! Я весь мокрый!

Лампа высветила растянувшуюся на ногах хозяина виновницу преступления: у Кошки отошли воды.

— Она сейчас родит! — воскликнула Таша.

Виктора едва не стошнило. Он выскочил из-под одеяла и скрылся в туалетной. Кошка жалобно мяукала, хозяйка утешала ее, ласково поглаживая.

— Я с тобой, кисонька, ну же, давай, поднатужься, скоро все закончится.

Кошка, прижав уши, прерывисто дышала, зрачки у нее были расширены, бока тяжело вздымались и опадали.

Появился Виктор и, стараясь не смотреть на кошачьи страдания, начал одеваться.

— Сколько их будет?

— Не знаю, два, а может, три…

Виктора посетило ужасное видение: Таша лежит в подушках с обнаженной грудью, а из ее чрева выходят три орущих младенца.

— Отправляйся в мастерскую, — сказала она ему, — я приду, как только все закончится.

— Это надолго?

— Откуда мне знать? Я впервые принимаю роды.

Виктор удалился, радуясь, что ему есть где укрыться. В четыре утра Кошка произвела на свет первого, черно-белого котенка.

— Я была права, ты согрешила с котом сапожника, — прошептала Таша.

Двадцать минут спустя взволнованная хозяйка увидела второй мокрый комочек, на сей раз — полосатый. Через четверть часа третий, черный как смоль детеныш оказался на кровати.

Измученная переживаниями Таша решила умыться, а когда вернулась, Кошка вылизывала котят, жадно припавших к соскам.

— Они как будто нажимают на педаль швейной машинки, того и гляди проткнут тебе брюшко.

Кошка, как будто услышав слова хозяйки, встала на дрожащие от слабости лапы, взяла зубами полосатого сына, спрыгнула на пол и замерла перед гардеробом Виктора.

— Ты уверена, что это курорт твоей мечты? Папа вряд ли одобрит такой выбор, — заметила Таша.

Кошка не двинулась с места. Оставшиеся на кровати котята отчаянно пищали.

— Ладно, выступлю на твоей стороне.

Оставив молодую мать заниматься переездом, Таша поменяла белье на постели, подобрала выпавшую из сюртука Виктора газету, оторвала от нее листок, скомкала его и вдруг остановилась. Ей бросилось в глаза слово «Убит» на сгибе, и она разгладила бумажку.

УБИТ КУТЮРЬЕ ГАЭТАН Полиция обыскала дом № 43-бис по улице Курсель в надежде…

— Сорок три бис, улица Курсель, — задумчиво пробормотала Таша. — Кто-то называл при мне этот адрес. Но кто? Андре? Эфросинья? Айрис?

И тут она вспомнила: это сказал Жозеф сегодня утром. Он собирался поговорить с Виктором. Ее подозрения превратились в уверенность. Убийство. Или даже два убийства, если принять в расчет Лулу, о которой говорила Мими.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Четверг 22 февраля

Всю дорогу от Шатле до улицы Сен-Пер невыспавшийся Жозеф вполголоса жаловался на свою тяжелую долю. На его несчастье, Эфросинья появилась там раньше и не преминула устроить ему выволочку.

— Кого мы видим! Мсье изволил вернуться домой! Ты не слишком торопился! — рявкнула она. — Веселая была ночка? Я бы на твоем месте сгорела со стыда! Каков тесть, таков и зять!

Жозеф не стал отвечать — ему нужно было попасть в магазин, прежде чем там появится Кэндзи. Он выбежал, устояв перед искушением хлопнуть дверью, чтобы не разбудить Айрис. В лавке он поспешно снял ставни, отпер дверь, «проигнорировал» метелку для пыли и ринулся в свою вотчину в подвале, где хранил личные бумаги.

Там он выложил на стол пронумерованные блокноты. Жозеф завел их в 1889-м, когда они с Виктором вели первое расследование. Ему нужны записи за 1891 год.

«Вот, нашел! Что со мной такое, как я мог забыть? В ноябре 1891-го мы с Виктором…»

Он вздрогнул, почувствовав, что за ним кто-то наблюдает, резко обернулся и стукнулся носом об стеллаж с энциклопедиями.

— Это вы, Виктор?

— Я. Что вы там задумали?

— Очень умно! Больше так не делайте! Теперь нос распухнет, и меня будут принимать за пьянчужку!

— Высморкайтесь и рассказывайте.

Жозеф покраснел.

— Я нашел разгадку: процесс состоялся в 1891-м, в год нашего расследования убийства на перекрестке Экразе.[71]

— Какой процесс?

— У вас плохо с памятью? Тот самый, о котором бормотал чокнутый, что собирает черствые булки. Процесс об абортах, он наделал много шума. Его освещала вся пресса, начиная с «Газетт де Трибюно» и заканчивая «Пер Пенар». Большинство попавших в затруднительное положение женщин были служанками, портнихами, женами ремесленников или служащих с годовым доходом в тысячу пятьсот франков. Гражданка Тома квартировала у торговки вином в Клиши, там она и открыла свой «кабинет». Ее сожитель Абеляр-Севрен Флури был моложе на пятнадцать лет. Он тоже участвовал в деле — избавлялся от плодов. Не стану пересказывать ход заседаний — они длились две недели — и перейду сразу к приговору. Тома приговорили к двенадцати годам каторжных работ. Флури получил десять лет. Остальные сорок пять обвиняемых были оправданы присяжными. Среди них я нашел имена Луизы Фонтан, Мирей Лестокар и трех Софи, работавших у одного и того же патрона: Софи Дютийёль, Софи Гийе и… Софи Клерсанж, портнихи.

— Чертова Мими мне об этом не рассказала.

— Может, барон и Гаэтан — совратители? А их убийства — месть соблазненных ими девушек?

— Думаете, один из них убил Луизу Фонтан?

— Она могла шантажировать своего обидчика.

— Два с половиной года спустя? А загадочная Софи Клерсанж… А хромой? Придется допросить с пристрастием мадемуазель Лестокар.

— А мне чем заняться?

— Сразу же после закрытия магазина отправляйтесь в «Отель де л’Ариве» и убедитесь, что Софи Клерсанж по-прежнему там.

Швейцар «Отель де л’Ариве» — широкоплечий гигант двухметрового роста — взглянул поверх головы Жозефа. Его приветствие «Добрый день, мсье» прозвучало монотонно, как голос ручного скворца, приученного повторять этот рефрен при каждом обороте вращающейся двери.

Жозеф подошел к стойке портье.

— У меня назначена встреча с мадемуазель Клерсанж.

— Ее нет, мсье. Горничная сообщила, что мадемуазель не ночевала в гостинице.

— Она выехала?

Портье одарил Жозефа снисходительной улыбкой.

— Вещи мадемуазель в номере, она оплатила проживание до конца недели.

— Значит, она вернется?

— Не знаю, мсье. Наши клиенты вольны поступать по собственному разумению. — И стоявший навытяжку портье принял расслабленную позу, показывая, что разговор окончен.

«Мне снова утерли нос!» — подумал обескураженный Жозеф.

Неожиданно ему в голову пришла идея: он попросил у портье конверт, написал на нем «Для мадам С. Клерсанж», покинул холл гостиницы, прошел по улице Страсбур, свернул на бульвар Мажента и огляделся. На скамейке сидел хлыщ лет пятнадцати с сигаретой во рту и глазел на проходивших мимо девушек. Жозеф подсел к нему и завязал разговор. Тот кивнул, взял деньги и конверт и небрежной походкой направился в сторону улицы Винегрие. Жозеф шел за ним, в нескольких шагах позади.

Госпожа Герен стояла за прилавком кондитерской. Парнишка отдал ей конверт и исчез. Она вскрыла конверт, не обнаружила внутри никакого послания, подбежала к двери и с озабоченным видом вгляделась через стекло витрины в улицу. Приняв какое-то решение, женщина выключила газ, вышла, закрыла ставни и вернулась в павильон на улице Альбуи. Через минуту горевший на втором этаже свет погас, и Жозеф заметил два женских силуэта в одном из нижних окон.

Проведя вечер в «Бибулусе», куда он приходил каждый вечер общаться с собратьями-художниками, Морис Ломье вернулся домой на улицу Жирардон. Свет на кухне не горел. Морис заглянул в спальню и в мастерскую, но никого не обнаружил: Мими куда-то ушла. Он разжег огонь и продолжил работу над портретом Жоржа Оне, который обещал закончить к началу марта.

Прошло полчаса, потом час, и Морис забеспокоился, перебирая в голове причины, по которым Мими могла задержаться, но ничего не придумал. В четверть восьмого он не выдержал и отправился на улицу Норвен к зеленщику, но тот сказал, что не видел Мими. Морис решил, что произошло несчастье, и ринулся в комиссариат, но и там ничего не узнал. Вернувшись к себе на улицу Жирардон, он почему-то проверил почтовый ящик. Там обнаружилась записка: