Сын зари - Дмитрий Казаков

— Зачэм, вай? — В отчаянии Вартан ударил по решетке. — Зачэм жыт?

— Ты найдешь смысл.

Тюремщик ушел, и Кирилл остался наедине с воспоминаниями, на этот раз настоящими — эпизодами прошлого, фрагментами уже погибшей реальности, сохранившимися в памяти…

Вкус манной каши с маслом, падение с велосипеда, драка с другом, смугленькая девчонка, которую он таскал за косы, страшные истории про «черную руку», рассказанные после отбоя, уроки и домашние задания, первая студенческая попойка, когда его страшно тошнило, знакомство с Милой, выпускной, свадьба, рождение дочери — всё то, что и составляет жизнь.

Кирилл лежал во мраке и переживал ее заново — в последний раз.

Его так же трясло, напоминали о себе раны и синяки, но это было неважно, не имело значения.

Вот день, когда он, уже взрослый человек, с дипломом и работой, явился в детский дом, чтобы поговорить с директором, получить копии документов, узнать наконец, как он сюда попал и, может быть, найти родителей. Не для того, чтобы осудить или броситься в объятия, а только посмотреть, пусть даже издали.

К его удивлению и искреннему изумлению директора, документов не оказалось. Они исчезли, словно испарились.

Кирилл Вдовин провел в этих стенах восемнадцать лет, но как он сюда попал — никто не знал. Новые сотрудники такой возможности не имели, а никого из тех, кто работал в момент его приема и мог вспомнить подробности, не осталось.

Вот та проклятая авария, когда погибла Мила…

Никто не смог объяснить, что произошло, как маршрутка вылетела на встречную полосу, и от столкновения с «КамАЗом» смялась в гармошку… Выживших в «Пазике» не оказалось.

Вот недавние события, то, что началось с его пробуждения на Казанском шоссе.

Это и вовсе напоминало откровенный бред. Заросший, одичавший город, каннибалы и майор с его коммуной, золотое свечение и «воспоминания» из будущего, бегство и люди, верящие в Сына зари…

Эх, вернуть бы времена, когда этого всего не было. Хотя Дину можно оставить.

Затем Кирилл задремал. Проснулся от того, что прямо над ухом лязгнул замок. Подняв веки, тут же прищурился — красный свет факелов бил в глаза, казался невыносимо ярким.

— Поднимите его, только осторожно… Поняли? — раздался приказ, отданный голосом Василича.

Кирилл сообразил, что всё, за ним пришли, и в груди родился страшный холодок, по рукам и ногам пробежала дрожь. Захотелось во весь голос заорать «Нет!», вскочить, рвануться прочь, сделать хоть что-нибудь, только бы свернуть с той дороги, что ведет на костер!

Но он сдержал себя, только глухо застонал.

Сильные руки аккуратно подняли его, и Кирилл оказался липом к лицу с ближайшим помощником Дериева.

— Вот таким тебя люблю я, вот таким тебя хвалю я, — сказал тот. — Молчишь, проповедей не читаешь.

— А надо?

На этот вопрос едва хватило сил.

— Шутник. — Василич потер подбородок. — Ничего, скоро тебе будет не до шуток. Этому руки не связывать, он сейчас и мухи не свалит.

«Это точно», — подумал Кирилл.

Его повели к выходу, медленно, осторожно, давая ступать самому, только придерживая. Еще двое вытащили из «камеры» дрожащего, дико бормочущего бородача, а впереди всех оказался Сеня, которого пришлось «успокоить», несколько раз треснув резиновой дубинкой и заковав в наручники.

Мелькнуло отчаянное лицо Вартана с выпученными глазами и осталось позади, за спиной. Лестница далась тяжело, так что Кирилл едва не упал, но наверху ему дали передохнуть.

— Все готовы? — Василич еще раз оглядел подопечных и скомандовал. — Пошли!

От сырости и мрачности последних дней не осталось и следа, солнце весело сияло, а небо выглядело таким чистым, каким оно обычно бывает во время июньской жары, когда облака словно боятся вылезать из-за горизонта. И это совпадение реальности с тем, что он «вспомнил», заставило Кирилла испугаться еще больше.

Каждый его шаг отдавался болью во всем теле, сердце колотилось, но он шел и старался не горбиться. Их вели в обход универсама, к зданию районной администрации, туда, где когда-то располагалась автостоянка.

Недавно здесь торчали молодые деревца и ржавые флагштоки, но сейчас ни того, ни другого не было. Волновалась и перешептывалась толпа — выстроенная по бригадам коммуна, — на каждом шагу торчали вооруженные пестро и разнообразно охранники, усердно пучили глаза.

При виде узников шепот перешел в гул, и Кирилл гордо вскинул голову.

Едва не содрогнулся, увидев, что дальше, рядом с ржавым «костяком» остановки торчат три обложенных дровами столба, но удержался, понимая, что на него смотрят, и что единственное доступное ему оружие сейчас — это именно выдержка.

— Но я же покаялся! — заорал бородатый, пытаясь вырваться из объятий конвоиров. — Я же все признал, все принял! Отпустите меня, я хочу жить! Жить хочу! — Голос его сорвался на визг.

— А толку, брателло? — спросил обернувшийся Сеня. — Умри не как лох.

Но бородатый не слушал. Он брыкался и вопил так, что его приходилось тащить.

Толпа почти не обращала на крикуна внимания, сотни глаз смотрели на Кирилла. Он ощущал взгляды как горячее давление, и оно вроде бы даже придавало сил, позволяло забыть о слабости и о боли, о том, что до мучительной смерти осталось меньше часа.

Узников провели по специально оставленному проходу, и Василич скомандовал:

— Стой! Кругом!

Значение последней команды Кирилл понял, когда его развернули лицом к зданию районной администрации, и он увидел, что на крыльце стоит Дериев, рядом с ним отец Павел и еще кто-то.

Бывший журналист усмехнулся.

Мелкий тиран, «отец народа», действовал так же, как его предшественники более крупного калибра — устраивал из казни шоу, урок для подданных, повод для собственного возвеличивания.

— Слушайте меня! — крикнул майор, и толпа притихла.

С первых же фраз стало ясно, что речь эта не лучше той, которую Кирилл слышал, находясь в коммуне — набитая казенными штампами вроде «внутренних врагов» и «идеологической измены», она вызывала отвращение. А Дериев, стремившийся выглядеть оратором, был достоин лишь презрения.

Но его слушали не все — в толпе кое-где наблюдалось движение. Глянув в одно из таких мест, Кирилл увидел лицо Клавдии Петровны, врачихи из группы Федора, лечившей его от раны.

Она стояла, прижав руки к лицу, и беззвучно плакала.

В другой бригаде в первые ряды пытался пробиться мрачный и решительный Григорий.

— Назад! — приглушенно рявкнул на него охранник, и даже замахнулся дубинкой.

Затем Кирилл сомлел от усталости, а когда пришел в себя, майорская речь уже закончилась.

— Приступайте! — велел Дериев.

Василич махнул подчиненным, и узников поволокли к столбам.

На Кирилла вновь навалился страх, жуткий, парализующий. Он едва удержался от крика. Бросил отчаянный взгляд вокруг, надеясь, что вот сейчас, как джинн из бутылки, появится Серега…

И тут же пристыдил себя за малодушие.

Заскрипел зубами, позволил привязать себя и даже шепнул закреплявшему узлы бойцу:

— Надежнее давай, надежнее.

Тот оступился и едва не упал с кучи дров, из которой торчал столб.

Сенька ругался все то время, что его привязывали, и ни разу не повторился, а вот бородатый продолжал скулить и плакать, заверять всех в том, что он покаялся, что хочет жить, что его надо отпустить.

— Я же не такой как он, я же не хотел… нет, — молил он, кивая в сторону Кирилла.

Внутри у бывшего журналиста сжалось, когда он увидел медленно идущего к ним человека с факелом. Удивился, зачем рядом с каждым столбом расположились мужчины с большими опахалами из железных листов, но затем вспомнил — обреченный на сожжение обычно быстро задыхается в дыму, и чтобы казнь продлилась подольше, а смерть была помучительней, дым надо отгонять.

— Вот сволочь, — прошептал он, имея в виду предусмотрительного майора.

Первым запалили дрова под бородатым, и тот тонко, по-бабьи взвыл, задергался в путах. Сеня плюнул на «поджигателя», не попал и вновь принялся сотрясать воздух матерщиной.

Кирилл смотрел, как факел приближается к дровам под ним, и понимал, что уже видел это — и толстое запястье, поросшее рыжеватыми волосами, закатанный рукав, пляшущие язычки, вот один перебегает на березовую чурку, и та вспыхивает ярко и весело.

Дым ударил в лицо. Он вздрогнул, закашлялся.

Из толпы донесся жалобный крик, его дополнил женский плач, резкая команда.

— Люди… — произнес Кирилл, напрягая горло.

Он еще не знал, что собирается сказать, но понимал, что от него ждут последних слов, и что от них зависит, запомнит кто-то Сына зари, или через полгода о нем забудут все, кроме пары фанатичных приверженцев?

Что же вспомнить… Классические евангелия?.. Что-то из апокрифов?.. Свое?..