Золотой песок для любимого - Вера Копейко

В прихожей этого дома на Остоженке всегда, сколько он себя помнит, стоял на столике серебряный поднос для карточек. В некоторых московских домах такой поднос доверяли чучелу медведя. Зверя ставили на две ноги, а передними он держал поднос. Но и отцу, и Михаилу Александровичу это казалось дурным тоном. Одно из двух, смеялся отец – или хозяин вышел из леса, или жаждет испугать гостей.

Отец раскладывал карточки по коробочкам. Их собралась целая коллекция. Друзья дарили теперь уже ему, младшему Галактионову. Не без корысти, естественно. Приятно, когда твое имя на картонке, выведенное рукой каллиграфа, угнездится в серебряной или золотой, а может, фарфоровой или кожаной визитнице на века.

Собрание это рассматривал Михаил Александрович всякий раз с любопытным чувством – какая череда людей прошла рядом! Сколько знакомцев, да каких!

Раскладывать карточки для него – все равно что пасьянс для кого-то. Впрочем, похожий смысл можно отыскать в том и в другом занятии. Что было, что есть, что будет. Кто был, кто есть, кто будет. Разве не так? Он читал имена и фамилии. Этот – уже был, отошел в мир иной. А вот этот…

Эта, точнее сказать. Михаил Александрович держал в руках карточку Елизаветы Степановны. Так куда ее положить? Была, есть или будет?

Он усмехнулся. Надо отдать должное, карточка Кардаковой исполнена не только по всем правилам, но со вкусом. Бумага отменного качества – с легким тиснением. На одной стороне каллиграфическим шрифтом написаны имя и отчество, а уже под ними – фамилия. Оборотная сторона, как и положено, свободна.

Галактионов подержал секунду-другую картонку в руке, потом опустил на прежнее место. В визитницу из фарфора. Где карточки ныне действующих людей.

Забавляя себя просмотром, Михаил Александрович успокаивался, на фоне спокойствия отчетливее становились мысли, которые давно вертелись в голове, но не могли оформиться.

Как же ему поступить, в конце концов?

Он отодвинул коробочки подальше от середины, рука его потянулась к глобусу. Он подвинул его к себе. Не хочет ли он найти Гоа, куда собирался повезти свою избранницу после свадьбы?

Видимо, нет, потому что глобус пузатился перед ним той же стороной, что недавно пред Шурочкой. Он обещает ему родить мысль, которая будет правильной? Самой верной мыслью, из которой произойдет правильный поступок?

– О-ох, – неожиданным стоном он испугал себя. Но он вырвался из самых глубин души, которая, оказывается, измучилась от метаний.

Михаил Александрович отодвинулся от глобуса. Внезапно ему стало страшно. Он что, на самом деле хочет видеть остаток жизни Елизавету Степановну? А она будет требовать от него, чтобы он оценил кружева на ее панталонах?

Он поморщился. Подумать только, она купила английское белье, в которое вложены его деньги!

– Деньги, – повторил он.

Ну конечно, вот они, бумаги из банка, которые подтверждают: у него есть деньги. Дамское белье принесло доход, на который он не рассчитывал. Так зачем ему жениться на Кардаковой?

Вообще-то в его белье Елизавета Степановна хороша. Да-да, это случилось между ними. Но без белья она хуже, с мужской грубой откровенностью он признался себе.

Но… он собирался жениться на ней не из-за себя. Из-за Шурочки. Так что же? Если он не женится на Елизавете Степановне, то она не позволит Николаю жениться на его племяннице…

Но ведь Шурочка не хочет. Или уже хочет?

Михаил Александрович чувствовал, что в голове у него помутилось. Он опустил голову, стиснул виски руками.

Эта жесткая хватка словно выдавила из его памяти голос… Тонкий, высокий. Фальцет… Он снова застонал.

В последний вечер перед отъездом они втроем сидели в гостиной и музицировали. Девушки развеселились, как бывает от облегчения – все решено, все собрано, все готово. Пролетай ночь скорей, дай свободу.

Шурочка играла на рояле, а Варя пела. Никогда бы не мог Михаил Александрович предположить, что эта девушка может петь столь высоким голосом. Фальцетом. Чистым, невероятно прозрачным, если можно так сказать о голосе.

Варя пела старинную русскую песню. Никогда он не слышал таких слов. Но от них защемило сердце и не отпускало долго. Похоже, до сих пор. Он боялся, что на глаза навернутся слезы и эти юные особы примут их за стариковское недержание.

«Если мать еще живая… счастлив ты, что на земле кто-то может помолиться… с чистым сердцем о тебе…» Но кто мог помолиться о нем с чистым сердцем? Его мать давно не на земле, его сестра – самое любимое существо на свете – ушла следом. Шурочка?

Он замер, он смотрел на Варю так, как смотрят на икону в храмовый праздник.

Ты… ты… ты единственная, кто мог бы помолиться обо мне… Так хотелось прошептать ему, кинуться перед ней на колени и… обнять их.

Внезапно Галактионов почувствовал удивление. Перечисляя всевозможные персонажи, которые могли бы за него молиться, он не вспомнил о той, с которой намеревался соединиться навсегда?

Это симптом, причем ясный и опасный. Но он отодвинул от себя и мысль, и имя, снова отдаваясь пению. Голосу. Который был голосом самой земли, самой жизни, являлись ему на ум возвышенные слова. Если говорят, что семья – это осколок рая на земле, то в настоящей семье поют такими голосами…

А Варин голос, словно тончайшие иголки, обкалывал его сердце, оно готово было зайтись от сладости. Эта сладость обволакивала его, потом возбуждала.

Варя умолкла. Шурочка убрала руки с инструмента.

– Вы, Варя, интересуетесь фольклором? – наконец спросил он, чтобы нарушить тишину.

– Да. – Она говорила своим обычным голосом. – У моей бабушки – она любила такие песни – была крепостная певица. Она приглашала ее на праздники. Бабушка держала свой небольшой хор из крепостных. Она была набожная женщина и говорила, что через духовные песни она чувствует… – Варя помолчала, так как имя, которое она собиралась произнести, не слишком привычно для обыденного разговора, – Христа.

После музицирования Михаил Александрович приготовил собственноручно редкий напиток – матэ. Друзья привезли ему из путешествия по Южной Америке.

– Прошу вас, девочки, познакомьтесь. Матэ – любимый напиток южноамериканских индейцев кечуа. – Он налил им в маленькие чашки.

– Объясните, сэр Майкл, – потребовала Шурочка.

– Охотно. Здесь высушенные и измельченные листья особого дерева. Это парагвайский чай. Он повышает настроение, я думаю, такая доза не помешает молодому крепкому сну. Обычно его пьют из сосуда, сделанного из особенной тыквы…

Галактионов взял коробочки с визитками и понес обратно на полку. Он ступал медленно, осторожно, словно ожидал прихода мысли, которую опасался вспугнуть.

Говорят, не проси у Господа то, что тебе не положено, – между тем толкалось в голове. Но кто, если не Он, сводит все мысли к ней, к Варе? Кто, если не Он, понуждает его ежеминутно помнить о ней? Кто, если не Он, дал послушать ему, как поют ангелы? Значит, если у тебя хватит смелости – ты будешь слушать это пение до конца дней?