Мой дядюшка Освальд - Роальд Даль

«Нет-нет! — вскричала я. — Вы ошибаетесь, доктор Фрейд! Я не девственница! Я самая занасилованная девушка в мире!»

«У вас галлюцинации, — сказал он. — Никто никогда вас не насиловал. Почему бы вам не признать этот факт, и вы сразу почувствуете себя лучше».

«Ну как я могу признать то, что неправда! — воскликнула я. — Все мужчины, когда-либо мне встречавшиеся, поступали со мной одинаковым образом! То же самое будет и с вами, если я задержусь здесь подольше».

«Не смешите меня, фройляйн», — бросил он резким голосом.

«Будет, обязательно будет! — кричала я. — Уже до конца этой консультации вы будете не лучше любого из них!»

Когда я сказала это, Освальд, старый хрен закатил глаза к потолку и пренебрежительно улыбнулся. «Фантазии, фантазии, — сказал он, — сплошные фантазии».

«А почему вы так уверены, что вы сейчас правы, а я не права?»

«Позвольте мне объяснить вам немного подробнее, — сказал он, откинувшись на спинку кресла и сцепив пальцы рук на животике. — В своем подсознании, дорогая фройляйн, вы считаете мужской половой орган чем-то вроде пулемета…»

«В том, что касается меня, именно так и есть! — воскликнула я. — Это смертоносное оружие».

«Вот именно, — кивнул он. — Мы хотя бы немного, но продвигаемся. Кроме того, вы считаете, что мужчина, направляющий его на вас, собирается нажать на спуск и изрешетить вас пулями».

«Не пулями, — поправила я его. — Кое-чем другим».

«Поэтому вы убегаете, — продолжил он. — Вы отвергаете всех мужчин. Вы прячетесь от них. Вы сидите ночами одна…»

«Я сижу не одна, — сказала я. — Я сижу в компании старого доброго добермана Фритци».

«Кобель или сука?» — спросил он резким голосом.

«Мой Фритци мальчик, вы могли бы догадаться по имени».

«И того хуже, — нахмурился он. — Вы вступаете в сексуальные отношения с этим доберманом-пинчером?»

«Не говорите глупостей, доктор Фрейд. За кого вы меня держите?»

«Вы скрываетесь от мужчин, — сказал он. — Вы скрываетесь от кобелей. Вы скрываетесь от каждого, кто имеет половой орган».

«Да что это за бред свинячий! — воскликнула я. — Я не боюсь ничьих там половых органов! Они не кажутся мне пулеметами. А вот все это мне кажется идиотской чушью! С меня уже достаточно, наелась».

«Фройляйн, — спросил он неожиданно, — вы любите морковку?»

«Морковку? — переспросила я. — Да нет, не очень. Если уж я ее куда-нибудь употребляю, то крошу на мелкие кусочки».

«А как насчет огурцов?» — спросил он.

«Преснятина безвкусная, — сказала я, пожав плечами. — Ну разве что маринованные».

«Ja, ja, — сказал доктор Фрейд, заполняя историю болезни. — Вам следует знать тогда, дорогая фройляйн, что морковка и огурец тесно связаны с сексуальной символикой, они представляют ни много ни мало как фаллос. А вам хочется либо искрошить их, либо замариновать».

Правду сказать, Освальд, тут уж я не могла не расхохотаться в голос. И подумать только, что есть люди и вправду верящие в эту дребедень.

— Он и сам ведь верит, — сказал я.

— Да, я знаю, что верит. Он сидел и записывал все это на здоровом листе бумаги, а затем вскинул голову и спросил: «Так что еще вы могли бы мне рассказать?»

«Я могу сказать вам, в чем, по моему мнению, вся моя беда».

«Говорите, пожалуйста».

«Мне кажется, во мне есть что-то вроде динамо-машины, — сказала я, — и эта машинка жужжит, и крутится, и сообщает мне жуткий заряд сексуального электричества».

«Очень интересно, — сказал он, торопливо царапая по бумаге. — Продолжайте, пожалуйста».

«Это сексуальное электричество, — сказала я, — имеет такое высокое напряжение, что, как только мужчина ко мне приближается, пространство между нами пробивает искра и он страшно заводится».

«Это в каком смысле заводится?»

«В смысле, — сказала я, — он страшно возбуждается. Оно электризует его интимные органы, доводит их до белого каления. И он совсем уже себя не помнит и бросается на меня. Вы что, доктор Фрейд, не верите?»

«Трудный случай, — сказал этот тип. — Чтобы ввести вас в норму, потребуется много аналитических сеансов».

И все это время, Освальд, я поглядывала на часы. Когда прошло восемь минут, я взмолилась: «Доктор Фрейд, не насилуйте меня, пожалуйста, будьте выше таких вещей».

«Не смешите меня, фройляйн, — сказал Фрейд. — У вас опять галлюцинации».

«Но мое электричество! — воскликнула я. — Оно же непременно вас заведет! Я знаю, так обязательно будет! Оно пробьет промежуток между нами и электризует ваши интимные органы! Ваша пиписька раскалится добела! Вы сорвете с меня одежду! Вы будете делать со мной все, что вам захочется!»

«Прекратите истерику и не орите, — бросил он, встал из-за стола и подошел ко мне, лежащей на кушетке. — Ну вот вам я, — сказал он, разведя руки. — Разве я с вами что-нибудь делаю? Разве я пытаюсь на вас наброситься?»

И в этот момент его вдруг прошиб жучиный порошок, и член его резко поднялся — ну прямо как в брюках вдруг появилась трость.

— Ты отлично подгадала время.

— Отлично, правда? Я тут же вскинула руку, уличающее указала на непристойное вздутие и крикнула: «Вот, посмотрите! Ровно так с вами и случилось, старый вы козел! Мое электричество вздернуло вас! Ну как, доктор Фрейд, теперь вы мне верите? Верите в то, что я вам говорю?» Ты бы видел его лицо, Освальд, вот уж была картина. Волдырный жук буквально его ошеломил, в его глазах появился сумасшедший блеск, и он начал хлопать руками, как старая ворона крыльями. Но нужно отдать ему должное, он не стал на меня набрасываться. Он с минуту держался в стороне, словно пытаясь понять, какого хрена тут происходит. Он взглянул на свои брюки, затем — на меня. Затем начал бормотать: «Это поразительно… невероятно… не лезет ни в какие ворота… я должен все это записать… зафиксировать каждый момент. Господи, да где же моя ручка? Где чернила? Где бумага? Да черт с ней, с этой бумагой! Разденьтесь, пожалуйста, фройляйн, я не могу уже терпеть!»

— Очень, наверно, его потрясло, — заметил я.

— Потрясло насквозь и глубже, — согласилась Ясмин. — Тут же летела к черту одна из его любимейших теорий.

— Но ты обошлась, конечно, без булавки?

— Конечно обошлась, он и вообще вел себя очень прилично. Как только произошел первый взрыв, он отпрыгнул от меня, хотя порошок продолжал его жечь, добежал голышом до своего стола и начал записывать впечатления. Он удивительно целенаправлен и обладает большим интеллектуальным любопытством. Но то, что произошло, совершенно сбило его с толку.

«Теперь вы верите мне, доктор Фрейд?» — спросила я, начиная одеваться.

«Мне приходится вам верить! — воскликнул он — С этим вашим сексуальным электричеством вы открыли целое новое поле для исследований! Ваш случай войдет в историю! Фройляйн, мне непременно нужно снова с вами повидаться».

«Но вы же на меня наброситесь, — сказала я. — Вы не сможете себя сдержать».

«Я знаю, — ответил он и впервые за все это время улыбнулся. — Я знаю это, фройляйн, знаю».

Из доктора я изготовил пятьдесят отличных соломинок.

21

Из Вены мы поехали на север в освещенный бледным осенним солнцем Берлин. Война закончилась менее года назад, город был тусклый и мрачный, но в нем имелось два человека, которых я точно решил ущучить. Первым был мистер Альберт Эйнштейн, проживавший в своем доме номер девять по Хаберландштрассе, и у Ясмин была приятная, вполне удачная встреча с этим удивительным человеком.

— Ну и как? — спросил я, как обычно, когда она садилась в автомобиль.

— Он получил огромное удовольствие.

— А ты?

— Не слишком, — покривилась она. — Сплошные мозги и никакого тела. Пуччини во сто крат лучше.

— А ты не могла бы подзабыть этого итальянского Ромео?

— Хорошо, Освальд, подзабуду. Но я должна рассказать тебе странную вещь. Эти высоколобые великие интеллекты реагируют на жучиный порошок совсем иначе, чем художники.

— Как?

— Мозгастые мозгляки резко останавливаются и думают. Они пытаются разобраться, что это такое с ними случилось и почему случилось. Художники считают это самоочевидным — и бросаются вперед.

— Так как же реагировал Эйнштейн?

— Он не мог поверить, что так бывает, и сразу учуял неладное. Он был первым человеком, заподозрившим нас в нечистой игре. Что лишний раз показывает, какой он умный.

— И что же он сделал?

— Он стоял и смотрел на меня из-под этих кустистых бровей, а потом сказал: «Тут, фройляйн, что-то очень нечисто. Обычно я реагирую на хорошеньких посетительниц совершенно иначе».

«Может быть, это зависит от того, насколько они хорошенькие?» — заметила я кокетливо.

«Нет, фройляйн, не зависит, — сказал Эйнштейн. — Что это была за конфета, которой вы меня угостили?»

«Обычная конфета, — сказала я, едва удерживая дрожь в голосе. — Я и сама такую съела». Этот маленький мужичонка был сильно заведен жуком, однако, подобно Фрейду, очень долго крепился. Он стал расхаживать по комнате, бормоча себе под нос: «Что это со мной? Это неестественно… Тут что-то явно не так… Я не могу допустить…»