Балдежный критерий - Уильям Тенн

РЕШЕНО: что мы, нижеподписавшиеся…

Это происходило в год выборов в Конгресс.

Для каждого штата был разработан свой план борьбы. Были созданы специальные координационные комитеты по работе с молодежью, меньшинствами и религиозными группами. Каждый член Маскулинистского общества имел свое поручение-добровольцы с Мэдисон-авеню проводили вечера за выпуском пропагандистских бюллетеней; горняки Пенсильвании и фермеры из Небраски посвящали свои субботы беседам с обитателями домов престарелых.

И всеми ими неустанно руководил Генри Дорсблад, требуя от каждого еще больших усилий, заключая сделки и с республиканцами, и с демократами, и с реформаторами, и с боссами крупных городов, и с ветеранами войн, и с пацифистами.

— Мы должны победить, пока оппозиция не опомнилась! — подбадривал он своих приверженцев.

Политики, обезумевшие от напряжения, боялись твердо заявить о своем выборе. «Женщины представляют собой более многочисленную и лояльную часть избирателей по сравнению с мужчинами, — указывали они, — и если дело дойдет до открытой борьбы, то женщины победят». Мускулинисты давили, но и не только давили.

Тут-то и раздался голос Неистового Генри, призывавшего всех женщин во имя их же собственного счастья положить конец долгой зиме феминизма. Польщенные одним тем, что Генри

Дорсблад обращался к ним с просьбой, многие дамы попросту потеряли головы. В Маскулинистском обществе организовалась женская подгруппа — «Подруги Гульфика», которая начала быстро увеличиваться. На кандидаток в Конгресс столь яростно обрушивались представительницы их собственного пола, что те вынуждены были потребовать от полиции специальной зашиты на каждом общественном митинге.

— Иди погладь рубашки своему мужу! — орали маскулинистки. — Отправляйся домой — у тебя ужин подгорает!

За неделю до выборов Дорсблад выпустил бригады «Прямого действия». Группы мужчин в гульфиках и котелках захватывали общественные здания по всей стране и приковывали себя цепями у входа. Пока представители закона при помощи пил и ацетиленовых горелок пытались освободить их от оков, они громко распевали новую литургию: «Женщины! Отдайте нам свои голоса, и мы вернем вам ваших мужчин! Мы нуждаемся в ваших голосах для победы — вы нуждаетесь в нашей победе! Женщины! Отдайте нам свои голоса в день выборов!»

«Куда делась гордость и надменность маскулинизма? — с иезуитским сарказмом вопрошали оппоненты. — Неужели Венцы творения молят слабый пол о помощи?! Как не стыдно!»

Но последователи Дорсблада не обращали внимания на эти насмешки. Женщины должны были добровольно вернуть неправедно полученное ими избирательное право. Тогда они сами обретут счастье, их мужчины обретут счастье, и все вернется на свои места. А если они не сделают этого по доброй воле, ну что ж, мужчины — сильный пол. Возможны варианты…

На этой зловещей ноте и наступил день выборов.

Одну четверть нового Конгресса составили сторонники маскулинизма. Другая, большая часть сочувствующих все еще недоумевала, откуда дует ветер.

Однако маскулинистам удалось добиться контроля над тремя четвертями законодательных органов. Таким образом, они получили право ратифицировать конституционную поправку, которая уничтожала избирательное право женщин в Америке, если билль об отмене поправки будет принят Конгрессом и одобрен штатами.

Взоры нации были обращены на Капитолий. Все руководители движения, имевшие хоть какой-нибудь мало-мальский вес, спешили туда для усиления маскулинистского лобби. Оппоненты, вооруженные машинками и ксероксами, тоже текли рекой.

Антимаскулинисты представляли из себя странную смесь. Ассоциация выпускниц женских колледжей боролась за пальму первенства с Дочерями 1776 года; издатели либеральных еженедельников пренебрежительно посматривали на консервативно настроенных лейбористских лидеров, которые, в свою очередь, посмеивались над аскетичного вида молодыми людьми в клерикальных воротничках. Грузные журналистки с горящими глазами смешивали с грязью худощавую, модно одетую миллионершу, поспешно вернувшуюся из Европы в связи с разразившимся кризисом. Респектабельные матроны из Ричмонда негодовали по поводу научных эскапад сторонников контроля за рождаемостью из Сан-Франциско. Все они яростно спорили друг с другом, предлагая совершенно различные планы действия, чем только забавляли своих противников, щеголявших в гульфиках, котелках и с сигарами в зубах. Но сама их разношерстность должна была заставить задуматься не одного законодателя: уж слишком это напоминало разнородность самой Америки.

Билль об отзыве Девятнадцатой поправки бродил по бесконечным лабиринтам Конгресса, то исчезая в редакционной комиссии, то снова появляясь. Повсюду проходили демонстрации «за» и «против». Газеты стойко придерживались той или иной позиции в зависимости от взглядов владельцев и иногда — читателей. Лишь «Нью-Йорк Тайме» продолжала высоко держать голову, указывая, что проблема чрезвычайно сложна, и призывала к обдуманному решению, каким бы оно ни было.

Получив минимальную поддержку в Сенате, билль отправился в палату представителей. В этот день маскулинисты и антимаскулинисты боролись за места на галерее. Неистового Генри и его последователей пропустили лишь после того, как они сдали свои шпаги. У их оппонентов силой изъяли огромный плакат, тайно пронесенный на галерею, который гласил: «Конгрессмен! Твоя бабушка была суфражисткой!»

Несмотря на протесты многих законодателей, предпочитавших остаться неизвестными, было принято решение о поименном голосовании. Каждый голос вызывал такой взрыв негодования и приветствий, что в конце концов спикеру пришлось отложить свой сломанный молоток. Оба списка «за» и «против» шли бок о бок, маскулинисты лишь ненамного опережали противников, правда, это опережение было стабильным. И наконец стало очевидно, что тупик неизбежен. Для принятия законопроекта не хватало одного голоса, чтобы получить необходимое большинство в две трети.

Именно тогда Элвис Боракс — представитель от Флориды, пропустивший свою очередь, поднялся и заявил, что он принял решение, кому отдать свой голос.

Напряжение достигло своего предела — все замерли в ожидании, кому конгрессмен Боракс отдаст свой решающий голос.

Женщины зажимали себе рты носовыми платками; сильные мужчины слабо всхлипывали. Даже охрана покинула свои посты и глазела на человека, в руках которого оказалась судьба нации.

Трое стояли на балконе бок о бок — Неистовый Генри, Старина Шеп и седовласая Старая Перечница. Кулаки их сжимались, словно стискивая эфесы невидимых шпаг. Смертельно побледнев, юный конгрессмен взирал на их замершие силуэты.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});