Покаяние пророков - Сергей Алексеев

— Поэтому вы и требовали представить оригиналы? Уничтожить базу, и тогда научный труд превращается в беллетристику.

— Уничтожить — не поднялась бы рука… Существуют иные способы… А вас хотел спасти для науки, поверьте, искреннее желание… Думал избавить от ложных заблуждений.

Космач чувствовал, как вскипают в душе старые обиды, и готов был высказать все умирающему, но за спиной щелкнула фиксатором дверь, и он машинально обернулся.

— Нет хомута у подъезда, — растерянно произнесла Лидия Игнатьевна. — Весь снег перерыли…

За ее спиной маячил Палеологов, улыбался и пожевывал губу, стервец…

— Значит, сперли! — возмутился Космач. — Москва же, что ни оставь без пригляда, вмиг упрут.

— Что же делать?..

— Закрой дверь!

Она недоуменно пожала плечами и плотно прикрыла створку.

Оторванный от реальности академик этого разговора будто не слышал, все, что происходило вне его сознания, уже не привлекало внимания.

— Неужели вы откровенно полагали… Кроме вас никто больше не видел, не замечал странностей, расхождений и противоречий в средневековой истории? — продолжая он. — Никто не понимал истинной роли христианства? Греческого нашествия, никонианского раскола, наконец, инспирированного Папой римским?..

— Раскола не было, — отрезал Космач.

— Да, помню… Извините… Но крестовый поход на Восток был… Не вы первый догадались… Все уже было, Юрий Николаевич. Только на моей памяти вы — третий, кто делал попытку… Являлись и с фотокопиями Влесовой книги, и с утраченной Раскольничьей летописью…

— Не совсем понимаю… Зачем все это рассказываете мне?

— Зачем?.. Вспомнил, как вы вошли в мой кабинет… Кажется, пять лет назад… Я не преувеличиваю… ощутил дыхание смерти. И жажду покаяния… Я испугался суда, нельзя умирать… Что-то говорил, а сам чувствовал страх. Потом у меня случился инсульт… Мне сейчас не стыдно признаться в этом, тем более вам… Вы молчали! И чем дольше, тем становилось страшнее. Почему вы не спорили, не доказывали?.. Вы же были правы.

— Вот потому и молчал.

— Я не ошибся. — Кажется, умирающий все больше оживал. — И позвал врагов своих к смертному одру… Катастрофа в том, что судья мой не лжет. Я компилировал, воровал чужое… Но не ради собственной славы. Существовало определенное условие… некая обязанность вкладывать в новые идеи старый, традиционный смысл. Вам покажется странным… Но это было необходимо, чтобы удерживать мир от соблазнов разрушения… Вы меня понимаете?

Космач пожал плечами.

— Смутно… Не улавливаю смысла. Такое чувство, будто вы оправдываетесь передо мной. К чему это?

— Простите меня, Юрий Николаевич. — Цидик наконец-то справился со своим взглядом. — Я пытаюсь… исповедаться вам, покаяться.

— За что я удостоился такой чести?

— В вашей диссертации нашел… Обычай некоторых староверов… Исповедаться недругу своему, примиряющее начало, восстановление цельности души…

— Насколько мне известно, вы человек не старой веры…

— Точнее сказать, никакой… Но есть… потребность покаяния. Необходимость… Иначе не будет смерти, не будет покоя. Прошу вас, выслушайте меня.

— Ошиблись, я не старообрядец. Вы же знаете это.

— Вы тот человек, перед кем можно быть откровенным. Перед смертью… Не отказывайте. Вы очень похожи на Мартемьяна… И внешне, и внутренне. Heслучайное сходство… Я же судьбу обманул! И спрятался… На землю лег…

Космачу показалось: начался бред, — и что-то вроде жалости шевельнулось в груди.

— Я вас не понимаю…

— Слушайте! — Мастер потянул к нему руку, взял запястье судорожными пальцами. — Я десятый… Вы знаете, что такое — десятый? Роковое число… Ночью выстроили — костры горят, ветер… А искры, искры! Вздымает к небу, а потом будто огненный дождь… Расчет пошел… И каждого десятого, прямо в строю… А люди стоят и ни с места. Будто считать не умеют… Или чему быть, того не миновать?.. А я посчитал!.. Отскочил назад, в темноту, и на землю… А Мартемьян от меня справа стоял, мой напарник. Сдвинулся немного, чтоб просвет в шеренге заслонить… Не подумал, что на него падет! Я не подумал! А он знал… Могучий был, одной пули мало, стоит… Так в него весь барабан… Я лежу, и на меня все кровь брызгает… целая чаша, Святой Грааль… Вот, смотрите! — Он отер лицо и показал руку. — Видите, до сих пор есть… Потому что я десятый… Чужая кровь.

На руке были чернильные пятна…

— Зачем мне это рассказали? Чтоб когда-нибудь написал? Рассказал, как было на самом деле? Или должен блюсти тайну исповеди?

— В том-то и дело. — Цидик разжал пальцы и выпустил руку. — Напишете в воспоминаниях, никто не поверит. Тем более за давностью лет. Вас просто обвинят во лжи. И проклянут… Никто не поверит, ни вам, ни мне, если бы написал сам… Даже если сейчас позову журналистов и перед ними покаюсь — ни одной строчки не опубликуют. А если кто и примет за откровенность, непременно найдет оправдание… Скажут, судьба, провидение спасло нам гения… Они создали из меня кумира! Признаюсь, я хотел этого величия… Но теперь хочу умереть, как человек… И не могу! Кумиры бессмертны, и нет ни кому дел а до мук их… Мне было так тяжело, еще при жизни корежило… Когда возили свадебным генералом… И ждали моего слова по всякому случаю. Нет, не ждали — рассчитывали, как в Сиблаге, и я все время стоял десятым. Хрущев заставил топтать Сталина, Брежнев — Хрущева… Потом растоптать всех вместе и восславить демократов… Проклясть путчистов, одобрить расстрел парламента… Даже футбольные фанаты приходили за поддержкой. И нашли ее… Я все это делал. Делал… Благословлял и проклинал! Меня каждый раз называли десятым… Только враг способен поверить в мои прегрешения. Вы же понимаете, о чем я говорю?

— Понимаю, — не сразу отозвался Космач. — Страшно слушать вас. И в ответ сказать нечего. Что я должен — принять вашу исповедь? Избавить от страстей и мук?.. Но я не священник, чтоб брать на себя чужие грехи.

— Достаточно того… выслушали меня. А я высказал то, что не смел… никогда, забыть старался… Мартемьян стоял и ждал… В вашем образе… Чем могу отблагодарить вас?

— От вас ничего не нужно.

— Позвольте мне… до конца… Примиряющее начало исповеди… Скажите, что сделать?

— Вы уже все сделали… Академик приподнял голову.

— Я исправлю положение… — Он толчками потянулся к подушке, сунул под нее пальцы и вытащил конверт. — Это письмо профессору Желтякову в Петербург. Поезжайте к нему, он все устроит. Через месяц вы защитите докторскую…

— Мне ничего не нужно, — не сразу отозвался Космач, вспомнив аспирантку с письмом академика. — Неуместно и глупо…

— Вы так считаете?

— Дорога ложка к обеду. Я давно не занимаюсь наукой и возвращаться назад не хочу.

— Несправедливо! Как несправедливо!

— И это говорите мне вы?

Цидик забормотал, лихорадочно тряся рукой с конвертом:

— Я чувствую желание… искупить. Да, жажда искупления!.. Подобрей воле совершить… жест. Нет, не жест — деяние… Возьмите письмо. Это нужно мне… Нет уже времени покаяться перед всеми, кого я… Невозможно искупить вину… Но хотя бы перед вами… Как перед Мартемьяном… Вы так похожи, и это рок. Возьмите же, умоляю вас!

Еще мгновением раньше и в голову не могла прийти такая мысль, а тут> при взгляде на немощную, но страстную, дающую руку Цидика, Космача вдруг осенило.

— Хорошо. — Он выдернул письмо из старческой руки. — Но этого слишком мало. Я могу взять это, если действительно почувствую жажду искупления. И на самом деле увижу не жест, а деяние.

— Скажите, что я должен сделать! И я сделаю! Космач встал, физически ощущая момент истины.

— Есть единственная возможность искупления… Ликвидировать ЦИДИК. Упразднить его как институт. И это вы можете сделать по собственной доброй воле, своими руками.

Старик не готов был к такому обороту, вдавил в подушку голову и прикрыл веки, будто в ожидании удара. Космач наконец-то снял шубу, бросил в угол и придвинулся к умирающему.

— Уничтожить его как центр цензуры, подавляющий всякое проявление новой научной мысли, — продиктовал и тем самым подтолкнул он. — Как последнего сталинского монстра, до сих пор пожирающего все: русскую историю, развитие науки, человеческие судьбы. Вы породили ЦИДИК, вы и убейте его. Возможно, после этого и найдете покой.

Академик открыл глаза, голос вдруг потерял скрипучесть.

— Десятым буду в последний раз… Подайте мне бумагу и ручку…

— У вас есть секретарь.

— Да… Позовите ее.

Космач приоткрыл дверь: Лидия Игнатьевна мгновенно стала в стойку, на подогнутых ногах к ней устремилась аспирантка, из-за их плеч выглядывал Палеологов — улыбался и покусывал губу.

Врач приподнялся на кушетке, разодрал глаза.

— Живой, живой, — прогудел Космач, глядя на прилизанную аспирантку. — Сходи-ка, девица, на улицу да покличь тех извергов, что в телевизор кино снимают.