Мы шагаем под конвоем - Исаак Фильштинский

Прощаясь со мной, Васька обронил сквозь зубы лишь одну фразу: «Заплатит мне, подлюга, за это!» Я посоветовал ему забыть прошлое и начать новую жизнь, но он лишь горько улыбнулся.

Примерно через год я получил новую информацию о Ваське. Как-то знакомый геодезист-бесконвойник, разъезжавший с бригадой по всей нашей шестидесятикилометровой ветке, сообщил мне:

— А твой дружок, Васька, вновь к нам в Каргопольлаг пожаловал. Снова на штрафной командировке вкалывает. Рецидивист. Говорят, он на воле какого-то старика и его молодую жену избил до полусмерти. Еще бы немного — убил, да люди помешали, растащили. Говорят, тот старик у него жену увел, пока парень в лагере припухал.

Я сразу все понял и только спросил:

— Ну, а сам-то он как?

— Да ничего, работает, такой же веселый, каким был, все смеется. Грозится, что, когда освободится, дело до конца доведет. Да и правильно. Мужиков, что по чужим бабам лазают, когда мужья в тюрьме сидят, да и самих баб, что блядуют, учить надо. Чтобы нашего брата не обижали. Так я это дело понимаю.

Я снова потерял Ваську из вида, освободился и начал его забывать, когда неожиданно мне довелось с ним еще раз встретиться. Как-то он узнал мой адрес и без предварительного телефонного звонка заявился ко мне. Он был не один, с ним была молодая женщина, в которой я без труда узнал ту самую спутницу его жизни, которую я видел на фотографии. Она и сейчас улыбалась, и ямочки на ее щеках стали еще заметней. Небольшой, идущий от верхней губы к правому глазу шрам придавал ее лицу несколько суровое выражение. Визитом она была явно смущена и на Ваську смотрела с какой-то затаенной тревогой. Казалось, она все время чего-то боялась.

От Васьки слегка пахло вином. Как и прежде, он был словоохотлив, но говорил без былой улыбки на лице, какими-то отрывистыми фразами. Еще в дверях он напомнил мне, что в лагере я приглашал его заходить после освобождения. Я этого факта припомнить не мог, но из вежливости кивнул.

— Это моя жена. Валя. Решили восстановить прежнюю жизнь, — сказал Васька, раздеваясь в передней. При этом он бросил на свою спутницу строгий взгляд, будто хотел сделать ей какое-то внушение. Валя только опустила голову.

Выяснилось, что Васька перебрался в Вологду, работает на военном заводе, а сейчас, проездом в отпуск, решил навестить старого лагерного знакомого.

Видно, уловив на моем лице немой вопрос, Васька стал рассказывать:

— Ты, я вижу, меня об Афанаске спросить хочешь? Крепко пришиб я его, когда в поселок вернулся, долго будет помнить. Два ребра подлюге сломал и скулу на сторону свернул, красоту личности попортил. Если по новой встречу, скулу на старое место вправлю, былую красоту восстановлю. Хоть он и прежде большим красавцем не был. Не зря я трояк заработал. По его милости лесок пилил. Я же хотел только ему личную жизнь наладить, применив физическое воздействие, к любимой жене вернуть, — не без ехидства в голосе и как-то неестественно посмеиваясь объяснил свое поведение Васька. — А то бы он в привычку взял по чужим бабам лазать и бобылем помер под забором. А теперь старуха к нему возвратилась, о нем печься будет.

При этом Васька снова со значением посмотрел на свою спутницу. Валя подняла голову, улыбнулась жалкой улыбкой и что-то хотела сказать, но парень нахмурился, и она осеклась.

— Ему бы, старому хрену, всю жизнь за меня Богу молиться. Я же его на правильный моральный путь вывел, — продолжал свой монолог Васька. — Он же любил о морали болтать. А он, вместо благодарности, в милицию побежал жаловаться, будто я в законной воспитательной работе перешел дозволенные границы. Ишь ты, законник нашелся! А еще другом прикидывался. Никому больше верить не буду. Понял я теперь, как жить надо. Так друга предать!

Слушая сбивчивую речь Васьки, в которой перемежались затаенная обида, ненависть, ирония и бахвальство, Валя грустно улыбалась. Видно, подобные речи ей приходилось слышать от мужа не впервые.

— Хорошо бы чайку попить, — предложил я, чтобы дать Ваське время успокоиться. — Я пойду на кухню, поставлю.

— Я сама все сделаю, — засуетилась Валя, видно, обрадовавшись поводу оставить нас наедине. Я не возражал.

— Ты что девчонку тиранишь? — спросил я, когда Валя вышла.

Васька странно на меня посмотрел, будто опомнился, и заговорил совсем другим тоном. Весь хмель как-то вдруг прошел.

— Тебя вот увидел, все прошлое и нахлынуло. Обижаю я Валю. Знаю, что это дурно, а удержаться не могу. Что-то гложет дущу. А она ведь меня любит, все мне прощает.

— А шрам на щеке — твоя работа? — спросил я. Васька опустил голову.

— Уж лучше разойдись с ней, чем так ее и себя мучить

— Ты пойми, я же люблю ее, — неожиданно, со стоном вырвалось у Васьки. — Я ведь все понимаю. Да и как я от маленькой уйду? Она мне утром говорит: «Ты не ходи на работу. Мы с тобой в папы и мамы играть будем. Танька у нас дочкой будет». Танька — это ее любимая кукла. У меня внутри будто все переворачивается.

В это время Валя позвала нас на кухню.

— Ну, а как с приключенческими романами обстоит дело, читаешь? — спросил я, чтобы переменить тему.

— Нет, куда там, о них и думать забыл. Теперь не до них, — чуть помолчав, ответил Васька с горечью в голосе. Он как-то сразу помрачнел и осунулся. В эту минуту он показался мне много старше своих двадцати пяти лет. «Приземлила жизнь моего молодого, веселого лагерного романтика, до времени состарила его душевно», — не без грусти подумал я, вспомнив наши беседы о моих и Васькиных друзьях безмятежного детства.

Воспитательная работа

После смерти Сталина и ареста Берии в Главном управлении лагерями МВД (ГУЛаге) было принято очередное мудрое решение об усилении культурно-воспитательной работы в местах заключения. Для проведения его в жизнь соответствующий департамент этого гигантского учреждения направил в лагеря своих эмиссаров. Наш Каргопольлаг также не был оставлен без внимания, и к нам прибыл специальный чиновник-ревизор в майорском звании. Майор пожаловал к нам в барак среди бела дня. Ревизора сопровождали начальник режима лагеря и еще один дежурный надзиратель. В бараке в это время находились лишь дневальный и еще несколько заключенных, по разным причинам не вышедших на работу.

В середине барака, у печки, сидел молодой парень и с глубокомысленным видом взирал на пылающие угли, грея босые ноги и ленивым движением изредка подбрасывая в печь поленья. Рядом с ним, на нарах, лежала гитара.

При виде устроившегося у огня в рабочее время заключенного начальник режима по привычке заорал:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});