Беспокойное наследство - Александр Лукин

— Обязательно восторг, — с готовностью откликнулся Евген Макарович. — Разве можно, чтоб не восторг! — он восхищенно поцокал языком. — Одно слово — реализьм. С благополучным прибытием в красавицу Одессу, Осип Александрыч!

Работами французских художников оба любителя изобразительного искусства наслаждались уже вместе. Вкусы их и оценки поразительно совпадали. Впрочем, вскоре разговор у них пошел уже не только о достоинствах старых мастеров. Евген Макарович с удовольствием узнал, что «главный хозяин» с нетерпением ждет прибытия скрипки Страдивари; что контрабандное содержимое чемодана, доставленного Павликом на вокзал, принесло порядочный куш и на его, Евгена Макаровича, личный счет в известном ему швейцарском банке сделан новый солидный вклад; что Евген Макарович сумеет порадовать и своих мальчиков — и Титана, и Котю, и даже Степочку, не говоря уже о Павлике, весомыми премиальными.

Они уже перешли в отдел восточного искусства, когда Осип Александрович, разглядывая японских фарфоровых божков, сообщил, что у него есть для Евгена Макаровича некое поручение, которому главный хозяин придает весьма серьезное значение, и поинтересовался, как чувствует себя Павлик. Евген Макарович отвечал, что мальчик очень нервничает — ведь он рассчитывал вслед за своей скрипочкой отплыть в дальние края… Осип Александрович сочувственно покивал головой:

— Очень понимаю, очень. Но дело превыше всего. Вам придется взять на себя миссию его успокоения. Скажите ему, что от него предварительно ждут еще одной акции. А как вам нравится эта вышивка? Не правда ли, она поразительно изящная? — заметил он.

— Какой разговор! — готовно подхватил Пивторак. — Не хуже, чем у моей Матрены Фоминишны. Одно слово — поразительная и изящная! А касательно паренька-то как понимать? После этого мероприятия — вправду отправлять его будем?

Осип Александрович холодно посмотрел куда-то поверх пивтораковской головы:

— Зачем вы хотите лезть в пекло поперед вашего батюшки? Так поступать не надо.

— Это точно, что не надо, — согласился Евген Макарович. — Понятно.

— Приятно иметь дело с быстро понятливыми людьми, — констатировал Осип Александрович. — Итак, литературу вам передадут. Очень компактные брошюры. Название весьма трогательное: «Плач по неньке Украине». Я правильно произнес: «не-ньке»? Между прочим, автор вам немножко знакомый. Из европейского центра Организации украинских националистов. Впрочем, как говорили древние — номина сунт одиоза. Вы не очень тверды в латыни? Я вам перевожу: не стоит упоминать имена.

Осип Александрович обошел кругом стенд с изделиями из слоновой кости и, убедившись, что за ними с Пивтораком никто не наблюдает, преподал собеседнику подробную инструкцию: как поступить с компактными брошюрками — изделием штаб-квартиры ОУН…

Да, у Евгена Макаровича Пивторака были все основания для хорошего настроения…

Раздевшись, Павлик растянулся спиной вверх подле Пивторака. Рядом с шоколадно-загорелым мускулистым Павликом желто-розовый, в складках сала, тонконогий Евген Макарович выглядел особью какого-то иного, не очень даже родственного гордому homo sapiens вида млекопитающих.

— Зачем звали? — без околичностей спросил Павлик.

— Соскучился.

— Ой ли? — иронически сказал Павлик.

— Хочешь — верь, не хочешь — твое святое право.

— И никаких дел?

— Кто сказал — никаких дел? Однако всякому, указывается, овощу свое времечко. Вот погреемся с тобой на солнышке, сынок, искупаемся в Черном, как сказать, море, а там — и разговору нашему черед.

Как Евген Макарович спланировал — так и пошло. Они позагорали, порезвились в волнах, поплавали вперегонки. Только после этого Пивторак приступил к делу.

— Вот что, милый. Скажу тебе сразу, как на духу, — радости я тебе нынче не доставлю. Это я, как сказать, отлично разумею. Но — дело делать надо. Ничего тут, сынок, не попишешь. Так что лучше не возражай, а сразу кумекай…

— Ну и предисловие!

— Какое есть, — жестко отрубил Пивторак. — Уж какое есть. Но, с другой стороны, сынок, не очень и переживай. Не береди себе душу. Провести это мероприятие — тебе пару раз плюнуть. Все будет в ажуре.

— Хватит рассусоливать. Короче.

…Неподалеку мальчишки и девчонки, став кружком, стукали в волейбольчик — хорошо всем известную пляжную, без правил и претензий игру. Словно из другого мира доносились к Павлику азартные вскрики, звонкие удары по мячу, глухой звук шлепающегося на песок в безумном броске за мячом тела. А здесь, в этом — пивтораковском — мире в мозг свинцово били пивтораковские слова.

— А дельце-то, милый, в общем-то и без риска. Канцелярское, словом, дельце.

— Как так — канцелярское?

— Да ты слушай, не перебивай старших. Тут, понимаешь, прислали нам книжечки-брошюрочки, очень даже увлекательные. Сам увидишь. Однако Книготорг, как говорится, в продажу их не возьмет. — Пивторак с удовольствием рассмеялся, даже всхлипнул. И пояснил: — Шутка, сынок. Так вот, понимаешь, придется нам с тобою их разослать разным гражданам и гражданочкам. По почте. Кой-какие адресочки я тебе дам, малую, как говорится, толику, а львиную, оказывается, долю адресов ты сам сообразишь — знакомых там, приятелей — их же ж у тебя, сынок, полным-полно. Не хватит — прямо из телефонной книжки, как говорится, скопируй. Конвертики приобретешь, марочки наклеишь, адресочки надпишешь — и с богом. Вот и все дельце…

— Действительно — канцелярщина. А сами-то ваши шефы почему не отправили? Почта — она всюду функционирует.

— Это точно, сынок, — функционирует. И свои штампики ставит. А это, как сказать, нежелательно отправителю, чтобы импортный штампик на конвертиках стоял. Кумекаешь? А то прибудет в нашу красавицу Одессу эдакий, как говорится, косяк заграничных конвертиков — кому это, милый, может понравиться? А так — и штампик родной, и марочка отечественная, все, как сказывается, шито унд крыто.

— Что за книжечки?

— Ох, до чего ж ты, сынок, любознательный! Спасу нет! Да на кой ляд стану я тебе их пересказывать — содержание-оглавление, когда ты сам сможешь прочесть-насладиться!

— И все-таки?

Евген Макарович досадливо закряхтел:

— Да невинные вовсе брошюрочки. Про ридну нашу неньку Украину, про…

— Ах так… националистический опус… Понятно.

— До чего ж вы, молодые, любите всегда точки над «ё» проставлять. А того не кумекаете, что имеются в жизни нюансы-тонкости, что мысля, как говорится, изреченная — есть неправда…

— Да бросьте вы словоблудием-то заниматься! — фыркнул Павлик.

Пивторак осторожненько скосил на него глаз. Не взбунтуется? Вроде не должен… Не может… Но — все, как говорится, бывает-случается… И тогда… хлопот не оберешься… Осип-то, Осип…

Однако Павлик спокойно лежал на животе и пересыпал песок из горсти в горсть. Пивторак молчал. Павлик тоже молчал. Евген Макарович еще больше забеспокоился.

— Ну? — не выдержал он и перевалился на бок. — Чего безмолвствуешь, сынок?

И с облегчением услышал:

— А что говорить? Делать-то все равно придется. Иначе ж от вас отправки не дождешься.

— Точно, сынок. Молодец! Прав ты — в твоих это интересах. Кругом — в твоих. Ко всему другому-прочему — валюты у тебя прибавится, что ни говори — фактор…

— Это само собой, — твердо отчеканил Павлик. — А вы мне вот что скажите: об отце новости есть?

Пивторак скорбно качнул головой:

— Покуда немае.

— Так. Ну, а после этой вашей «канцелярщины» вы, наконец, меня отправите?

— А как же, сынок! — с горячностью воскликнул Евген Макарович. — До чего ж ты все-таки недоверчивый! Только это дельце — и всё. Всё! — Он сел и принялся торопливо одеваться. — А теперь, — сказал Пивторак с чуть излишней легкомысленной веселостью, — пойдем подзакусим, сынок, как сказать, подкрепим естественные силы организма…

В этот момент мокрый, облепленный песком мяч с силой бахнул Евгена Макаровича прямо в повязанную платочком от солнечного удара лысину.

И все прошло как по маслу.

Кто скажет, что теперь Евген Макарович Пивторак не имел веских оснований предаться своему любимому упражнению — сцепив руки, повертеть большими пальцами то туда, то сюда?

ПАЛЕ-РОЯЛЬ — УЮТНЫЙ УГОЛОК

И снова посетил Осип Александрович Одессу. И снова состоялось рандеву: Осип Александрович — Пивторак…

На этот раз местом для свидания они избрали знакомый уже нам Пале-Рояль.

Евген Макарович явился первым. Он уселся на скамейке в центральной аллее и развернул свежую «Чорноморську комуну». В Пале-Рояле по-обычному веяло миром и спокойствием. На скамейках поодаль сидело несколько мамаш и бабушек с детьми. На ближней скамье слева громко беседовали три гражданина. Один из них, в парусиновой паре и соломенной шляпе, держал авоську со множеством мелких кулечков, среди которых как-то беспомощно торчало горлышко молочной бутылки. Его сосед, несмотря на жару, был облачен в синий, тщательно отглаженный костюм, сорочку с крахмальной грудью и галстуком-бабочкой, а на голове его красовалась пляжная шапочка с пластмассовым козырьком и надписью над ним: Tallinn. Третий, маленький чернявенький человечек в невозможно пестрой рубашке навыпуск, курил сигару. Все они были явно навеселе. Чернявый, пустив в ход все свое остроумие, издевался над приятелем с авоськой.