Аквариум – 3 - Александр Кадетов

Гости между тем все прибывали, асфальтированная площадка перед домом заполнялась автомашинами. Наконец всех пригласили к столу, накрытому на террасе. Мужчины и женщины рассаживались, позвякивали ножами и вилками, наполняя тарелки закусками, раздавалось хлопанье пробок шампанского. Наконец все уселись, смолкли голоса, смех, наступила минута ожидания. Взоры гостей обратились к виновнице торжества, сидевшей во главе стола.

Федор Иванович с бокалом шампанского поднялся и, как опытный оратор, выдержав небольшую паузу, произнес тост в честь своей супруги.

Гости, а их было человек сорок, с криком «ура!» шумно поднялись из-за столов и стали чокаться с Марией Ивановной.

Осушив бокалы, гости сели, и на некоторое время наступила тишина, нарушаемая изредка характерным позвякиванием ножей и вилок о тарелки, да редкими просьбами друг к другу передать салат или какую-нибудь закуску. Постепенно разговор возобновился, последовали новые тосты, гости старались вовсю перещеголять друг друга в преданности и любви к Марии Ивановне, произнося свои здравицы.

Веселье еще долго продолжалось. Поздно вечером гости стали разъезжаться. Лобковы, несмотря на предложения некоторых гостей подбросить их до Москвы на машинах, отказались и отправились пешком до станции.

Роман изрядно выпил и был в хорошем настроении, ведь удалось познакомиться с важными людьми, переговорить с Быковым и Сидоренко, заручиться их поддержкой.

Стояло начало сентября, но погода была по-летнему теплая. Звезды ярко горели в небе, луна освещала дорогу, ведущую к станций. Лобковы не спешили, до электрички еще было достаточно времени.

– Знаешь, что я тебе скажу, – начала разговор Раиса Михайловна, – наш подарок сразил Марию Ивановну наповал, да не только ее, все женщины были от подарка в восторге, только и разговоры были о нем. Уверена, подарок был самый лучший и дорогой.

– Еще бы, – вставил Роман, – я за него отвалил две тысячи долларов.

– Рассказывай, где нашел клад? – потребовала жена.

Лобков давно продумал свою версию и начал:

– Помнишь, мы в магазине у Родригеса покупали мебель?

– Конечно, помню. Ну и что? – ответила Рая.

– Так вот, слушай, ты еще тогда предложила выписать нам два счета, настоящий и фиктивный для отчета в посольстве. Мы ему тогда отвалили за это несколько банок икры и водки. За счет разницы мы с тобой имели около тысячи долларов.

– Помню, но не понимаю, к чему ты клонишь. Мы так неоднократно делали с кремплином, бензином. Думаю, в этом мы с тобой были не одиноки, – подтвердила жена.

– Перед отъездом в Москву, – продолжал Лобков, – я заглянул к Родригесу. Он пригласил меня к себе в кабинет. Сидели, пили кофе, беседовали о том о сем. Вдруг вошел в кабинет здоровенный мужик, лет пятидесяти, и обратился ко мне по-русски, называя меня по имени и отчеству, как будто мы с ним были знакомы. Я обалдел от неожиданности. Родригеса как ветром сдуло. Короче, этот верзила представился начальником из ЦРУ, выложил на стол копии наших счетов, фотографии, как мы с тобой давали водку, икру, расплачивались с Родригесом. Предложил не давать делу ход в обмен сама знаешь на что. Что мне оставалось делать? Он поразил меня своими знаниями ГРУ. Никаких особых условий не ставил, сказал, что хочет помочь мне в продвижении по службе у Быкова или на Старой площади, дал десять тысяч долларов на подарки. И что совсем меня поразило, сказал: „Мария Ивановна наверняка пригласит вас на свой юбилей, надо преподнести ей хороший подарок, не скупитесь”. Он знал, что у нас добрые отношения с Быковыми и с Сидоренко. Наверное, у них кто-то сидит в ГРУ и стучит. Вот, собственно, все, сама понимаешь, мне некуда было деваться в такой ситуации. Никаких бумаг я не подписывал, – соврал Лобков.

Раиса Михайловна молчала и не перебивала мужа. Она довольно спокойно выслушала исповедь. По всей видимости, приведенные аргументы супруга и доля ее личного участия во всем этом взяли верх над всеми возможными негативными последствиями случившегося.

– Отступать нам с тобой теперь некуда, снявши голову по волосам не плачут, – тихо произнесла жена. – Нам надо теперь быть вдвойне осторожными и полностью использовать нашу выгоду. Десять тысяч долларов, которые ты потратил на подарки, – это ничто. Что нам осталось? Копейки, жалкие крохи. Раз согласился им помогать, надо поставить наши условия. Ты с этим типом из ЦРУ будешь встречаться в Мадриде?

– Да, в конце сентября, – ответил Лобков.

– Так вот, – решительно сказала жена, – надо потребовать от них сто пятьдесят тысяч долларов. Время быстро пролетит, и надо будет собираться домой, а там ищи нас свищи.

– Может быть, – неуверенно произнес безучастным голосом Лобков, и почему-то ему на ум пришла сказка Пушкина о золотой рыбке.

Супруги еще долго обсуждали детали и линию своего поведения в дальнейшем. Теперь они были крепко связаны одной веревочкой. Домой добрались поздно на последней ночной электричке.

Оставшиеся десять дней до отъезда в страну Лобкову пришлось изрядно потрудиться. Особенно много хлопот доставило Управление информации. Многие сообщения, полученные от итальянца Спарелли по Юго-Западному ТВД, требовали уточнений, конкретизации, документальных подтверждений. Один дотошный информатор даже нашел какие-то противоречия в сообщениях источника. По его мнению, они не совсем согласовывались с агентурными данными, полученными от других агентов.

На участке с Лобковым носились как с писаной торбой: оперативники знали, кто его протеже, да и сам Роман не скрывал этого и щедро направо и налево раздавал подарки, привезенные из-за границы, укрепляя свой авторитет. Направленец сообщил Лобкову перед отъездом под большим секретом, как он выразился, что во время его отпуска военный атташе прислал из страны на него аттестацию, которую еще не показывали начальству. У Лобкова были с начальником натянутые отношения, которые иногда выливались в небольшие стычки и словесные перепалки. В немалой степени этому способствовало вызывающее поведение самого Романа. Непростые у него были отношения и с работниками резидентуры. Многие относились к нему внешне доброжелательно, зная о его связях, но за глаза недолюбливали, причисляя к разряду «блатных». В аттестации, которая в общем была положительная, были некоторые неприятные для Лобкова замечания. В частности, военный атташе писал, что помощник не отличается трудолюбием и выполняет работу без должной тщательности, малоинициативен и склонен к подхалимству. Много времени проводит в ненужных разговорах с сотрудниками посольства, решая свои личные дела. Роман, прочитав аттестацию, не стал ее визировать, назвав ее вымыслом человека, которому пора на пенсию. Военный атташе действительно был человек преклонного возраста и отличался прямолинейным бескомпромиссным характером. Он не стеснялся высказывать свои критические замечания в адрес высокого начальства, что далеко не всем нравилось.

Пятнадцатого сентября Лобковы прибыли в Мадрид из отпуска.

Военный атташе встретил его вопросом:

– Нажаловался на меня в Центре?

– Никому я ни на кого не жаловался, – ответил Лобков.

Он не знал, что по указанию начальства аттестация была возвращена в страну с рекомендацией ее исправить.

Как договорились, Роман оставил на квартире Элизабет короткую записку под дверью: «25.09, 20.00».

Лобков ехал на встречу с Людерсдорфом не без боязни и волнения. Он, как разведчик, понимал, какой опасности подвергал себя и свою семью. Став двойным агентом, Роман тщательно проверялся, страх заставлял его теперь опасаться и американцев и своих. А тут еще Валентина. Он избегал встреч с ней и как огня боялся, когда она бросала на него взгляд своих черных пронзительных глаз во время демонстрации фильмов в клубе.

Людерсдорф встретил его на квартире один. Широко улыбаясь, Кирилл протягивал Лобкову, как старому знакомому, свою огромную руку, приглашая к столу. Роман заметил, что стол был накрыт на двоих. Его ждали.

– Милости просим, – басил Кирилл, здороваясь. – Проходите, пожалуйста, присаживайтесь. Вижу по вашему загару, земляк, что не плохо отдохнули в России-матушке. Ох, когда же я туда выберусь, поклониться родной земле, не знаю, и выберусь ли когда. Ну, рассказывайте, как там, что нового? Где-нибудь на юге были, наверное, в санатории?

– Да, угадали, – отвечал Лобков. – Был на юге. Отдохнул не плохо. Почему вы меня называете земляк? Вы обещали рассказать.

– Верно, охотно расскажу, – начал Людерсдорф, бросив свое грузное тело в кресло так, что жалобно запищали пружины. – Дело в том, что вы, насколько мне известно, из Саратовской области, а мой покойный батюшка имел до революции в Саратовской губернии родовое имение. Так что мы с вами, получается, земляки, хотя я там никогда не был.

Постепенно разговор перешел к серьезным темам. Лобков подробно доложил о своих встречах с Быковым и Сидоренко, о юбилее у Марии Ивановны, подарках нужным людям, о перспективах дальнейшей работы после возвращения из-за рубежа. Людерсдорф внимательно слушал, изредка задавал уточняющие вопросы. Его особенно интересовала возможность устройства Лобкова после возвращения в Союз на Старой площади. Затем разговор зашел и о Спарелли. Роман сообщил Людерсдорфу, что возникли некоторые сомнения в достоверности переданной им информации и требовалась конкретизация отдельных моментов. Кирилл обещал уладить эти вопросы и сделать так, чтобы на следующей встрече Спарелли передал бы дополнительную уточняющую информацию.